— Ах, дорогой генерал, я отвечу вам, как ответил бы араб: «С таким же успехом можно считать прибрежный песок!» Должно быть, их, по меньшей мере, от двадцати пяти до тридцати тысяч.

Жюно почесал лоб.

— Черт возьми! — воскликнул он. — В моем распоряжении столько солдат, что не очень-то развернешься.

— А сколько их у вас? — поинтересовался Ролан.

— Ровно на сто человек больше, чем было у спартанцев. Но, в сущности, можно последовать примеру трехсот спартанцев; это было бы не так уж плохо. Впрочем, мы успеем подумать об этом завтра утром. Не хотите ли осмотреть достопримечательности города или предпочитаете поужинать?

— И правда, — сказал Ролан, — ведь мы в Назарете; должно быть, здесь нет недостатка в легендах. Однако, не скрою, генерал, в данный момент мой желудок проявляет больше нетерпения, чем глаза. Сегодня утром мой завтрак на берегу Киссона состоял из одного матросского сухаря и дюжины фиников; признаться, я умираю от голода и жажды.

— Если вам угодно сделать мне одолжение, отужинайте со мной, мы постараемся ублаготворить ваш аппетит. Что касается жажды, вам не найти более благоприятного случая утолить ее.

И тут он обратился к проходившей мимо девушке, сказав ей по-арабски:

— Воды! Твой брат хочет пить. И он указал ей на Ролана.

Высокая и суровая красавица в тунике с длинными ниспадающими рукавами, которые оставляли руки обнаженными, подошла к ним; сняв кувшин с правого плеча и опустив его до уровня левого запястья, она исполненным изящества движением дала Ролану напиться.

Ролан пил долго, но не потому, что девушка была красивой, а потому что вода была прохладной.

— Брат утолил жажду? — спросила девушка.

— Да, — отвечал Ролан на том же языке, — твой брат благодарит тебя. Девушка кивнула, вновь поставила кувшин на плечо и направилась к

селению.

— А вы, оказывается, совершенно свободно говорите по-арабски? — со смехом спросил Жюно.

— Разве я не был ранен и не оставался месяц в плену у этих разбойников во время восстания в Каире? — отвечал Ролан. — Мне поневоле пришлось немного освоить арабский. И с тех пор, как главнокомандующий заметил, что я кое-как изъясняюсь на языке Пророка, он пристрастился всякий раз брать меня в качестве переводчика.

— Честное слово! — воскликнул Жюно, — если бы я был уверен, что таким способом за месяц могу изучить арабский язык, как вы, я бы дал себя ранить и завтра же сдался в плен.

— Ну, генерал, — отвечал Ролан с присущим ему резким и нервным смехом, — раз уж я должен дать вам совет, вот что я скажу: изучайте другой язык и, главное, другим способом! Пойдемте ужинать, генерал.

Ролан направился к селению, даже не удостоив прекрасных дев Назарета прощальным взглядом, в то время как генерал Жюно и его адъютанты останавливались на каждом шагу, чтобы еще раз на них полюбоваться.

На следующий день на рассвете, точнее в шесть часов утра, барабаны и трубы предвестили зорю.

Поскольку Ролан сказал Жюно, что авангард дамасской армии направился к Тивериаде, Жюно прошел через ущелья гор, возвышающихся над Назаретом, и спустился по долине к селению Кана, чтобы неприятель не успел окружить его на горе.

Жюно заметил противника лишь на расстоянии четверти льё, так как склон горы полностью закрывал его от взора.

Вероятно, неприятель находился в долине Батуфа или на равнине, простирающейся у подножия горы Табор. Во всяком случае, спустившись с возвышенности, как библейские герои, французы не рисковали, что их застигнут врасплох, и к тому же видели противника издали.

Солдаты были наслышаны о чуде, которое Иисус Христос сотворил в Кане, больше, чем о других чудесах, и поэтому из всех освященных его пребыванием мест Кана занимала наиболее почетное место в их памяти.

