— Что же вас встревожило? — Ловетти встал. — Неужели приезд каких-то женщин — событие из ряда вон выходящее? Ладно, мы отправляемся по лабораториям.

Белая звезда, неправдоподобно крупная, светила почти в самой середине квадратного, забранного стальной сеткой окна. Вспыхнула новая звездочка — крохотная, еще более яркая. Показалось, что она движется. Брызгалова села в кровати, нашарила шлепанцы и прошла к окну. Верно, это был искусственный спутник — в течение минуты пересек аспидно-черный кусок неба за окном и исчез. Через час будет над Европой, быть может, в небе Москвы…

Вздохнув, женщина вернулась к кровати, легла. Уже час, как в постели, а сна все нет. И так почти каждую ночь.

Она вытянулась на спине, подложила руки под голову. Широко раскрытые глаза глядели вверх, в темноту. Было тепло и тихо. Из расположенных неподалеку лабораторий не доносилось ни звука: с наступлением темноты смолкали голоса животных, шаги и говор персонала. Оставался лишь размеренный рокот накатывавшихся на рифы океанских волн. В такие часы в сознании особенно четко вставали картины того, что произошло…

Конечно, она быстро поняла, что из одной западни угодила в другую. Но крышка новой ловушки захлопнулась еще быстрее — как только у дома профессора Лаврова ее втолкнули в автомобиль. Потом пересадка в катер в глухом уголке порта, бешеная гонка по реке и снова пересадка — на этот раз в гидросамолет. Еще в автомобиле ей сделали инъекцию, и она сразу потеряла способность сопротивляться — все видела и понимала, но не могла закричать, шевельнуть рукой.

Она полностью пришла в себя уже на второй день, немного поела. Чтобы сопротивляться, нужны силы, вот она и не стала отказываться от еды… Окно комнаты выходило на пустырь, за которым высилось здание — вероятно, виварий. Оттуда доносились звуки работающего мотора вперемешку с воплями и стонами — так кричат подопытные обезьяны.

Неделя проходила за неделей. Ее не тревожили — только приносили пищу и меняли постельное белье. Она поняла: ждут, чтобы примирилась с судьбой, созрела для разговора.

И вот — разговор. Пришел мужчина, которого служительница назвала шефом, — пожилой человек, подтянутый, энергичный. Брызгалова оценила безупречно отглаженный воротник его сорочки, со вкусом подобранный галстук. Отрекомендовался директором расположенного на острове исследовательского центра и предложил сотрудничество.

На вопрос, какому государству или компании принадлежит центр и в чем заключается его деятельность, ответа не последовало. Было лишь сказано: надо работать, необходимая информация будет получена в процессе работы.

Она отказалась. Лотар Лашке, а это был он, через день пришел снова и положил на стол папку со снимками. Сфотографированы были лаборатории, научное оборудование и инструментарий. Все — самого высокого класса. О работе в таких условиях можно было бы только мечтать. Но зачем она, эта работа? Каково направление и цель исследований?

В ответ были произнесены слова о служении чистой науке, направленной на познание истины, свободной от низменных побуждений, корысти и политики.

Брызгалова снова отказалась. Лашке стиснул кулаки, шагнул к ней. Она отшатнулась — думала, что ударит. Но он постоял, как бы изучая ее, что-то хмыкнул и пошел к выходу, приказав, чтобы она шла следом.

В тот день она впервые увидела Эжена Бартье. Когда они вошли в лабораторию, ученый заряжал автоклав.

Первый день она молча просидела в углу. Бартье будто не замечал ее — работал с аппаратурой, что-то печатал на машинке.

Вечером пришла женщина — та, что приносила еду, отвела Брызгалову в ее комнату.

На следующее утро после завтрака ее вновь отконвоировали к Бартье. И опять она пробыла в лаборатории до темноты. Бартье попытался заговорить, но она не отвечала — отворачивалась к стене.

Она не знала его имени, но уже разобралась, — несомненно, это серьезный исследователь, химик и биолог.

Утром третьего дня она завтракала в своей комнате, когда за дверью послышались шаги. Вошел Бартье.

— Вы отказываетесь работать со мной, — сказал он. — Позвольте спросить о причине?

