Не хочет ли она поесть? Какой-то слишком сложный вопрос. Так она и ответила.

Тогда он просто организовал кофе, и круассанов, и тарелку салата с куриной грудкой.

Вчера оставшиеся во Флоренции весь вечер просидели перед большим телевизором. Точнее, после упаковки и отправки костюма Элоиза пришла в гостиную и удивилась — что это они все такое смотрят? Смотрели какой-то неплохо рисованный мультфильм про Медичи и ренессансную Флоренцию. Оказалось, что это какой-то неофициальный проект каких-то знакомых Асгерд, для которого она даже рисовала эскизы персонажей и костюмов, как специалист по эпохе. Их сколько-то нарисовали и смонтировали, и в итоге получился с десяток серий по пятнадцать минут. Асгерд знала, где это можно найти, они с Карло нашли и скачали, и далее все не без интереса смотрели найденное до поздней ночи.

Это было идеальное времяпровождение для того момента — никуда не двигаться, ни о чём не говорить. Неподвижность и покой.

Но уже новый день, голова не болит, хоть слабость и осталась, и скоро уже они приедут в Рим, где нужно будет собраться и работать — Себастьен сказал, что дорога до вокзала Термини займёт полтора часа.

— Как вы думаете, Элоиза, мои сотрудники сдержат данное слово? Будет обидно, если кого-то из них накажут за болтливость.

— Я думаю, сдержат. Более того, не все из них вообще поверили в происходящее до конца. И к лучшему.

— А вы? Вы поверили?

— Поверила, — кивнула она, не размышляя ни секунды. — Но ведь вы знаете, я часто верю во всякое. Просто та одежда, которую мы видели — не новодел. И танцуют они не так, как современные люди, выучившиеся этим танцам по книгам. И стихийные силы там вправду были.

— Эксперт сказал — правда, значит правда, — усмехнулся он и поцеловал её за ухом.

— А я ведь забыла рассказать вам, — Элоиза повернулась к нему, воспоминание снова вызвало улыбку. — Помните, в самом начале, когда вы с господином Донати выясняли, кто главнее. Я ещё сказала, что потом.

— Точно, было. В такой момент, когда мне пытались объяснить, что никакого «потом» для нас не планируется, вы сияете и говорите — потом. Это убедило меня в благополучном исходе почище ножа Карло в портрете этого несчастного!

— Почему господин Донати кажется вам несчастным?

— Потому что, на мой взгляд, в его нынешней жизни ничего хорошего нет. Он, конечно, властвует над семейством, соблазняет дальних родственниц и не только родственниц и что там ещё делает, а если судьба подкидывает гостей, то развлекается с гостями, но жизнь ли это? Ну да господь с ним, вы, помнится, хотели что-то рассказать. Я весь внимание.

— Вот вам бы хотелось посвятить в эту историю кого-нибудь ещё?

— Я думаю разве что над тем, что расскажу Шарлю. Возможно, мне снова придётся просить его об исповеди. Но сначала я переговорю с Варфоломеем и узнаю, что он думает. А почему вы спрашиваете? Вам есть, кому весь этот бред рассказать?

— Это был очень интересный местами бред, согласитесь? Так вот, я бы рассказала, да, одному-единственному человеку, и это моя Линн. Она бы написала красивую песню, и дальше бы ничего не пошло. А почему ей… Знаете, много лет назад, давно, я была на одной вечеринке, которую она вместе с двумя друзьями устраивала для своей тогдашней компании. Это было, как говорится, давно и неправда. Так вот, это была не просто вечеринка, а игра — слышали, может быть, когда все участники мероприятия берут себе каких-нибудь персонажей, кто-то генерирует для всех некую отправную точку, и далее в течение нескольких часов все участники живут жизнь этих самых персонажей. Линн в юности очень много времени посвятила таким играм, и сейчас в её жизни тоже случается подобное. Так вот, про ту игру. Сюжетом было — что в некоем старинном замке в ночь Самайна оказалось некоторое количество живых людей и некоторое количество разных сущностей — призраков, духов, а ещё оживших картин. И не поверите, но я была именно таким ожившим портретом. Костюмом меня тоже снабдила тётушка Женевьев — прямо как в этот раз, только там костюм был совсем другой. И вольту я в том костюме танцевала, но для тётушкиных фото, а не на той вечеринке, там вообще танцевать толком не умел никто. И смысл был в том, чтобы найти некое заклинание, которое позволило бы всем не-живым переместиться в такое место, где бы они вновь стали живыми.

