Их постоянные препирательства с дядей Федором были причиной тому, что к работе «спасов» он относился с оттенком иронии и снисходительности. Как выяснилось, совершенно напрасно. На их поиски подняли два вертолета, которые вылетели, как только рассвело.

У него слезились глаза от бьющего прямо в лицо солнца. Но он упрямо смотрел туда, в сторону восхода, где две точки постепенно обретали размер и форму, превращаясь в такие родные силуэты Ми-8. Он стоял, глядя на подлетающие вертолеты, слушая гул винтов. По его щекам текли слезы. Нельзя долго смотреть на солнце.

Спасательная операция была подготовлена тщательно, несмотря на сжатые сроки. Падение вертолета – серьезное ЧП. В местном отделение МЧС по тревоге подняли два вертолета с самыми опытными экипажами. Они даже выяснили частоту, на которую была настроена радиосвязь в их группе. Это Артем понял, когда рация в кармане вдруг ожила хриплым голосом.

– Пострадавший, пострадавший, прием!

Смахнул влагу с лица, унимая дрожь в пальцах, аккуратно достал рацию, сжал в руках теплый пластик, как будто он был ему родной. Поднес к губам и произнес спокойно:

– Пострадавший на связи, прием.

– Пострадавший, видим вас. Доложите ситуацию.

– Вчера, примерно в пятнадцать тридцать местного времени при заходе на посадку на данную вершину… – Артем помолчал, передохнул… – вертолет зацепил винтом скальный выступ. Произошло крушение, а затем возгорание машины. Выживших… – он сглотнул. В горле вдруг пересохло. Повторил: – Выживших трое. Один уехал сразу после аварии вниз, о его судьбе мне ничего не известно. Здесь нас двое. Второй, – указал жестом в сторону лежащего Саши, надеясь, что его с «вертушек» видно, – пострадал в аварии. Черепно-мозговая травма, голова проломлена в районе виска. Как меня поняли, прием?

– Вас понял, – деловито ответил голос из рации. А затем, немного другим тоном: – Ты там сам как, сынок?

Сынок… Артем сразу представил, что с ним говорит кто-то, похожий на погибшего КВС – седой, опытный, многое повидавший. Как же так получилось?… Но не об этом сейчас стоит думать.

– Нормально. Травм нет. Замерз только…

– Тебя звать-то как, сынок?

– Артем.

– Так, слушай, Артем. Сейчас спустим спасательную люльку, вместе с ней спустится один из наших ребят. Надо будет погрузить в люльку пострадавшего. Поможешь? А то садится нам там некуда.

– Конечно.

– Хорошо. У нас тут врач есть, посмотрит сразу твоего друга… Потом займемся тобой. Как понял?

– Понял. Спускайте люльку. Я готов.

Наверху, в кабине вертолета, разговаривают пилот и штурман.

– Железные нервы у парня.

– Крепкий, точно. Но другие в такие авантюры не ввязываются.

После того, как на борт подняли Артема, вертолет сразу взял курс на базу – Сашу надо было доставить в больницу как можно быстрее. Вторая машина осталась – для высадки спасателей и разбора того, что осталось от разбившейся «вертушки».

Артема на борту тоже осмотрел врач. Самое большое опасение вызывали оплавленные ботинки и состояние ног в них. В вертолете нашлись инструменты, ждать не стали. И Артем, стиснув зубы, терпел, когда его, с помощью пилы и кусачек, буквально как устрицу из раковины, доставали из ботинок. Но оно того стоило. Ощущение ног, свободных от сдавливающего плена, было сродни оргазму. Правда, скоро в ноги пришла боль, но врач, оглядев, вынес вердикт, немало обрадовавший Артема: «Признаков некроза нет».

А потом он еще раз, более подробно, рассказал о произошедшем накануне. Его рассказ занял все то время, пока они летели.

По факту крушения вертолета возбуждено уголовное дело. Артема долго и подробно допрашивают как единственного свидетеля, способного дать показания. Саша перенес серьезную операцию и все еще без сознания. Палата реанимации, обтекаемая формулировка «состояние стабильно тяжелое». А Кирьянов… Нашелся Кирьянов. Спустя двое суток после крушения на него набрели охотники, которые били соболя в окрестностях Медвежьего Клыка. Он перенес две холодные ночевки, провалился внизу в какой-то ручей, сбегавший с гор под снегом, и, как следствие, вымок. На момент встречи с охотниками Кирьянов находился в гораздо худшем состоянии, чем Артем, когда его сняли с вершины. На грани физического истощения от голода и переохлаждения. Результат – пневмония, обморожения, ампутация половины ступни на одной ноге и двух пальцев на другой ноге.

