При первых же словах Бенвенуто Жак Обри страшно побледнел, заподозрив, что он-то и является причиной всех бед. А по мере того как Челлини говорил, Жак все более убеждался в справедливости своего предположения. И вдруг, видно приняв какое-то решение, он незаметно исчез. Между тем Челлини, дрожа от лихорадки, ринулся в литейную мастерскую. Ученики бросились вслед за ним.

— Живо, живо за работу, ребятки! — кричал он как безумный.

Бедняга Жак Обри вышел из Нельского замка в полном отчаянии: не оставалось сомнения, что он сам, хоть и невольно, выдал тайну Асканио. Но кто, в свою очередь, выдал его? Ведь не тот же благородный вельможа, имени которого Жак не знал! Разумеется, нет. Ведь он настоящий дворянин! Легче уж заподозрить плута Анри, а может статься, это Робен или Шарло, а возможно, и Гильом. По правде говоря, бедняга Обри терялся в догадках. Дело в том, что болтливый школяр поведал о своем открытии десятку ближайших друзей, и теперь среди них не так-то легко было найти предателя. Да и что проку искать его! Ведь главным, подлинным, единственным предателем был он сам — Жак Обри! Да-да! Он и есть тот подлый шпион, которого жаждал задушить собственными руками Бенвенуто Челлини. Вместо того чтобы схоронить в глубине души случайно обнаруженную тайну друга, он разболтал ее и из-за своего проклятого языка стал причиной страданий Асканио, которого любил, как брата. С досады Жак рвал на себе волосы, бил себя в грудь, осыпал себя отборной бранью и все-таки не находил слов, чтобы заклеймить по достоинству свой отвратительный поступок.

Угрызения совести были так велики, что под конец Жак Обри впал в отчаяние и, может быть, впервые в жизни принялся рассуждать. В самом деле, пусть даже он выдерет все свои волосы и останется лысым, пусть исколотит себя до синяков и сойдет с ума от угрызений совести, Асканио от этого не станет легче. Значит, надо попытаться любой ценой исправить причиненное зло, а не терять попусту драгоценное время. Честному Жаку запали в душу слова Бенвенуто: «Я отдал бы десять лет жизни, лишь бы кто-нибудь пробрался к Асканио и узнал у него тайну, которая даст нам власть над высокомерной герцогиней». И, как мы уже сказали, вопреки своему обыкновению, Жак принялся рассуждать и пришел к заключению, что прежде всего ему надо проникнуть в Шатле. А там он уж как-нибудь доберется до Асканио.

Войти в тюрьму под видом посетителя, как это хотел сделать Челлини, бесполезно, да и к тому же Жак Обри был не настолько самонадеян, чтобы рассчитывать на успех там, где потерпел неудачу сам Бенвенуто Челлини. Но, если невозможно проникнуть в тюрьму под видом посетителя, нет ничего легче, как очутиться там на правах арестанта, — по крайней мере, так казалось Жаку. А потом, когда он повидается с Асканио и тот поверит другу свою тайну, ему незачем будет оставаться в Шатле. Он выйдет оттуда и принесет спасительную тайну Бенвенуто, за что потребует от художника, разумеется, не десяти лет жизни, которыми тот готов был пожертвовать, а прощения за невольное предательство.

Радуясь богатству своего воображения и гордый сознанием своей преданности, он зашагал в Шатле.

«А ну-ка, поразмыслим над всем этим хорошенько, чтобы не натворить новых глупостей, — продолжал рассуждать Жак Обри по пути в тюрьму, к этой вожделенной цели. — История кажется мне такой же запутанной, как моток ниток Жервезы.