— И как, нашли? — Себастьен смотрел с удивлением и интересом.

— Ну как… заветную бумажку Линн отдала мне. Потому, что я не знала в той компании никого и языка не знала тоже, хоть и понимала всё, что говорят.

— И вы ей воспользовались?

— Нет, я не смогла прочитать. Я отдала тому, кто смог воспользоваться. И завершил сюжет ко всеобщей пользе.

— То есть?

— Все, кто захотел, отправились туда, где ещё много лет жили долго и счастливо. В том числе — та леди Анна, которой я была в ту ночь, и тот рыцарь, которому я помогла победить. Вот об этом-то я и вспомнила, когда увидела выбравшегося из картины господина Пьетро. Линн придумала тогда эту историю, а мне довелось увидеть нечто подобное своими глазами. Ночь, дом, из которого нельзя выйти, десяток человек — и несколько десятков местных сущностей.

— И из дома, как оказалось, можно выйти, и с сущностями договориться на своих условиях.

— Можно, но — не каждому. Вам — договориться, мне — выбраться. Кстати, для агрессивного воздействия моих сил было недостаточно.

— Но совместно мы справились. А что было потом? С леди и тем рыцарем?

— Через несколько дней я уехала. И если возвращалась в Иркутск, то мне было совсем не до того человека.

— Куда-куда?

— Далеко. Туда, где живёт дядя Валентино. Там сейчас зима с минусовыми температурами и снегом. Туда уехала до Рождества наша маленькая Анна.

— Анна не боится холодов и снега?

— Нет. Ей нравится. Она живёт, как обычный подросток, и учится в самой обыкновенной школе, да ещё и на другом языке, всё не как здесь. И иногда звонит мне поздно ночью, когда у них там раннее утро, и просит помочь с домашней работой по алгебре. Вот, я даже проснулась от рассказов и воспоминаний.

— Если вдруг ваша Лианна пригласит вас поучаствовать в чём-то подобном — зовите и меня тоже. Мне интересно.

— Но там-то все взаимодействия по правилам и по договорённости. А у вас обычно — всё по-настоящему.

— Это с вами обычно по-настоящему. Если бы госпожа Барбарелла не взялась вам сниться — ничего бы и не было. Ну, провели исследования, определили подлинность, написали заключения. Да и всё. А с вами всё получилось… так, как получилось. И к лучшему, я думаю.

Они целовались, а поезд уже ехал по Риму.

В понедельник вечером Элоиза поднялась в «сигму» из офиса, где пришлось задержаться — когда приходишь на работу в обед, то не всегда есть возможность потом уйти с неё вовремя. Себастьен вообще настаивал на визите к Бруно прежде всей возможной работы, но она отговорилась тем, что позвонит ему и согласует консультацию. Конечно же, за делами она об этом забыла и вспомнила уже практически вечером, и тогда — созвонилась и договорилась на следующее утро. Бруно был ехиден и спросил — чем это они таким занимались ночью во Флоренции, что наутро её так скрутило? Пришлось говорить — да, вечеринка в музее, практически до утра. И слушать комментарии — о том, что бывает, когда веселишься до утра, будто бы тебе двадцать и у тебя нет никакого серьёзного неврологического диагноза.

Ну да, всё так, но что ж теперь — всегда отправляться спать до полуночи и ничего более? Бруно ответил, что пусть она, Элоиза, сначала до него дойдёт, а там уже будет видно.

А потом ещё пришёл Гаэтано и спросил осторожно — что госпожа Элоиза, думает о рождественском празднике и о танцах применительно к нему. На том балу, где они все были, танцевали много несложных, но очень весёлых танцев, не помнит ли госпожа Элоиза их названий? Он уже предварительно поговорил с маэстро Фаустино, и тот согласен немного уплотнить свой предрождественский график и снова вести занятия в палаццо Эпинале. Гаэтано говорил так вкрадчиво, что Элоиза вот прямо со всем согласилась, и когда осознала это, то долго смеялась. Но отсмеявшись, наотрез отказалась учить кого бы то ни было менуту или вольте — первое требует к себе уважения и многих часов занятий, второе попроще, конечно, но тоже требует. Если сейчас начать — к лету кто-нибудь чему-нибудь научится. Поэтому забыли. Гаэтано не стал настаивать и с благодарностью откланялся.