— Добрый кубок, — похвалил Иван.

— Кружка, зовётся. Нравится?

Царь кивнул.

— Могу тебе подарить?

Царь прищурился.

— Адашеву сапоги продал, а мне чашу даришь?

— Ты же меня одарил и милостью своей, и землями. Почитай, ни за что, ни про что…

— Как это, ни за что, ни про что? Ты на службу ко мне записался, и я на тебя очень рассчитываю. Кузни ты мне поставишь, самопал твой Мокша скуёт, струги ты построишь. Вот и кружек таких наделаешь. Я тебе и серебра дам. Сможешь из серебра?

— Долгая работа… Серебро тянуть тяжело. Постоянно отжигать надо и тинкал[29] нужен. Пару, думаю сделаем, будет время. То — продукт штучный. Если не ковать, а отлить, быстрее будет, но тяжелее.

— Веремя[30] тебе будет. Ты мне одну кружицу отлей, другую вытяни. А эту забери. Не гоже мне из меди пити. Не в обиду…

— Да ладно, — просто сказал Ракшай.

У него не всколыхнулась неприязнь и гордыня. Он давил в себе все негативные чувства с рождения, потому, что отождествлял себя со зверем, а у зверя нет обиды, радости или гнева.

— Готов продолжить сказ про Руслана и Людмилу? — Чуть склонив голову набок и осторожно улыбаясь, спросил Иван. — Не сморит тебя.

— Готов, государь.

— Ну, тогда пошли в спаленку. Разденешь меня.

В этот раз Иван почти не перебивал Ракшая. Иногда Александру казалось, что царь спит и он замолкал, но тут же понимал, что нет, и продолжал. И вот наступил финал.

— Чем кончу длинный мой рассказ? Ты угадаешь, друг мой милый! Неправый старца гнев погас. Фарлаф пред ним и пред Людмилой у ног Руслана объявил свой стыд, и мрачное злодейство счастливый князь ему простил. Лишенный силы чародейства, был принят карла во дворец. И, бедствий празднуя конец, Владимир в гриднице высокой запировал в семье своей. Дела давно минувших дней… Преданья старины глубокой…

Александр замолчал.

— Как жалко, что всё закончилось, — тихо прошептал государь и вздохнул. — Я хочу так же, как и ты запомнить. И ты был прав. Никому больше не рассказывай про «Руслана». А кто тебе его рассказал? Кто ещё знает сей сказ?

Санька почесал голову, не зная, что сказать.

— Здесь его никто не знает.

— А где знают? — Не унимался царь.

— Да, получается, что нигде больше. И тот человек, что придумал… Его нет.

— Умер? — Спросил царь.

— Получается, что так.

Царь подумал немного лёжа на спине и закинув руки за голову. Вдруг прокричал петух.

— Мать его! — Выругался от неожиданности Ракшай. — В суп негодяя!

— Всё, спать давай, — сказал Иван. — Ты здесь ляжешь?

— А можно я пойду?

— Да, ступай, — сказал царь. — Кликни, постельничего, чтобы лампадку задул.

Адашев дремал за дверью, но встрепенулся сразу.

— Уходишь? Ну ступай, — сказал он.

Ракшай, сопровождаемый дежурным рындой, вышел за пределы царского двора. Мороз крепчал. Небо вызвездилось. Луна повисла рогами вниз. Спать вдруг перехотелось.

— Пробежаться, что ли? — Подумал Санька.

Посёлок и речной берег от снега были вычищены, а вокруг территории возвышались валы снежной крепостицы. Лагерь спал, лишь часовые перекрикивались и перестукивались баклушами.

Ракшай зашёл в свой шатёр и переоделся: снял соболью шубу, надел заячью куртку мехом на обе стороны и заячий треух. Потом надел на плечи рюкзак с неприкосновенным запасом и с вещами «на всякий случай». Переодел чуни.

С вала Ракшай скатился на лыжах и быстро пошёл в сторону тёмной стены леса, а потом вдоль по её кромке вышел к крутому берегу реки. Съехав со склона и выйдя на заснеженный лёд, Санька ускорил темп и через пять минут вошёл в привычный ему ритм скоростного бега.