Итак, попытаемся разобраться во всем по порядку: Асканио полюбил дочь прево, Коломбу. Хорошо. Узнав, что прево собирается выдать ее замуж за графа д'Орбека, Асканио похитил возлюбленную. Прекрасно. Похитив девушку и не зная, куда деть прелестную крошку, он запрятал ее в голову Марса. Превосходно! Тайник великолепный, честное слово! И если бы не такая скотина… однако продолжим… до себя-то я еще успею добраться. Сообразуясь с моими указаниями — очевидно, так оно и было, — прево сцапал дочку и арестовал Асканио. И выходит, я дважды скотина! Но здесь-то клубок еще больше запутывается. При чем тут герцогиня? Почему она ненавидит Коломбу, которую все любят? Правда, почему?.. А-а, догадался! Когда в мастерской заходит речь о герцогине, подмастерья начинают хихикать, а Асканио смущается… Ну ясно, госпожа д'Этамп неравнодушна к нему и ненавидит свою соперницу, — это вполне естественно. Жак, дружище! Ты презренный негодяй, но зато малый не промах. Да, но откуда у Асканио тайна, которая может погубить герцогиню? Почему Челлини то и дело приплетает к имени короля какую-то Стефану? И почему он, будто язычник, постоянно взывает к Юпитеру? Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю во всем этом! А впрочем, незачем и голову ломать. В камере Асканио — вот где меня ждет разгадка! Главное — попасть в тюрьму. Остальное соображу потом».

И Жак Обри, успевший добраться до Шатле, изо всех сил постучал в ворота. Окошечко тотчас же приоткрылось, и грубый голос тюремного сторожа спросил, что ему надобно.

— Камеру в вашей тюрьме, вот что, — мрачно ответил Жак.

— Камеру? — изумился тюремщик.

— Да, самую тесную и темную; да и та, пожалуй, будет слишком хороша для меня.

— Но почему?

— Потому что я страшный преступник.

— Какое же преступление вы совершили?

«В самом деле, что же я такое совершил?» — подумал Жак; он совсем и забыл выдумать какое-нибудь приличествующее случаю преступление. Хоть бедняга Жак и назвал себя «малым не промах», он отнюдь не блистал быстротой соображения; вот почему он не нашел ничего лучшего, как повторить вопрос тюремщика:

— Какое преступление?

— Да, какое?

— Угадайте, — сказал Жак, а про себя добавил: «Этот молодчик должен получше меня разбираться в преступлениях; пусть он перечислит их, а я что-нибудь да выберу».

— Убийство?

— Ну что вы! — возмутился Жак при одной мысли о том, что его могут причислить к убийцам. — За кого только вы меня принимаете, дружище?!

— Так, может быть, вы украли? — продолжал тюремщик.

— Украл? Как бы не так!

— Ну так что же вы сделали, в конце концов? — нетерпеливо крикнул тюремщик. — Мало объявить себя преступником, надо сказать, какое ты совершил преступление.

— Но если я сам заявляю, что перед вами стоит негодяй, мерзавец, которого надо колесовать, вздернуть на виселицу!

— Преступление! Говорите, какое вы совершили преступление, — бесстрастно твердил тюремщик.

— Какое, хотите вы знать? Хорошо. Я предал друга.

— Ну, какое же это преступление? Прощайте, — ответил тюремщик и запер окошечко.

— Не преступление? Друга-то обмануть — не преступление? Но что же это, по-вашему?

И, схватив дверной молоток, Жак Обри принялся стучать еще сильнее.

— Что там случилось? — послышался голос другого человека, только что подошедшего к воротам.

— Да сумасшедший какой-то, во что бы то ни стало хочет попасть в Шатле, — ответил сторож.

— Ну, если это сумасшедший, его надо отправить в больницу, а не в тюрьму.

— В больницу! — заорал Жак, удирая во все лопатки. — Нет, черт возьми! Я хочу именно в Шатле; больница мне совсем ни к чему. Пускай туда отправляют нищих и убогих. Ну скажите, слыханное ли дело, чтобы в больницу клали человека, у которого в кармане позвякивают тридцать парижских су? В больницу! Видали вы таких умников, как этот тюремщик, уверяющий, будто обмануть друга не преступление! Значит, попасть в тюрьму удостаивается лишь тот, кто убил или ограбил. Ого! Но если этого и не случилось, то вполне могло случиться… Ура, нашел! Вот мое преступление — я обманул Жервезу!

И Жак Обри опрометью бросился к дому своей возлюбленной, молоденькой вышивальщицы, единым духом взбежал по лестнице, а в ней было не менее шестидесяти ступеней, и с разбегу влетел в комнату, где миловидная девушка в простеньком домашнем платье гладила кофточку.

— Ах, сударь, — кокетливо вскрикнула она, — как вы напугали меня!

— Жервеза, дорогая, — воскликнул Жак, пытаясь заключить ее в объятия, — ты должна меня спасти!