Сюзанне казалось, ей ясна причина: Роланд хотел дать Джейку время залечить раны. Но, несмотря на такое проникновение в суть побуждений стрелка, думая о том, как ловко стрелок управляется с их троицей, она неизменно испытывала одни и те же чувства: удивление, веселое изумление, досаду. Сюзанна смутно припоминала, что незадолго до того, как Роланд забрал ее сюда, Эндрю, ее шофер, назвал президента Кеннеди последним стрелком западного мира. Тогда она подняла Эндрю на смех, но теперь как будто бы поняла. В Роланде было гораздо больше от Джей-Эф-Кей, чем от Мэтта Диллона. Она подозревала, что природа наделила Роланда лишь малой толикой творческого воображения Кеннеди, но в смысле романтики… увлеченности, преданности делу… обаяния…

«А так же хитрости, — подумала она. — Не забывай о хитрости».

И, к своему удивлению, вдруг расхохоталась.

Роланд, восседавший в траве по-турецки, повернулся к ней, вскинув брови:

— Тебя что-то рассмешило?

— Еще как! Скажи-ка мне кое-что… сколько языков ты знаешь?

Стрелок подумал.

— Пять, — ответил он наконец. — Когда-то я изрядно объяснялся на селлийских наречиях, но, сдается, перезабыл все, кроме проклятий.

Сюзанна опять рассмеялась — радостно, восторженно.

— Ну и хитрюга ты, Роланд! Ну и лис!

Джейк явно заинтересовался.

— Ругнись по-стреллийски, а? — попросил он.

— По-селлийски, — поправил Роланд. С минуту он думал, потом что-то сказал — очень быстро и невнятно; Эдди показалось, будто стрелок полощет горло какой-то очень густой жидкостью. Скажем, кофе недельной давности. Роланд замолчал и усмехнулся.

Джейк усмехнулся в ответ.

— Что это значит?

Роланд на миг приобнял мальчика за плечи.

— Что нам о многом нужно поговорить.

— Да уж, — сказал Эдди.

— Мы — ка-тет, — начал Роланд, — кружок людей, связанных судьбой. Философы на моей родине утверждали, будто разрушить ка-тет может лишь смерть — или предательство. Корт, мой благородный наставник, сказал однажды: поелику и смерть и вероломство суть спицы в колесе ка, подобная связь нерасторжима вовек. Годы идут, я узнаю и постигаю все больше — и все более и более склоняюсь принять взгляды Корта. Всякий участник ка-тета подобен кусочку головоломки. Взятый сам по себе, отдельно, такой кусочек — загадка, но сложи его с прочими, и получишь картину… или часть ее. Для завершения одной картины может понадобиться великое множество ка-тетов. Не удивляйтесь, коль вскроется, что ваши жизни давно переплелись, пусть прежде вы этого не замечали. Во-первых, всяк из вас троих владеет даром проникать в мысли товарищей…

— Что? — воскликнул Эдди.

— Это правда. Вы делите свои мысли друг с другом столь естественным образом, что даже не сознаете происходящего, но это так. Мне, несомненно, легче это заметить, ибо, не будучи полноправным членом вашего ка-тета — быть может, оттого, что не принадлежу к вашему миру, — сам я способностью к соборномышлению наделен не в полной мере. Однако ж внушить свою мысль я могу. Сюзанна… помнишь, в круговине?..

— Да. Ты велел: отпустишь демона, когда я скажу. Но вслух ты ничего не произнес.

— Эдди… помнишь, на медвежьей поляне на тебя кинулся механический нетопырь?

— Помню. Ты еще крикнул мне «ложись!».

— На самом деле он и рта не раскрыл, Эдди, — сказала Сюзанна.

— Нет, крикнул! Гаркнул! Я же слышал тебя, старик!

— Гаркнуть-то я гаркнул, верно, да только в уме. — Стрелок повернулся к Джейку. — А ты помнишь? В том доме?

— Я никак не мог оторвать половицу, и ты велел мне дернуть за другую. Но, Роланд, если ты не можешь читать мои мысли, откуда ты узнал, что именно у меня за проблема?

