— Это не твоя вина. Ты должен бежать.

Лица Киллиэна и Артура М. Бернса выросли перед Ричардсом.

Ему захотелось ударить их, разбить, растоптать ногами. А еще лучше — вырвать их носовые фильтры и вытолкать их на улицу.

— Люди в ярости, — сказал Брэдли. — Они в ярости на свиней уже тридцать лет. Все, что им требуется — это повод. Только повод…

Под повторение этих слов Ричардс провалился в сон.

Ричардс оставался дома весь день, пока Брэдли договаривался о машине и просил другого члена банды отогнать ее в Манчестер.

Брэдли и Стейси вернулись в шесть, и Брэдли постучал большим пальцем по Фри-Ви.

— Все устроено, дружище. Мы выезжаем сегодня вечером.

— Сейчас?

Брэдли улыбнулся без всякого юмора.

— Не хочешь разве увидеть себя нос к носу?

Ричардс понял, что хочет, и когда возникла заставка «Бегущего», стал зачарованно смотреть.

Бобби Томпсон, не мигая, вставился в камеру из центра ярко освещенного круга в море темноты.

— Смотрите, — произнес он. — Вот волк, рыщущий среди нас.

Огромное увеличенное лицо Ричардса появилось на экране. Оно стояло с минуту, затем уступило место другой фотографии, на этот раз в виде Джона Гриффена Спрингера.

Вновь на экране Томпсон, очень серьезный. — Сегодня я обращаюсь в первую очередь к жителям Бостона. Вчера вечером пятеро полицейских в агонии погибли в пламени подвала Бостонского здания ИМКА от рук этого волка, устроившего хитрую безжалостную западню. Кто он сегодня? Где он сегодня? Смотрите! Смотрите на него!

Томпсон на экране растворился, и начался первый клип, отснятый этим утром. Стейси бросил их в почтовый ящик на Коммонвелс Авеню на другом конце города. Ма держала камеру в задней комнате после того, как были задрапированы окно и вся мебель.

— Все, кто смотрит меня сейчас, — медленно произнес Ричардс на экране. — Не вы, техники, не вы, обитатели особняков, — не к вам, говноедам, я обращаюсь. Вы, люди в кварталах Развития, в гетто, в дешевых домах. Вы, парни в мотоциклетных бандах. Вы, безработные. Вы, малыши, взятые за наркотики, которых у вас нет, и преступления, которых вы не совершали, потому что Система не хочет, чтобы вы собирались вместе и разговаривали. Я хочу рассказать вам о страшном заговоре, призванном лишить вас даже права дышать в…

Звук неожиданно превратился, в смесь писка, треска и бульканья. Минуту спустя он совсем исчез. Губы Ричардса шевелились, но не издавали ни звука.

— По-видимому, технические неполадки, — без запинки произнес голос Бобби Томпсона, —но мы и не нуждаемся в том, чтобы выслушивать радикальные бредни этого убийцы, мы и так знаем, с кем имеем дело.

— Долой! — завопила публика.

— Что вы сделаете, если встретите его на вашей улице?

— СДАДИМ ЕГО!

— А что мы сделаем, когда поймаем его?

— УБЬЕМ ЕГО!

Ричардс обрушил кулак на потертую ручку единственного кресла в кухне-гостиной.

— Вот сволочи, — беспомощно произнесен.

— Ты думал, они позволят тебе выйти с этим в эфир? — насмешливо спросил Брэдли. — О нет, дружище. Я удивлен, что они и столько-то выпустили.

— Я так не думал, — слабо возразил Ричардс.

— Знаю, что не думал, — сказал Брэдли. Первый клип сменялся вторым. В этом Ричардс призывал взять штурмом библиотеки, требовать карточки, открыть правду. Он зачитал список книг о загрязнении воздуха и воды, данный ему Брэдли. Ричардс на экране открыл рот.

— Вы все мудаки, — сказал он. Губы открылись для других слов, но кто из двухсот миллионов зрителей заметит это?

— Идите на… свиньи. На… Комиссия Игр. Я убью каждую свинью, которую увижу. Я…

Это продолжалось так долго, что Ричардсу захотелось заткнуть уши и выбежать из комнаты. Он не мог сказать, был ли то голос подражателя, или же речь была склеена из кусочков его записей.

За клипом последовало совмещенное изображение лица Томпсона на экране и фотографии Ричардса.