Действительно, именно здесь, на свадьбе в Кане, Иисус превратил воду в вино. Хотя наши солдаты чувствовали себя счастливыми в те дни, когда у них была вода, вероятно, они были бы еще счастливее, если бы у них было и вино.

В Кане Иисус совершил еще одно чудо, о котором повествует святой Иоанн:

«В Капернауме был некоторый царедворец, у которого сын был болен.

Он, услышав, что Иисус пришел из Иудеи в Галилею, пришел к Нему и просил Его придти и исцелить сына его, который был при смерти…

Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров. Он поверил слову, которое сказал ему Иисус, и пошел.

На дороге встретили его слуги его и сказали: сын твой здоров» note 29.

При входе в селение Жюно встретил шейха Эль-Беледа, вышедшего ему навстречу предупредить, что не следует идти дальше, ибо, по его словам, численность неприятеля, находящегося на равнине, составляла две-три тысячи всадников.

В распоряжении Жюно было сто пятьдесят гренадеров девятнадцатой пехотной бригады, сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии и примерно сто кавалеристов четырнадцатой бригады драгун во главе с их командиром Дювивье. В общей сложности у него было четыреста человек, как он сказал накануне.

Он поблагодарил шейха Эль-Беледа и привел его в крайнее изумление, продолжив свой путь. Добравшись до одного из рукавов небольшой реки, берущей начало в Кане, он поехал берегом вверх по течению. Доехав до ущелья, отделяющего Лубию от гор Каны, он и в самом деле увидел две-три тысячи всадников, разбитых на несколько отрядов, гарцевавших между горой Табор и Лубией.

Чтобы лучше рассмотреть их позиции, он пустил лошадь вскачь и направился к венчающим вершину холма развалинам селения, что местные жители именуют Месшенах.

Но тут он заметил, что еще один отряд движется к селению Лубия. Он состоял из мамлюков, турок и уроженцев Магриба.

Это войско было почти столь же значительным, как и другое; таким образом, Жюно, у которого было четыреста человек, должен был сражаться с пятитысячной армией.

Кроме того, это войско, вопреки тому, как принято у восточных народов, двигалось медленным шагом, соблюдая строгий порядок. В его рядах виднелось множество флагов, полковых знамен и бунчуков.

Конские хвосты, которые паши использовали в качестве флагов, вызывали у французов насмешки до тех пор, пока они не узнали о происхождении этих странных знамен. Им рассказали, что, когда, в битве при Никополе Баязид увидел, как его знамя захвачено крестоносцами, он отрубил своей лошади хвост ударом сабли, водрузил этот хвост на острие копья и не только сплотил своих воинов под новым знаменем, но и выиграл эту прославленную битву, в которой христианский мир потерпел одно из самых сокрушительных поражений.

Жюно справедливо решил, что ему следует опасаться только войска, двигавшегося строем. Он послал с полсотни гренадеров, чтобы отвлечь внимание всадников, которых он увидел вначале и узнал в них бедуинов, чья роль состоит лишь в том, чтобы досаждать неприятелю во время сражения.

Против регулярного войска он выставил сто гренадеров девятнадцатой пехотной бригады и сто пятьдесят карабинеров второй бригады легкой артиллерии, оставив в резерве сто драгунов, чтобы ввести их в бой в случае необходимости.

Увидев горстку неподвижно поджидавших их людей, турки решили, что те остолбенели от ужаса, и приблизились на расстояние пистолетного выстрела; но тут карабинеры и гренадеры открыли прицельный огонь и весь первый ряд турок упал как подкошенный; между тем пули, проникая в глубину вражеских рядов, поражали всадников и лошадей в третьем и четвертом рядах.

Этот залп привел мусульман в страшное смятение; тем временем гренадеры и карабинеры успели перезарядить свои ружья. Однако во второй раз огонь открыли лишь солдаты первого ряда, а те, кто стоял во втором ряду, передавали заряженные и получали взамен разряженные ружья.

Непрерывная стрельба вызвала у турок замешательство; но, зная численность своего войска и видя малое количество противников, они устремились в атаку с громкими возгласами.