– Арти?…

– Он самый. Как ты? Сесть можешь?

Она закрывает глаза. Артем это воспринимает как утвердительный ответ и осторожно, освободив от тяжести рюкзака, поднимает ее за спину.

– Повреждения есть?

– Да…

– Что?

– Я в камни рюкзаком… стереокомпаратор разбитый, – она судорожно вздыхает. – Я перевернуться боялась. Может, там что-то целое… Бруно меня убьет.

Они придурки все, все до единого! А Арлетт из них самая большая идиотка. Нет, самый большой идиот сам Литвин! Потому что ценит жизнь человека больше, чем какой-то там прибор. Поднимается с трудом, ветер удар за ударом бьет в спину.

– Вставай! – рявкает он Арлетт, но руку все же протягивает.

Она тяжело поднимается и морщится. Прибор у нее разбился, блять! А то, что нога травмирована, это так, ерунда, конечно… Литвин, ты связался с идиотами!

– А где остальные?

– А х*й их знает! – Литвинский начинает расстегивать рюкзак Арлетт.

– В смысле?

– В прямом! Ушли они.

– Куда?

Гусары, молчать! Литвин удерживается от просящегося матерного ответа.

– Вниз.

– Как вниз?

– Ногами, Алена, ногами! – Артем начинает потрошить рюкзак Арлетт, выкидывая из него все ненужное, по его мнению. Судя по тому, что она еле стоит, тащить оба рюкзака ему, значит, надо оставить только самое нужное. Арлетт на выбрасываемые на снег детали прибора не реагирует.

– Все ушли? Все? И Гаспар?

– Ты видишь тут Гаспара? Я не вижу.

– А я? Как же я? Они что… меня оставили?…

Литвин молчит. Что тут объяснять? Не дурочка, должна понять. И она понимает. Наконец, в рюкзаке Арлетт остается только самое необходимое, он затягивает его, разгибается. Очередной заряд снега в лицо, рефлекторный взгляд на часы. Минус тридцать. Прекрасная погода для пикника.

– Что с ногой?

Арлетт молчит. Он наклоняется ближе, чтобы переспросить, встряхнуть, если надо.

Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы прочитать то, что сейчас в ее глазах. Наверное, очень трудно осознать и пережить предательство друзей, коллег. Любимого человека, в конце концов. Но времени на эти переживания у них нет.

– Что с ногой?!

– Почему ТЫ не ушел?

– Какая разница?

– Почему?!

– Потому что я идиот!

– Идиот, – вдруг безразлично соглашается Арлетт. А до этого чуть ли не орали. – Погибнешь тут вместе со мной.

– Не знаю, кто как, а я лично умирать не собираюсь. Идти можешь?

Она делает пробный шаг, припадает на ногу, охает. И, сквозь зубы:

– Могу.

На каждое плечо по рюкзаку.

– Тогда пошли!

Идти надо. Единственный шанс на спасение – выкопать убежище в снегу. А здесь копать нечего, бетонный фирновый снег и лед. Чуть в стороне должна быть скальная гряда, там с подветренной стороны много снега. Туда и нужно идти.

Он старался не думать о том, насколько сильно у нее травмирована нога. И чего ей стоит каждый шаг. Надо идти, идти как можно быстрее. Добраться до скал, там еще копать надо. Взгляд на часы. Минус тридцать один. Прихватывает щеки, немеет кончик носа.

Он подгоняет Арлетт, иногда берет ее за руку и буквально тащит за собой. И тогда она не выдерживает, и даже сквозь ветер он слышит стон боли. Терпи, терпи, Аленка. Ты же дочь этого… как его… крутого папаши Деларю.

Скалы возникли из белой пелены внезапно, в двух шагах. Как будто из ниоткуда. Когда он уже надеяться перестал и шел просто потому, что надо идти.

Останавливается, рядом на колени падает Арлетт. И сквозь паузу в порывах ветра ее тихое:

– Я не могу идти дальше…

– Дальше и не надо.

Скидывает рюкзаки, достает лавинные лопатки. Времени выбирать наилучшее место нет. Куда пришли, там и будем…

– Копать!

– Я не могу…

– У тебя нога травмирована, а не рука. Копай! Вот отсюда.

К тому моменту, когда они выкопали в снегу пещеру, достаточную для двоих, Артем на термометр смотреть уже перестал. Толку-то… и так ни щек, ни носа, ни пальцев на ногах не чувствует. Втолкнул внутрь француженку, следом свой рюкзак. Последний взгляд назад. Вокруг белый ад. И Врата в него совсем близко.