— Задержите его, — сказал Томпсон. — Задержите убийцу. Он поднимет злодеев вроде себя на мятеж, они пройдут по вашим улицам, насилуя, поджигая и громя. Этот человек будет лгать, обманывать, убивать. Он уже делал все это.

— Бенджамин Ричардс! — Голос звучал с холодным повелительным ветхозаветным гневом. — Ты смотришь? Если да, знай, что тебе заплатили твои грязные деньги за кровь. Сотню долларов за каждый час, что ты был на свободе — всего пятьдесят четыре часа. — И еще пятьсот долларов. По сто за каждого из этих пятерых.

Лица молодых полицейских с ясными чертами стали появляться на экране. Фотографии были, очевидно, сделаны во время выпускного экзамена в Полицейской Академии. Они выглядели юными, полными надежды и жизненной силы, душераздирающе ранимыми. Нежно запела одинокая труба.

— А это… — голос Томпсона был хриплым от переполнявших его чувств, — …это их семьи.

Жены, улыбающиеся в надежде. Дети, которых уговорили улыбнуться в камеру. Множество детей. Ричардс, дрожа и испытывая тошноту, опустил голову и зажал рукой рот.

Теплая и сильная рука Брэдли опустилась ему на шею.

— Эй, послушай. Нет же. Это все надувательство. Это все подделка. Они были, скорее всего, сворой старых цепных псов, которые…

— Заткнись, — сказал Ричардс. — Только заткнись. Только. Пожалуйста. Заткнись.

— Пятьсот долларов, — произнес Томпсон с бесконечной ненавистью и презрением в голосе. Вновь на экране лицо Ричардса, лишенное всякого чувства, если не считать кровожадного блеска в глазах. — Пять полицейских, пять жен, девятнадцать детей. Получается как раз примерно семнадцать долларов двадцать пять центов за каждого умершего, обездоленного, с разбитым сердцем. Да, ты дешево берешь, Бен Ричардс. Даже Иуда получил тридцать сребреников, но ты и этого не просишь. Где-то сейчас мать говорит малышу, что папане вернется, потому что отчаянный алчный человеке оружием…

— Убийца! — Зарыдала какая-то женщина. — Низкий грязный убийца! Покарай тебя Бог!

— Разрази его гром! — Над публикой раздавался монотонный гул: — Задержать его! Он получил кровавые деньги — пусть умрет от насилия, как жил. Пусть каждая рука поднимется на Бенджамина Ричардса!

Ненависть и страх в каждом голосе нарастали ровным пульсирующим ревом. Нет, они его не сдадут. Они разорвут его в щелочки, как только увидят. Брэдли выключил экран и повернулся к нему.

— Вот с чем ты имеешь дело, дружище. Как тебе нравится.

— Может быть, я их убью, — задумчивым тоном произнес Ричардс. — Может быть, прежде чем меня прикончат, я доберусь до двадцатого этажа и выловлю вонючек, которые это написали. Может быть, я их всех убью.

— Не говори больше! — дико разрыдался Стейси. — Не говори больше об этом!

В соседней комнате тяжелым искусственным сном спала Кэсси.

Брэдли не решился сверлить дыры в полу багажника, и Ричардс свернулся несчастным клубком, прижавшись губами и носом к крошечному отверстию для ключа. Брэдли убрал также часть изоляции на крышке, и это давало слабый сквозняк.

Машина дернулась с места, и он стукнулся головой о верхнюю крышку. Брэдли сообщил, что поездка будет длиться по крайней мере полтора часа с двумя остановками для дорожной проверки, их может быть и больше. Прежде чем закрыть багажник, он дал Ричардсу большой револьвер.

— Каждую десятую или двенадцатую машину тщательно обыскивают, — сказал он — Они открывают багажник и роются в нем. Шансы хороши: одиннадцать к одному. Если это не пройдет, мочи мусорье.

Машину швыряло и раскачивало на выщербленных потрескавшихся улицах внутренних кварталов. Один раз крикнул мальчишка, и последовал глухой удар куска асфальта. Потом звуки движущегося транспорта отовсюду и частые остановки на светофорах.

Ричардс лежал без движения, слегка придерживая оружие правой рукой и думая, насколько иначе выглядел Брэдли в костюме банды. Теперь на нем. был строгий двубортный костюм с Дилон Стрит, серый, как банковские стены. Его дополнял темно-бордовый галстук и золотая булавка. Из нечесаного гангстера (беременные женщины, разойдитесь, мы едим зародышей) он преобразился в трезвого делового черного парня, который точно знает свое место.