Они были одни в комнате, но Бартье говорил так, будто держал речь перед аудиторией. Брызгалова почувствовала фальшь в его голосе, сделала непроизвольное движение. Он прищурил глаз, подбородком показал на ламповый абажур.

Она все поняла. У нее сильно забилось сердце.

Позже Бартье сказал, вспоминая тот день: “Я предупредил, что комната может прослушиваться, и вы мгновенно отреагировали. Думаю, именно в эту секунду мы преодолели барьер отчужденности — я увидел, как у вас потеплели глаза”.

Так они нашли друг друга.

Между тем Бартье продолжал беседу… Нервничал — боялся, что слишком быстро получит ее согласие. Но Брызгалова точно вела игру, и в тот день Бартье “ничего не добился”. Впрочем, наблюдатель, если он слышал их диалог, определил бы, что сопротивление женщины ослабло…

Потребовалось еще два сеанса уговоров, чтобы ученая появилась в лаборатории Эжена Бартье и приступила к работе.

Вечером туда же пришел Лотар Лашке. Выразил удовлетворение по поводу того, что все образовалось. Руководство исследовательского центра ждет от русской плодотворной работы. Каждый успех будет вознаграждаться. Для этого существуют широкие возможности — от улучшения режима питания и содержания до получения свободы. Да, да, можно надеяться даже на выезд в какую-нибудь страну, где тебя ждет солидный счет в банке и обставленная квартира, — разумеется, если вся нужная работа проделана на самом высоком уровне.

Брызгалова слушала эту речь, одновременно краем глаза наблюдая за Эженом Бартье. Тот старательно играл сосредоточенность, внимание, абсолютную веру в слова руководителя исследовательского центра. Дважды она ловила на себе его взгляд — француз как бы приглашал ее тоже демонстрировать смирение и покорность.

Она не могла бы объяснить, почему поступила наоборот — вдруг заявила Лашке, что не верит ни единому его слову: все это ложь, цель которой заставить ее, Анну Брызгалову, лучше работать. Что ж, она будет добросовестно нести свои обязанности. Но это все, на что вправе рассчитывать руководители исследовательского центра. Не может быть и речи о лояльности или добровольном сотрудничестве — по крайней мере, на данном этапе.

Высказав все это, сжалась в комок: сейчас должна была последовать бурная реакция противной стороны.

А Лотар Лашке стоял перед ней и молчал. Потом шлепнул ладонями себя по бедрам, коротко хохотнул и вышел из комнаты.

Брызгалова растерянно глядела на Бартье. Тот приложил палец к губам, схватил мел и стал писать на грифельной доске. Брызгалова прочитала: “Все в порядке. Вы понравились своей прямотой”. Она кивнула в знак того, что поняла, и Бартье стер надпись.

С тех пор они пользовались мелом и доской для обмена репликами на особо доверительные темы. Но о многом говорили открыто: все равно тюремщики располагали обширной информацией о заключенных.

Бартье рассказал, как зимой сорокового года попал в лапы к немцам. То был не случайный арест в облаве. За ним специально пришли домой, хотя он не состоял ни в коммунистической партии, ни в Сопротивлении. Арестовали и прямиком отправили в Освенцим. Так он оказался в группе блоков Биркенау, где специально отобранные ученые — немцы и заключенные — вели исследования на людях. Чем он там занимался? Всем чем угодно, от ассистирования при операциях на головном мозге “хефтлингов” до анатомирования трупов. В январе 1945 года, когда русские армии ворвались в Силезию и немцы стали готовить лагерь к эвакуации, ему удалось бежать.

Надо ли описывать, как он пришел домой? Ведь родные его давно похоронили. Родные! Из всей семьи в живых осталась одна мать. Отец, жена, дочь, которой в том сороковом году было неполных пять лет, — все погибли: эпидемии, голод.

Но надо было жить, несмотря ни на что. Еще до войны, совсем молодым исследователем, он увлекся проблемами поведения человека и возможностью влиять на его нервную деятельность — конечно, в лечебных целях, — опубликовал несколько работ на эту тему. Вот, кстати, почему немцы удостоили его вниманием и отправили в Освенцим.