— Увидел. Я ничего не слышал, но я видел — еле-еле, будто сквозь грязное окошко. — Стрелок окинул их внимательным взглядом. — Подобное тесное смыкание и единение умов называется кеф. На древнем наречии старого мира слово кеф имеет и множество иных значений. «Вода», «рождение» и «жизненная сила» лишь три из них. Осознайте и прочувствуйте это. Большего я пока не требую.

— А ты сам можешь прочувствовать то, во что не веришь? — спросил Эдди.

Роланд улыбнулся.

— Долой предубежденность, вот и все.

— Это можно.

— Роланд? — Это был Джейк. — Как ты думаешь, Чик может быть частью нашего ка-тета?

Сюзанна улыбнулась. Роланд — нет.

— Покамест я не готов даже гадать на сей счет, но вот что я тебе скажу, Джейк: я много думал о твоем мохнатом приятеле. Ка правит не всем; и поныне бывают случайные стечения обстоятельств… однако ж внезапное появление косолапа, который еще помнит людей, не кажется мне чистой случайностью.

Он обвел глазами своих спутников.

— Начну я. Эдди продолжит с того места, где я закончу. За ним — Сюзанна. Тебе, Джейк, говорить последним. Согласны?

Они дружно кивнули.

— Вот и славно, — сказал Роланд. — Мы — ка-тет, один из многих. Приступим!

Они проговорили до заката, прервавшись лишь раз, ровно настолько, чтобы проглотить холодный обед, и к тому времени, как разговор завершился, Эдди казалось, будто он провел двенадцать тяжелых раундов с Рэем Леонардом. Молодой человек больше не сомневался в том, что их связывает кеф, по выражению Роланда, «тесное смыкание и единение умов»; они с Джейком в своих снах, кажется, и впрямь жили жизнью друг друга, словно половинки одного целого.

Роланд начал с происшествия под горами, оборвавшего первую жизнь Джейка в здешнем мире. Он рассказал о своей беседе с человеком в черном; о туманных намеках Уолтера на некоего Зверя и на кого-то, кого Уолтер называл Вечным Пришельцем; о привидевшемся ему странном и страшном сне — сне, в котором всю вселенную поглотил луч небывалого белого света. И о том, чем окончился этот сон: травинкой. Одной-единственной лиловой травинкой.

Эдди покосился на Джейка и оторопел: в глазах мальчика светилось понимание — узнавание.

В свое время Эдди уже слышал обрывки этой истории от Роланда, бредившего в горячке, но Сюзанна, для которой все это было ново, слушала, широко раскрыв глаза. Роланд повторил диковинные речи Уолтера — и перед ней, словно отраженные в разбитом зеркале, мелькнули картины родного мира: автомобили, рак, полеты на Луну, искусственное осеменение. Она понятия не имела, кто такой может быть Зверь, но распознала в имени Вечного Пришельца иное прочтение имени Мерлина, волшебника, который якобы дирижировал карьерой короля Артура. Все любопытственней и любопытственней…

Роланд описал, как пробудился и обнаружил, что Уолтер давным-давно мертв, — время непостижимым образом убежало вперед; быть может, на сто лет, быть может, на пятьсот. Джейк в зачарованном молчании выслушал, как стрелок добрался до берега Западного Моря, как он лишился двух пальцев на правой руке, как, перенеся из мира в мир Эдди и Сюзанну, столкнулся с Джеком Мортом — зловещим третьим, вступил с ним в поединок и победил.

Тут стрелок сделал знак Эдди, и молодой человек подхватил рассказ, начав с появления медведя-великана.

— Шардик? — перебил Джейк. — Но это же название книжки! У нас есть такая книжка! Того же автора, что написал знаменитую повесть про кроликов…

— Ричард Адамс! — выкрикнул Эдди. — А книжка про кроликов называлась «Уотершипский холм»! Знал же я — знакомое имя! Как же это, Роланд? Откуда здесь у вас могут знать про то, что делается у нас?

— А двери? — отвечал Роланд. — Разве нам уже не открылись четыре из них? Что ж по-твоему, их никогда прежде не было? Или никогда больше не будет?

— Но…

— Все мы видели здесь крохи вашей жизни; а я у вас в Нью-Йорке натолкнулся на приметы нашей. Я увидел там стрелков, в большинстве своем вялых и нерасторопных — но все же стрелков, которые бесспорно составляли собственный древний ка-тет.