Иван Васильевич нахмурился.

— Кто такие? Ты дозволительную грамотку показывал?

— Показывал. Говорят, про их пустошь там не сказано.

— Значит другую напишем, — махнул рукой царь. — Делов-то.

— Давай сейчас напишем, а ты у себя во дворце перепишешь и в работу отдашь?

— Пиши, — согласился царь. — А я на твоём диване полежу. Дюже удобный. Себе такой сделаю. У тебя тут всё удобное: и едальня, и умывальня, и сральня. Как у тебя ум за разум не заходит?

Санька, тем временем, переписывал, тот документ, что у него «лежал» в голове, на лист пергамента.

«…По государеву цареву и великого князя Иоана Васильевича всея Русии указу …уговорщику Пищального ряду, торговому человеку Лучке Жукову… Ехать ему в Хатунскую волость в деревню Бовыкину и в Довыдову пустынь по реке Лопасне для того, что в нынешнем во 7058 году (1549 г. — прим. авт.) октября в 11 день уговорился он, Лучка, в Розряде поставить пищального доброго кременья пятьсот тысяч… И по государеву цареву и великого князя Иоана Васильевича всея Русии указу… ему то кременья наемными людьми делать тотчас, чтоб ему то кременья по уговору в государеву казну к сроку изготовить безо всякого мотчанья (промедления). А по государеву указу опричь ево, Лучки, по реке по Лопасне …никаким людям кременья ломать не велено, покамест он, Лучка, по уговору кременья в государеву казну поставит. А буде хто опричь ево, Лучки, по реке Лопасне по берегам кременья учнет копать — и на тех людей по государеву указу велено имать денежную большую пеню».

Санька карябал пером долго, и царь не выдержал, поднялся и, подойдя сзади, заглянул за плечо.

— Да ты лучше мово дьяка словеса сложил и с такими же финтифлюшками. Научился нашими словами речити?

— Так, с кем поведёшься, от того и наберёшься.

Царь положил ладонь на Санькино плечо.

— Скучаю я по твоим сказкам, — сказал он грустно.

— Останешься ночевать?

— В Москву надо. Указ сей переписывать не будем. Печать приставим и посылай своего Лучку Жукова на Лопасню. А на устье тебе рано пока. Здесь дел по гланды.

Санька мысленно усмехнулся царёвому «по гланды» (знал Иван Васильевич, что это и где. От Саньки, естественно), и, так же мысленно, пожал плечами.

В который уже раз Александр въезжал в Тверь. Этот город стал первой базой его переноса в сторону Устья. Санька переносил сюда за раз четыре возка с четырьмя лошадьми. Мог бы прямо во двор усадьбы, да уже после первого переноса людишки по утру начали обсуждать его неожиданное появление. Хорошо, что он тогда «приехал» верхом и без возков, а усадьба стояла заколоченная, без челяди, но ведь следов ни от копыт, ни от полозьев за воротами не было. А людишки, они приметливые и смекалистые.

Вот и стал Санька «высаживаться» на дороге после перекрёстка московского тракта с дорогой, ведущей из Волока Ламского через Волгу на север.

Подпитываясь силой духа, он мог бы переносить гораздо больше, но изрядно уставал и практически сутки потом восстанавливался. Тоже путём обращений к внутренним ресурсам. Санька не старался понять, что это и где. Никогда его не интересовали духовные поиски и внутренние копания. Он просто жил и пользовался тем, что ему было дано, подгоняя возможности под потребности.

А четыре возка с лошадками он «брал» в тонком мире «в руки» и переносил на нужное место. Причём предметы не исчезали в реальном мире сразу. Лошадки могли ходить, в возки докладывался груз, но, как только Санька «отпускал» предметы, они в материальном мире переносились мгновенно. Это, как перетянуть на компьютере иконку на рабочем столе с места на место. Пока кнопку не отпустишь, она движется.

Санька ставил возки под погрузку, а сам отправлялся в путь по тонкому миру. К моменту его прибытия на место, повозки, обычно, успевали загрузить и отправить.

Кстати насчёт отправить… Возницами на повозках сидели шустрые кикиморки. Поначалу Санька сам перемещал один возок, но сие выглядело подозрительным, так как по дорогам в одиночку не ездили. А если и ездил кто, того считали либо колдуном, либо лесным татем.

