Он закончил спокойно и твёрдо, голос его не прерывался, и на лице его не было признаков смятения. Чувство удивления, которое я могла бы испытать, слыша весьма странные слова, с которыми он обратился ко мне, сменилось чувством облегчения, которое они принесли мне. Страх услышать другие слова, ожидаемые мною, оставил меня так же неожиданно, как и охватил. Я опять могла смотреть на него, я опять могла говорить с ним.

«Можешь не сомневаться, — отвечала я, — что я сделаю именно так, как ты приказал мне. Должна ли я повиноваться тебе слепо? Или я могу узнать причину странных приказаний, отданных мне?»

Лицо его омрачилось, и он сел по другую сторону туалетного столика тяжело, безнадёжно вздохнув.

«Ты можешь узнать причину, — сказал он, — если желаешь».

Он замолчал, немного раздумывая.

«Ты имеешь право узнать причину, — продолжал он, — потому что ты сама замешана в этом».

Он опять немного помолчал и снова продолжал: «Я только одним образом могу объяснить странную просьбу, с которой сейчас обратился к тебе. Я должен просить тебя вспомнить, что случилось в соседней комнате, прежде чем Аллэн оставил нас сегодня».

Он посмотрел на меня со странным выражением на лице. Одно мгновение мне показалось, что он чувствует сострадание ко мне; затем — как будто он испытывает ко мне отвращение. Я опять начала бояться; я молча ждала его следующих слов.

«Я знаю, что работал слишком напряжённо последнее время, — продолжал он, — и что мои нервы страшно расстроены. Очень может быть, что в моём теперешнем положении я бессознательно перетолковал или исковеркал обстоятельства, теперь происходящие. Ты сделаешь мне одолжение, если сверишь мои воспоминания со своими. Если моя фантазия преувеличила что-нибудь, если моя память обманула меня в чем-нибудь, я умоляю тебя остановить меня и сказать об этом».

Я настолько владела собой, что смогла спросить, на какие обстоятельства он намекает и каким образом я лично в них замешана.

«Ты лично в них замешана вот каким образом, — отвечал он. — Обстоятельства, о которых я упоминаю, начинаются с того момента, когда ты сказала Аллэну о мисс Мильрой, на мой взгляд, весьма необдуманно, не проявив терпения. Я боюсь, что и я тогда высказался так же запальчиво со своей стороны и прошу у тебя извинения за то, что произнёс в минуту раздражения. Ты ушла из комнаты. После непродолжительного отсутствия ты вернулась и очень тактично принесла извинения Аллэну, которые он принял, со своей обыкновенной добротой и доверчивостью. В этот момент ты и он стояли у стола, на котором был накрыт ужин, и Аллэн продолжил разговор, уже ранее начатый между вами о неаполитанском вине. Он сказал, что, наверно, со временем оно ему понравится, и просил позволения выпить ещё рюмку вина, которое было у нас на столе. Так ли я говорю?»

Слова замирали на губах, но я заставила себя подтвердить, что он говорит все, как было.

«Ты взяла графин из рук Аллэна, — продолжал Мидуинтер. — Ты сказала ему благожелательно: „Вы ведь не любите вино, мистер Армадэль. Позвольте мне сделать кое-что более подходящее вашему вкусу. У меня есть рецепт, как делать лимонад. Угодно вам попробовать?“ С милой улыбкой ты сделала ему это предложение, и Армадэль согласился. Попросил ли он также разрешения посмотреть, как делается лимонад? И не ответила ли ты ему, что лучше дашь письменный рецепт, если он хочет его иметь?»

На этот раз слова замерли на моих губах. Я могла только наклоном головы безмолвно отвечать «да». Мидуинтер продолжал:

«Аллэн засмеялся и подошёл к окну посмотреть на залив; я пошёл с ним. Через несколько минут Аллэн шутливо заметил, что один вид наливаемой тобой жидкости вызывал у него жажду. Когда он это говорил, я отвернулся от окна. Я подошёл к тебе и сказал, что лимонад приготовляется слишком долго. Ты дотронулась до моей руки, когда я сказал это, и подала мне стакан, наполненный до краёв. В это время Аллэн отвернулся от окна, и я передал ему стакан. Тут нет ошибки?»