Проскальзывает следом, внутрь, рюкзаком Арлетт затыкает вход. Их окутывает полнейшая темнота. Зато ветра нет. И сразу теплее. Или ему кажется?

– Арти?…

– Передай мне мой рюкзак.

Наощупь находит в недрах рюкзака газовый баллон, горелку. Распускается голубой цветок огня, подсвечивая снежные своды. Нда, Литвинский теперь может принимать участие в соревнованиях по постройке иглу на время. Ладно, с первой в череде задач по выживанию они справились. Очередной взгляд на термометр. Минус тридцать. Отлично, теплеет. Сейчас прогреется «дом».

В чем еще один плюс их «дома» – его пить можно. Набирает в котелок снега, пристраивает горелку поустойчивей на «полу».

– Ну что, время хоть еще и не пять, но предлагаю выпить чаю.

У Арлетт лицо словно закаменело или заморожено. Даже ясные зеленые глаза будто подернуты тонким слоем льда. Или это слезы? Холод, боль, стресс. Артем понимает, ей сейчас очень трудно.

– Что с ногой?

– Больно.

– Где именно?

– Везде.

Литвин не врач, но, как ему кажется, ничего сверхстрашного нет. На перелом не похоже, скорее всего, травмирован ахилл. Ну и марш-бросок сквозь буран усугубил травму. Так выхода-то другого не было. Ладно, теплее станет внутри, он ботинок снимет с Арлетт, посмотрит получше.

Вода закипает. Пакетик чаю в кружку, сахар. Ни один нормальный человек в горы коньяк или водку не потащит. Только спирт. Чистый медицинский спирт. И сам чуть пригубил, горло обожгло, закашлялся, заел снегом. Зато сразу где-то внутри образовался сгусток тепла. За последние несколько часов почти забытое ощущение.

Протянул Арлетт кружку.

– Пей.

– Спасибо, не хочу.

Прекрасно. Просто отлично. Мы собрались страдать? Нянчиться он не будет.

– «Спасибо» и «Не хочу» будешь говорить кому-нибудь другому.

Привалился спиной к рюкзаку, расставил шире ноги. Дернул ее за руку.

– Иди сюда.

Пристроил несопротивляющуюся девушку между своих коленей, прижал спиной к груди, в руку сунул кружку с чаем.

– Если я сказал «Пей», значит, ты пьешь! Иначе сейчас за шиворот кипяток вылью! Но ты у меня все равно согреешься! Ясно тебе?!

Что ни говори, а результат – главное. Он был груб, он сделал ей больно, он заставлял ее, но они еще живы. Сидят… ну, если не в тепле, то скоро здесь будет почти приемлемо. И она даже пьет чай.

Артем сам чувствует, что начинает потихоньку «оттаивать». Этому способствует и глоток спирта, и тепло чужого тела рядом.

– Можно, я тоже у тебя чаю глотну?

Она чуть поворачивает голову, протягивает ему кружку. И когда их взгляды встречаются, а пальцы соприкасаются на едва терпимо горячей кружке…

Кружка перекочевывает в руку Артема, ее губы утыкаются ему в обледеневший ворот куртки…

Чай допивает Литвин, пока Арлетт тихо выплакивает свое горе. Ну и ладно, полкружки выпила, теперь можно и поплакать. И то, и другое ей необходимо. В конце концов, повод для слез у нее есть.

Все-таки его карма состоит не только из храпунов. Но еще и из плачущих девиц.

– Арти?…

– Да? – проревелась, слава тебе, Господи.

– Сколько мы тут?…

– Не знаю, Ален. По-разному бывает. Сейчас трудно сказать.

– Я не то… Сколько мы тут сможем… пробыть?

– От еды зависит. И от газа. Воды тут дофига. Но, думаю, неделю можно продержаться.

– Неделю?! Так много?!

– Вряд ли буран столько продлится. Как правило, не больше пяти дней. А, скорее всего, и того меньше.

Она помолчала. А потом все-таки решила допросить его.

– Почему ты не ушел?

Артем вздохнул. Ну, какая разница, почему?

– Не смог.

– Почему?

Вот почемучка!

– Считай, что я вынашивал коварные планы твоего соблазнения. А тут такой случай…

Она замирает, он чувствует это всем телом. Что-то он явно не то брякнул, учитывая ситуацию с Гаспаром.