Тут на юго-востоке что-то загудело. Гул нарастал, словно молнию поймали в бутылку.

— Идет, — сказал Джейк Чику.

— Дет! — подтвердил Чик.

И вдруг по равнине к ним заскользило что-то громадное, розовое, в двести колес длиной. Оно было приземистое, обтекаемое, пулевидное, и при взгляде на него сердце Джейка наполнилось невыносимым страхом. Сверкавшие на солнце лобовые окна поезда походили на глаза.

— Не приставай с вопросами, — велел Джейк Чику. — Не соберешь костей. Чудовище с колесами зовут Мучитель Блейн.

Вдруг Чик прыгнул на рельсы и припал к ним, прижав уши и отчаянно скаля зубы. Золотистые глаза зверька пылали.

— Нет! — пронзительно крикнул Джейк. — Нет, Чик!

Но Чик словно не слышал. Теперь розовая пуля неслась прямо на косолапа, на крохотный дерзкий комок. Вибрирующий гул медленно растекался по всему телу Джейка, из носа у мальчика потекла кровь, а зубные пломбы раскрошились.

Джейк прыгнул за Чиком, Блейн Моно (или это был Чарли Чух-Чух?) налетел на них, и мальчик внезапно проснулся, дрожа и обливаясь потом. Ночная тьма вдруг стала осязаемой, навалилась, придавила к земле. Он повернулся на другой бок и лихорадочно зашарил по земле в поисках Чика. Мелькнула ужасная мысль: косолап ушел, но в следующий миг пальцы Джейка нащупали шелковистый мех. Чик пискнул и с сонным любопытством посмотрел на мальчика.

— Все в порядке, — пересохшими губами прошептал Джейк. — Никакого поезда нет. Спи, спи, мальчик.

— Чик, — согласился косолап и опять закрыл глаза.

Джейк перевернулся на спину и стал глядеть на звезды. «Блейн не просто мучитель, — думал он. — Он опасен. Очень опасен».

Да, возможно.

«Никаких «возможно»!» — с жаром настаивал его рассудок.

Ладно, Блейн мучитель — факт. Но ведь в его «Итоговом эссе» о Блейне говорилось и кое-что еще?

Блейн — истина. Блейн — истина. Блейн — истина.

— Мама родная, ну и дела, — прошептал Джейк. Он закрыл глаза и через считанные секунды снова спал. На этот раз без сновидений.

К полудню следующего дня, поднявшись на гребень нового степного кряжа, они впервые увидели мост. Он был переброшен через Сенд там, где река сужалась, поворачивала к югу и текла вдоль городской черты.

— Мать честная, — негромко проговорил Эдди. — Сьюзи, тебе это ничего не напоминает?

— Да… похоже на мост Джорджа Вашингтона.

— Точно, — согласился Эдди.

— Что МДВ делает в Миссури? — спросил Джейк.

Эдди посмотрел на него.

— Еще разок, дружище?

Джейк сконфузился.

— Я хотел сказать, в Межземелье. Ну, ты понял.

Эдди так и впился в него глазами:

— Ты-то откуда знаешь, что это Межземелье? Когда мы вышли к дорожному камню, тебя с нами не было.

Джейк сунул руки в карманы и принялся разглядывать свои мокасины.

— Приснилось, — коротко пояснил он. — А ты думал, я заказал эту прогулку через папиного турагента?

Роланд взял Эдди за плечо:

— Покамест оставь это.

Эдди бросил на Роланда быстрый взгляд и кивнул.

Они еще немного постояли, глядя на мост. Они успели привыкнуть к очертаниям города на горизонте, но это было нечто новое. Далекий мост словно парил в небе — бледный неясный очерк на полуденной синеве. Роланд сумел разглядеть четыре пары невероятно высоких металлических вышек — по одной у каждой оконечности моста и две в середине. Между ними в воздухе покачивались длинные полукружья исполинских тросов. Эти полукружья соединялись с настилом множеством вертикальных линий — то ли такими же тросами, то ли металлическими балками; чем именно, Роланд не разобрал. Зато он заметил бреши и много времени спустя понял, что мост уже не идеально ровный.

— Пожалуй, в скором времени этот мост окажется в реке, — сказал он.

— Может быть, — нехотя откликнулся Эдди, — но, по-моему, все не так уж плохо.

Роланд вздохнул.

— Загад не бывает богат, Эдди.

— А если яснее? — Эдди расслышал в своем голосе обиду, но было уже поздно.

