Опустился водолаз ниже. В руке у него огромный камбузный нож. У кока нашего на камбузе ножи всегда что бритвы. «Ну, — думаю, — сразу мне сигнал разрежет». Гляжу — опять это Науменко! Лицом к стеклу прилип, нос и губы сплющились.

Встал он на грунт. Помахал ножом, как саблей перед боем, и, ухватив мою сигнальную веревку, потянул меня к себе, взмахнул ножом и обрезал мой сигнал у самой груди.

Дернул я за шланг, и меня вытащили наверх. Поднялся я на борт, вижу: доктор стоит, санитары, носилки… Сняли с меня шлем и груза, стянули костюм, из него ведра три воды на палубу вылилось. От носилок я отказался, сам в лазарет пошел. Переоделся в сухое, согрелся я хорошо и вышел на верхнюю палубу. А там Ярченко трясет сигнал и говорит:

— Не отвечает Науменко, заснул, наверно!

И только он так сказал, Науменко вдруг затряс тревогу. Вытянули его из воды. Поднялся он на борт, нож в руке. Сняли с моего друга шлем. Глядит Науменко осовелыми глазами.

— Готово, — говорит, — очистил я винты.

А сам на ногах не стоит, пьяный.

— Что же ты его пьяного в воду спустил? — спрашиваю: Ярченку.

— Да он трезвый был! Сам знаешь, не пьет.

— Погоди, а вы шланги промывали спиртом?

— Промывали, — кивнул, головой Ярченко, — только вот прокачать воздухом не успели. Торопились к тебе на помощь. Наклонился я к шлему приятеля, а оттуда спиртом разит…

Комсомолец старшина-водолаз Петр Гутов возвратился на свое эпроновское судно. Он переоделся и, как всегда застегнутый на все пуговицы, подтянутый и вежливый, вышел на верхнюю палубу. Когда сыграли большой сбор, он стал в строй. Командир судна объявил команде, что утром они уходят в море на поиски погибшей подводной лодки номер девять.

Гутову было уже известно о гибели «Девятки». Она шла в очень густом тумане, столкнулась с большим встречным кораблем. Удар для нее был смертельным, и она затонула. Точное место ее гибели отметить не удалось.

Наутро комсомольцы-водолазы: Гутов, Разуваев, Скрипченко, Хорошилкин, Романенко и другие отправились во главе с начальником Эпрона разыскивать лодку. Они ушли в открытое море. За ними, с кормы корабля, свесившись в воду, волочился по самому дну трал — длинная стальная веревка с грузами.

Долго продолжались поиски. Лето уже было на исходе. Казалось, что найти лодку так и не удастся. Но вот… трал вздрогнул и туго натянулся… Судно остановилось.

Что это могло быть? Разыскиваемая лодка, просто скала на дне, или подводная лодка «Единорог», которая затонула в этих местах еще до революции?

Трал показал глубину пятьдесят морских сажен. На такую глубину не спускался еще ни один водолаз в мире. Советские водолазы спускались до этого на 30 сажен. Это был предел, установленный для водолазов всех стран. Бывалый эпроновец, доктор Павловский, и тот призадумался. Таблицы, по которой он мог бы уверенно сказать, сколько времени может пробыть водолаз без вреда для себя на глубине в 50 сажен, не существовало. Неизвестно также было, с какими остановками нужно поднимать смельчака с таксой бездны на поверхность, чтобы его не разбил паралич или чтобы не наступила внезапная смерть от разрыва кровеносных сосудов.

— Товарищи, глубина не изучена, — сказал командир и испытующе посмотрел на водолазов. — Кто первый осмелится?

— Есть! — отозвались Гутов и Разуваев, и Разуваев первым вышел вперед.

Одетый в водолазный костюм, он перевалился с кормы на ступеньки железной лестницы. И вдруг тихонько шепнул своему другу Петру Гутову:

— Петя, чтобы я не сдрейфил, обмани меня по телефону, сообщи глубину меньше, чем на самом деле.

— Не сдрейфишь, — улыбнулся Гутов и надел на Разуваева шлем.

Сквозь зеркальное стекло шлема Гутов увидел, как Разуваев подмигивает ему. По шевелившимся губам товарищ Гутов понял, что тот говорил: «Не забудь, о чем я просил тебя».