Когда Ракшай впервые перебросил под Тверь возок, его вскорости нагнал купеческий поезд. Дело было под осень, дороги раскисшие и Санька мешал проезду. Покинуть колею поезд не мог, а Санька свой возок сильно перегрузил, и лошадка его еле ползла.

— Эй паря! Ты откель такой жадный и такой смелый? — Крикнул обогнавший его верховой.

— «Богатый обоз», — подумал Санька, оценив его высокую чёрную кобылу.

— А ты кто такой?! — Крикнул Ракшай.

— Я-то? — Удивился всадник. — Я-то, знамо кто, — боярский сын Нечайло Пётр Иванович, купец, а вот ты, что за птица? И что тут делаешь?

— Я — боярин Ракшай Александр Мокшевич, советник царёв… — поскромничал Санька, так как был уже в чине окольничего.

— Боярин?! — Удивился всадник. — Бояре в одного не ездят. Где обоз твой? Так кажный тать себя кем хочешь может назвать. Грамота есть?

— Хоть и не подобало мне перед тобой читаться, однако ж, твоя правда. Одному в дороге несподручно. А обоз отстал мой. На людишек мор напал. На тракте московском остались. У Власьевки. Я здоров, вроде, вперед от них уехал.

— Мор? — Переспросил всадник. — То худо. И не объехать тебя… Вот напасть-то!

Всадник отстал. Обоз тянулся за Санькой долго, почти до Тверского посада, потому как его лошадка еле тянула. Санька на неё и не садился, как другие возничие. Перед первыми домишками Санька умудрился свой возок из колеи вывезти и поезд купца пропустить.

Проезжая мимо, Пётр Нечайло спросил:

— Далеко путь держишь?

— Пока к себе в Тверь, на подворье.

— К себе в Тверь? — Хохотнул купец. — Я в Твери всех знаю. Потому, как там живу. Тебя не знаю. По что?

— Не так давно купил двор у Петра Ивановича Бороздина. Вот, заселяю.

— Ты, что, из Москвы, что ли едешь? — Опешил купец.

— Обоз мой из Москвы, а я встречать ездил.

— Тады понятно, почто мором не взят. А тех, не пускай в Тверь!

— Они за стенами монастыря остались.

— Правильно! — Одобрил Нечайло. — Двор Бороздина знаю. Заеду сегодня. Позволишь?

— Заезжай.

— Обоз прислать?

— Доползём…

— Животину жалко.

— А мы передохнём.

— Прощевай, тады.

Сейчас Санька был научен ошибками и возки не перегружал. Гарпия, понимая, что в одиночку Санька будет кататься туда-сюда до «второго пришествия», предложила ему помощь.

— Какую помощь? — Спросил Санька, перебирая пальцами левой руки её волосы, а правой поглаживая её грудь.

— Я могу нескольких кикимор позвать.

— Кикимор, — Санька вздрогнул. — Так они же на болоте.

Ну, ты же их не на долго? Без болота они дня два прожить могут, а потом или в болото, или они заболотят то место, где живут.

— Они зелёные? — Спросил Санька.

— Сам ты зелёный. Девок видил, что у нас прибираются да еду готовят?

— Не… Не видел. Я думал, это ты сама такая шустрая, да домовитая?

— Вот ещё! — Фыркнула Гарпия. — Не уж-то внимание не обращал. Они такие прелестницы.

— Я чужих девок не замечаю.

— Ой, не надо меня дурачить! Глашка и Машка.

— Глашка с Машкой? Кикиморы?

У Саньки игривое настроение пропало, и он обалделый присел на постели.

— А-а-а… Этих всё-таки замечал?! — Зловеще прошипела Гарпия и кинулась на Ракшая.

Возились на кровати они долго. Побеждала то Гарпия, то Александр. Потом измождённые друг от друга отвалились, пресытившись ласками.

— Пока на тебя не кинешься, — сказала, тяжело дыша Гарпия, — так и будешь меня гладить. Что за манеры?!

Санька рассмеялся, вспомнив одну из своих бывших подруг, которая тоже не любила долгие «предварительные ласки». Она бывало, приговаривая: «Александр, хватит сиськи мять», сама переходила от слов к делу.

— Ты предлагаешь их возницами сделать?

— Почему нет? У меня на болоте их много. Большое болото.

— Так значит дедок не дурил, про кикиморок.