Однако хорошо разогреться ему не удалось. Пробежав около десяти километров, Санька вдруг заметил впереди какое-то движение. Его человеческое зрение не позволяло увидеть подробности и он, остановившись, напрягся вглядываясь. Его звериное зрение тоже не помогло. Ракшай сбросил с ног лыжи и рюкзак и поспешил вперёд по-пластунски. Лишь с расстояния десяти метров Ракшай понял, что люди укладывают на лёд деревянные желоба, засыпают их порохом и накрывают сверху коробами.

Ракшай подкрался на расстояние чуть более десяти метров. Его заячий камуфляж хорошо скрывал его, однако след в сенегу от тела в свете луны тати разглядели.

— Что там? — Спросил один, показывая рукой. — Не уж-то зверь какой? Ты видишь, Микола?

— Кабан, поди?

— Так ветер от нас!

Санька, услышав голоса, стал отползать назад.

— Навроде движется?! — Сказал снова первый. — Давай стрельнём?

— Старшина тебе стрельнёт. Пусть! Не до него. Надо дело доделать.

Санька для проформы то ли рыкнул, то ли хрюкнул, и повернул обратно. Добежав на четвереньках до своих воткнутых в снег лыж он был вынужден прикрепить их к рюкзаку и пробежать некоторое расстояние по лыжне.

Когда он вернулся в лагерь, крикнул петух.

— Стой, кто идёт?! — Крикнула стража.

— Зовите постельничего! Или рынду! — Крикнул Санька. — Я — Александр Мокшевич Ракшай. Советник государев. Тати идут. Только тихо зовите, без шума.

— Какой-такой советник, паря? Ты откель взялся? Со вторыми петухами даже тати не приходят…

Ракшай отстегнул лыжи и перепрыгнул через козлы, перекрывавшие проход.

— Стой! Куда прёшь?! Лови его! — Крикнул стражник.

На встречу Саньке кинулся другой стражник, но мальчишка, прыгнув из стороны в сторону, увернулся от летящей сверху рогатины, прижал её длинное лезвие ногой к земле и, оттолкнувшись от колена воина другой ногой, перепрыгнул второе препятствие.

— Стой! Стой! — Закричали уже оба вратаря.

Грохнул выстрел. Пуля «жвакнула», но Саньки в том месте уже не было. В своём шатре он скинул «заячий тулупчик» и рубаху, лыжные ботинки и порты. Натянул сухое бельё, домашние чуни и накинул соболью шубу. С него немилосердно текло. В лагере стоял переполох.

Ракшай вылез из шатра и прошёл к воротам царского дворца. Стукнул три раза.

— Кто там?! — Окликнул вратарь.

— Кликни рынду или боярина Адашева. Боярич Ракшай.

— Не велено будить, — безразлично сказали из-за ворот.

Санька усмехнулся русской невозмутимости и отошёл от ворот чуть в сторону. Потом набрал в лёгкие воздух и от души взвыл. Лаявшие собаки испуганно замолкли. Замолкли и голоса бегавших по лагерю стражников.

— Что там? — Испуганно спросили из-за ворот.

— Ничего, — спокойно сказал Ракшай. — Оборотни напали на лагерь и перерезали всех стражей. Я один из них. Пришёл за твоей жизнью.

Над высокими воротами показалось испуганное лицо рынды.

— Это ты, Александр Мокшевич?

— Я, — просто ответил Санька. — Или ты всё ещё в оборотней веришь? Открывай, бо дело государево.

— А что они там?

Ворота меж тем приоткрылись и Санька скользнул в щель. Ворота тут же затворились.

— Кого нелёгкая принесла?! — Услышал наконец Санька голос Адашева с крыльца.

— Дело срочное, Алексей Фёдорович.

— Ракшай?! Что случилось?!

— Кто охранял лагерь? — Спросил Ракшай Адашева. — Чьё войско?

— Князя Мезецкого Ивана Семёновича. А что?

Они возвращались с «марш-броска», как назвал срочный вооружённый выезд вверх по реке Санька, ни с чем. Пороховые заряды они взяли, а вот «диверсанты», предупреждённые правильно расставленными дозорами, от Адашевских воинов ушли.

Только следы короткого бытового пребывания примерно пяти человек и следы копыт десятка лошадей, — вот и всё, что осталось Адашеву и Ракшаю. Ничего того, что могло бы рассказать о диверсантах теми оставлено не было.

— Прыткие вои! — Похвалил тогда Адашев. — Поскачем за ними?

— Нет резона, — ответил Ракшай.

Он «видел», что точки на его карте удаляются скоро и пытаться догнать их бессмысленно.

— Я потом найду их, — сказал Санька.