Неистово забилось моё сердце, голова закружилась. Я могла только покачать ею, я не могла произнести ни слова. «Я видел, как Аллэн поднёс стакан к губам. А ты видела? Я видел, как лицо его побледнело в одно мгновение. Ты видела? Я видел, как стакан выпал из рук его на пол. Я видел, как он зашатался и подхватил его, прежде чем он упал. Правда ли все это? Ради Бога, допроси свою память и скажи мне, правда ли все это?»

Биение моего сердца как будто прекратилось на одно мгновение. Через минуту какая-то свирепая, какая-то безумная мысль возникла в голове моей. Я вскочила, вне себя от бешенства и, не обращая внимания на последствия, с отчаяния была готова высказать все.

«Твои вопросы и твои взгляды оскорбительны! Разве ты думаешь, что я хотела отравить его?»

Эти слова сорвались с моих уст против воли. Эти слова отчаяния были последние, какие женщина в моём положении должна была бы произнести. Однако я их сейчас произнесла!

Мидуинтер вскочил в испуге и принёс мне скляночку с нашатырным спиртом.

«Полно, полно! — сказал он. — Ты также расстроена всем, что случилось сегодня. Ты говоришь дикие и неприятные вещи. Великий Боже! Как ты могла так истолковать мои слова? Успокойся, пожалуйста, успокойся!»

Он мог бы точно с таким же успехом говорить об успокоении дикому животному. Потеряв голову, я произнесла эти слова, не помня себя далее, вернулась к разговору о лимонаде, несмотря на то что Мидуинтер упрашивал меня замолчать.

«Я сказала тебе, что налила в стакан, как только мистер Армадэль лишился чувств, — продолжала я, настойчиво защищаясь от подозрений на себя. — Я сказала тебе, что взяла бутылку с водкой, которую ты держишь в тумбочке возле твоей кровати, и влила водку в лимонад. Откуда я могла знать, что он питает такое отвращение к запаху и вкусу водки? Он сказал мне это сам, когда пришёл в себя: „Я виноват, мне следовало предупредить вас, чтобы вы не наливали водки“. Не напомнил ли он тебе потом о том времени, когда вы были вместе на острове Мэн и когда доктор сделала такую же ошибку, как и я?»

Я сильно напирала на мою невиновность — и не без основания. Кем бы я ни была, но горжусь тем, что я не лицемерка. Я была невинна относительно истории с водкой, я влила её в лимонад в абсолютном неведении этой особенности организма Армадэля, чтоб изменить вкус вина, влила бы всё равно, чего бы ни оказалось под рукой. Должна ещё признаться, что я никогда не отступаю в предмете спора.

Мидуинтер смотрел на меня с минуту так, как будто подумал, что я лишилась рассудка; потом походил по комнате и снова остановился передо мной.

«Если ничто другое не уверит тебя, что ты совершенно ошибочно растолковываешь мои слова, — сказал он, — и что я не имею ни малейшего намерения осуждать тебя, — прочти это».

Он вынул из кармана бумагу и поднёс её к моим глазам. Это было описание сна Армадэля. В одно мгновение вся тяжесть обвинения была снята с моей души. Я снова владела собой, я наконец поняла Мидуинтера.

«Ты знаешь, что это? — спросил он. — Помнишь, что я говорил тебе в Торп-Эмброзе об этом сне? Я говорил тебе, что два из трех видений уже сбылись. Теперь я говорю тебе, что третье видение сбылось в этом доме в нынешнюю ночь». Он перевернул листы рукописи и указал на строчки, которые он желал, чтоб я прочла.

Я прочла эти или почти эти слова из описания сновидения, как Мидуинтер записал с собственных слов Аллэна.

«Темнота открылась в третий раз и показала мне тень женщины и тень мужчины вместе…

Тень мужчины была ближе. Тень женщины стояла позади. Оттуда, где она стояла, слышался звук тихо лившейся жидкости. Я видел, как она дотронулась до тени мужчины одной рукой, а другой подала ему рюмку. Он взял рюмку и подал её мне. В ту минуту, когда я поднёс её к губам, смертельная слабость овладела мной с головы до ног. Когда я опомнился, тень исчезла, и третье видение кончилось».

С минуту я была так же поражена этим странным стечением обстоятельств, как и Мидуинтер.

Он положил одну руку на открытую рукопись, а другой дотронулся до моей руки.