— Я хочу, чтобы ты верил своим глазам, Эдди, вот и все. Я с отроческих лет помню такую поговорку: «лишь дурень, еще не проснувшись, верит, что видит сон». Смекаешь?

Эдди почувствовал, что на языке у него вертится саркастический ответ, и после недолгой борьбы подавил желание съязвить. Просто стрелок (юноша не сомневался, что неумышленно, впрочем, легче от этого не становилось) умел заставить Эдди почувствовать себя совершеннейшим сопляком.

— Да вроде, — наконец сказал он. — Это про то же, про что любимая поговорка моей матери.

— Какая же?

— Надейся на радость, а жди беды, — кисло отозвался Эдди.

Лицо Роланда озарила улыбка.

— Пожалуй, присловье твоей матушки мне больше по душе.

— Но мост-то стоит! — вспылил Эдди. — Согласен, не в таком уж он сказочном состоянии, небось, тыщу лет без капремонта, но ведь стоит же! И город — вон он! Может, все-таки не такой уж страшный грех надеяться, что там отыщется что-нибудь полезное? Или кто-нибудь, кто, вместо того, чтоб в нас палить, накормит нас и научит уму-разуму, как старики из Речной Переправы? Разве такой большой грех надеяться, что нам, может быть, еще повезет?

В наступившей тишине Эдди, к своему смущению, понял, что произнес речь.

— Нет. — Сказано это было по-доброму, с той теплотой, которая, когда бы ни прозвучала в голосе Роланда, неизменно удивляла Эдди. — Надеяться никогда не грех. — Стрелок оглядел своих спутников, словно пробуждаясь от глубокого сна. — Сегодня мы дальше не пойдем. Пришла пора потолковать, а на это надобно время.

Стрелок сошел с дороги и не оглядываясь зашагал по высокой траве. Миг — и остальные последовали за ним.

До встречи со стариками из Речной Переправы Сюзанна воспринимала Роланда исключительно сквозь призму тех немногих телевизионных фильмов, которые она видела: «Шайенна», «Стрелка» и, конечно, их общего прототипа, «Ружейного дыма». «Ружейный дым» она иногда слушала с отцом по радио еще до выхода одноименной постановки на телеэкран (при мысли о том, насколько Эдди и Джейку чужда идея радиоспектакля, Сюзанна улыбнулась — с места сдвинулся не только мир Роланда). Она еще помнила, что говорил в начале каждой такой короткой пьески актер, читающий текст от автора: «…человек поневоле становится недоверчивым, осторожным — и в глубине души одиноким».

До Речной Переправы в этой фразе для нее был весь Роланд. Он не был широкоплеч, как Маршал Диллон, и вовсе не так высок, и его лицо казалось Сюзанне скорее лицом усталого поэта, чем слуги закона с Дикого Запада, но она по-прежнему продолжала видеть в стрелке телесное воплощение выдуманного канзасского блюстителя порядка, чье единственное призвание, предназначение и цель (помимо редких попоек в «Длинной ветви» с дружками-приятелями Доком и Китти) — Искоренение Нечестного Образа Жизни.

Теперь она поняла, что когда-то Роланд был не просто фараоном, кому вменялось в обязанность объезжать словно созданные кистью Дали просторы на краю света. Ему случалось выступать в роли дипломата, посредника, и, возможно, даже наставника. Более же всего он был солдатом того, что здесь называли Светом, вероятно, подразумевая под этим те силы цивилизации, которые удерживали человека от истребления себе подобных достаточно долго для того, чтобы допустить некоторый прогресс. Не столько наемник, охотник за головами, сколько благородный странствующий рыцарь — вот кем был Роланд в свое время, и во многих отношениях время его еще не прошло; обитатели Речной Переправы определенно так считали. Иначе с чего бы им преклонять в пыли колена ради его благословения?

В свете этого нового восприятия Сюзанна вдруг поняла, как хитроумно стрелок манипулировал ими с памятного страшного утра в вещуньиной круговине. Всякий раз, когда затевался разговор, неизбежно ведущий к сопоставлению подмеченных фактов (а что могло быть более естественно, если принять во внимание пережитое каждым из них катастрофически внезапное и необъяснимое «извлечение», насильственное перемещение из родного мира в чуждый?), Роланд оказывался тут как тут и быстро вступал в беседу, направляя ее в иное русло, да так гладко, что никто ничего не замечал — даже она, почти четыре года варившаяся в самой гуще движения за гражданские права.