Гутов дал Разуваеву в руку подводную лампочку и легонько шлепнул ладонью по макушке медного шлема: «Отправляйся».

Разуваев шагнул еще ниже по лестнице. Вода как бы расступилась перед ним, и он, раскинув руки, тускнеющей тенью ушел в черную стометровую глубину.

Через полминуты Гутов услышал в телефонную трубку Разуваева. Его бас гремел неузнаваемо. Ушам даже нестерпимо стало.

— Петя, рыбы кругом знакомятся.

— Вот и отлично, — сказал Гутов.

Через некоторое время опять донесся голос Разуваева, но уже более глухой:

— Петя, темно, как в сундуке. Взгляни-ка, пожалуйста, сколько на манометре.

Стрелка манометра показывала уже 30 сажен.

— Пятнадцать, — сказал Гутов.

— А я думал больше, — усомнился Разуваев.

Прошло еще несколько минут. Разуваев снова спросил, но теперь голос его, сдавленный глубиной, походил на мышиный писк.

Манометр показывал 45 сажен. До дна было недалеко, и через минуту Разуваев сообщил:

— Я на грунте. Осматриваюсь. Судно. Лежит торчком на высокой скале.

— «Девятка»?

— Нет.

— «Единорог»?

— Нет. Броненосец. С пушками, совершенно целый. Смешно сделан. Такого броненоеца никогда не видывал. Ах, чортов светлячок, а не лампочка. Сейчас прочитаю медные буквы.

Командир, стоя рядом с Рутовым, насторожился.

— «Русалка», — сообщил Разуваев.

Командир приказал поднимать Разуваева с грунта и, волнуясь, рассказал столпившимся вокруг него подводникам о том, как в конце прошлого столетия был построен нелепый низкобортный броненосец «Русалка». Как этот неуклюжий броненосец в сентябре 1893 года, в первый раз вышел в море, в хвосте отряда судов, под командой адмирала Бурначека, и от небольшого шторма просто захлебнулся, зачерпнув бортами волну, и всей броневой тяжестью пошел на дно. Ни одному человеку из команды спастись не удалось.

Весть о гибели совсем нового броненосца удивила все страны мира. Царское правительство постаралось заглушить разговоры о нелепой гибели корабля, а для отвода глаз предприняло несколько бесполезных попыток найти «Русалку».

Подъем Разуваева продолжался. Доктор не отходил от телефонной трубки и беспрерывно справлялся о самочувствии водолаза. Медленно тянулось время. Подводники волновались. Третий час продолжался подъем. Спешить нельзя. Организм водолаза должен постепенно привыкать к перемене давления, а кровь освобождаться от азота.

Вдруг доктор побледнел. Несколько секунд он не слышал голоса Разуваева — кажется, с водолазом несчастье.

Подводники молча окружили доктора, который, не оставляя трубки, напряженно вслушивался. Наконец он вновь услышал Разуваева и облегченно вздохнул.

Здоров!

Водолазы радостно кинулись к борту, из-за которого скоро показался скафандр с водолазом.

Когда Разуваев взобрался на лесенку борта, доктор схватил обе руки Разуваева, тревожно спрашивая, нет ли зуда в руках — признак оставшегося азота. Разуваев покачал головой. Азота не было.

Доктор сосчитал пульс и удивленно воскликнул:

— Батенька, да вы же богатырь! У вас не сердце, а бронзовый колокол!

Влажный скафандр Разуваева повис на корабельных вантах, раскинув зеленые руки и ноги. Легкий ветер чуть-чуть колыхал его, и он шевелился, как живой. Эпроновское судно снова отправилось в путь на розыски подводной лодки.

Прошло всего несколько минут, как вдруг трал вновь зацепил что-то.

— Лиха беда начало, — улыбнулся Гутов, — а теперь и я посмотрю, кого зацепил.

На Гутова стали надевать скафандр. Он совсем не походил на обычно рослых водолазов и казался среди них щупленьким мальчишкой. Не было у него широких плеч, туго выпиравшей груди и плотного затылка.

Впервые знакомясь с ним, старые глубоководники посмеиваюсь: «Тоже водолаз, — говорили они. — Его любой скобой прибьет». А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на дно и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: «Он, видимо, знает какое-то петушиное слово».