Кирьянова привезли в ту же больницу, где уже находился прооперированный Саня. Только вот у Артема не было ни малейшего желания навестить Алексея. Князь получил то, что заслужил. Если бы не поддался панике… Если бы остался там, с Артемом… Если бы вел себя как мужчина… И сам бы был целее, и время бы они не потеряли. И вдвоем успели бы вытащить еще одного пострадавшего из вертолета. А то и двух. Но одного – точно! Так что никакой жалости Артем к Кирьянову не испытывал, и разговаривать им было не о чем.

Наконец-то Литвинскому сообщают, что он может катиться на все четыре стороны – у следствия нет к нему вопросов. Оно и понятно. Как ни крути, а причина крушения вертолета очевидна – ошибка пилотов. Да, КВС был против последней высадки, а Семенов и Кирьянов настояли, и их вина в этом тоже есть. Но решение принял пилот. За что и поплатился. Если сомневался – надо было посылать к черту Семенова и лететь на базу. Ну, да что теперь говорить. Претензии предъявлять не к кому, да Артему и не хочется, собственно.

Впрочем, претензии предъявлять будут, это совершенно очевидно. Родные погибших наверняка сочтут подозрительным список выживших в крушении – оба гида и организатор. И в то, что это в большей степени стечение обстоятельств – того, что вертушка упала именно носом вниз, а они садились в вертолет последними, как и положено гидам, и, соответственно, оказались на самом верху, вряд ли кто-то поверит. Наверняка, будут искать виноватых. Живых виноватых. В свое оправдание Артем мог бы сказать, что они могли бы спасти еще одного-двух человек. Могли бы… вдвоем с Кирьяновым.

Но вот чего Литвинский совершенно не признавал, так это сослагательного наклонения. И никогда не оправдывался. Тем более, вины его здесь не было. Только на душе было все равно очень скверно.

Однако, ему нужно решать свои насущные проблемы. Он остался в чем есть, ни денег, ни документов – все это там, в шале, на базе. Есть, правда, телефон, но он замерз ночью на горе. И изволил «издохнуть». А когда у Артема появилась возможность зарядить его… Первый же звонок.

– Тема?!

– А ты кого рассчитывал услышать?

– Блядь, Литвин… – и пауза. Виталий даже не знает, что сказать. Уже потерял надежду услышать голос друга. Он дозванивался Артему с того самого момента, как в новостях появилась информация о крушении вертолета в районе Медвежьего Клыка. А о том, что Литвин должен быть в составе той группы, он знал – говорили накануне с Артемом по телефону. Звонил на мобильный и слушал о недоступном абоненте. Звонил туда, на базу – там тоже ничего не знали. И теперь вот, когда он вновь, безо всякой надежды, набрал этот выжженный клеймом в голове номер – гудок! И голос… Темкин голос…

– Я тоже рад тебя слышать, Ковалев.

– Сука ты, Литвин…

– Вижу, соскучился…

Виталий даже злиться не может. Ни злиться, ни радоваться. Только опустошающее чувство облегчения: живой!

– Артем… – выдыхает глубоко, голос слушается плохо. – Возвращайся, а? Приезжай. Чтобы я мог тебя собственноручно придушить!

– От такого соблазнительного предложения невозможно отказаться, – усмехается Артем. Потом серьезнеет: – Приеду. С делами тут закончу и вернусь. Все равно здесь сейчас делать нечего.

– Хорошо. Ждем. Ты как? Целый?

– Целый, целый, – успокаивает друга Артем. Они знакомы не один год, многое вместе пережили. И о том, что чувствовал Виталий все то время, когда не знал о его судьбе, тот может не говорить вовсе. Артем это знает сам, чувствует в паузах, в интонациях, в этой нарочитой грубости. Артем это знает, потому что прекрасно представляет, что бы чувствовал сам, будь он на месте Витальки.