Марион молчала, но сигарета в ее пальцах подрагивала.

– Знаешь, он был не прав, – Джей Ти отодвинул бокал, который стоял перед ним. – Ему надо было позволить тебе, Марион, принять участие во всем этом. И в ориентировании, и в реконструкции событий Гражданской войны. Я ведь научил тебя ориентироваться по компасу, помнишь?

– Нет.

– А как насчет моей пистонной винтовки? Ты ведь следила, как я вырезaл ложе и приклад из черного ореха. Помнишь или тоже забыла, Марион? Ты, наверное, предпочла все забыть.

Сестра предпочла промолчать.

– А вот я помню, – мягко сказал Джей Ти. – Я помню, как ты следила за тем, как я выковывал ствол и спусковой крючок. У меня на эту чертову винтовку ушел целый год, и каждый день ты наблюдала за мной. Помню, как ты решила ее поднять – тебе было лет десять-одиннадцать. Но при длине в четыре с половиной фута[47] и весе в полные двенадцать фунтов[48] она оказалась для тебя несколько великовата. Ты никак не могла оторвать конец ствола от земли. А потом я поднял ружье до уровня пояса, так, чтобы ты могла зарядить его. И тогда ты засыпала в него порох, вставила пыж и забила шомполом пулю в ствол. Я вставил пистон и взвел курок. И потом мне оставалось только приложить винтовку к плечу, прицелиться и выстрелить. Помнишь, Марион? Хоть что-то ты помнишь, черт тебя побери?

– Ты лжешь.

– Почему? Почему я должен лгать об этом?

– Потому что ты всегда это делаешь, Джей Ти. Выдумываешь небылицы.

– О пистонной винтовке?

– Ты не переносишь правды, братец. Ты не можешь жить с сознанием того, как сильно рассчитывал на тебя отец и как сильно ты, в конце концов, его подвел.

Костяшки пальцев на руках у Джей Ти побелели, а потом он вдруг оттолкнулся от стола.

– Ну конечно, Марион. Ты, как всегда, права. – Он встал и стал собирать грязную посуду. – Все произошло именно так, как ты и говоришь, а единственным преступлением отца было то, что он не давал тебе играть в мужские игры. Ты ведь у нас любишь работать, поэтому наверняка выиграла бы приз по ориентированию.

– Теперь мы этого никогда не узнаем, правда?

– Да, не узнаем. Но зато у тебя есть кубки за выездку.

– Да кому нужна эта выездка?

– Она была нужна тебе, Марион.

Она встала, не глядя на брата, с грохотом схватила три тарелки со стола и исчезла за дверью.

Джей Ти продолжал смотреть ей вслед, замерев с двумя бокалами в руках.

– Ты прости ее, – пробормотал он через какое-то время. – Она иногда бывает невыносима. – Продолжил собирать немытую посуду короткими, резкими движениями. – Подай мне миску.

– Я помогу.

– Да не надо – у тебя, должно быть, все болит…

Джей Ти не смотрел на Тесс. Он смотрел на поверхность стола и говорил резким голосом. И все-таки она видела, как на него спускается темнота, которая обнимает его за плечи и закрывает мышцы на его шее. Лампы на веранде освещали его лицо, но не могли проникнуть сквозь маску, которая на нем застыла. Двигались только его руки – длинные грубые пальцы что-то переставляли, брали, складывали на столе. Приподнимали, подталкивали, пошлепывали, отбивали ритм разочарования и гнева, который прокатывался по всему его телу и уходил глубоко в землю.

– Прими Адвил, – велел он еще раз. – Отдохни. Тебе предстоит очень много работы, Энджи. И она будет совсем непростой.

– Хорошо, – Тесс все еще не двигалась.

– Иди в дом, Анджела.

– Могу что-нибудь прихватить.

– Мне не нужна твоя помощь.

Она осталась стоять рядом с ним, сама не зная, чего от него хочет, и не понимая, зачем это делает. Внимательно изучала его лицо, пытаясь увидеть что-то, чего не заметила раньше. Выражение его лица не предвещало никаких чудес.

– Ты и… твоя сестра. Вы выросли, занимаясь этим, правда?

– Занимаясь чем? – Он закончил складывать миски и тарелки и теперь занялся столовыми приборами.

– Военно-прикладным ориентированием, реконструкцией событий Гражданской войны. Выездкой лошадей и охотой. Плаванием.

– Этим занимался я, но не Марион. Полковника больше интересовал сын, чем дочь. Какое-то время это работало, а потом я стал старше и упрямее, перестал выигрывать кубки и устал от стрельбы по мишеням. А может быть, Полковник просто перестал доверять мне и не хотел, чтобы я находился в его присутствии с оружием. Он далеко не дурак.

Тесс поежилась.

– Поэтому совместные походы отца с сыном закончились, – продолжил Джей Ти. – Я всерьез занялся плаванием и стал чемпионом штата на дистанции одна миля вольным стилем. Полковник считал, что плавание – это спорт для девчонок. Думаю, что ему не нравились мужчины, бреющие ноги. – Джей Ти собрал оставшиеся бокалы.

– Мне бы хотелось всему этому научиться, – мягко сказала Тесс. – Хотелось бы, чтобы в моей семье тоже этим занимались. Чтобы у меня был старший брат, или дядя, или кто-то еще, кто мог бы научить меня самозащите, рассказать все об оружии или о выживании в критических условиях. Или хотя бы как ориентироваться по компасу. Мне бы хотелось знать это с детства.

– Да, мы с Марион очень жесткие ребята, – Джей Ти повернулся к ней. Его глаза были пустыми и ничего не выражали. – Очень жесткие. Завтра мы займемся стрельбой, – сказал он, унося посуду в дом.

Тесс спала, и, как и всегда, Джим пришел к ней во сне. Во мраке ночи она опять оказалась в Уильямстауне, в своей постели, с одеялом, натянутым до самого подбородка.

Он вылезет из стенного шкафа, подумала она. Ее мать говорила, что монстров в природе не существует, но мать врала ей, так как не хотела верить в существование таких людей, как Джим Бекетт.

Он вылезет из шкафа. Беги, Тесс, беги.

Но бежать она не могла. У нее не было мускулов. Она была бесформенной кучей, слабой и беззащитной пуховой подушкой.

Где-то вдали заплакал ребенок. Она знала, что обязана пошевелиться. Ты должна защитить Сэм. Ты должна защитить Сэм.

Слишком поздно. Дверь шкафа распахнулась, и он вошел в комнату, улыбающийся и поигрывающий бейсбольной битой золотистого оттенка.

– Ты скучала по мне, Тереза? Я скучал.

Она заскулила. В ее горле застряла мольба, и Тесс поняла, что умрет. Саманта прекратила плакать – может быть, почувствовала опасность? Боже, пусть она не плачет. Если только она будет лежать молча достаточно долго…

Джим прислонился к стене и постукивал битой себя по колену.

– Где Сэм? – спросил он.

– Ее нет, – прошептала она. Не плачь, Сэм. Ну, пожалуйста, не плачь.

– Скажи же мне. Ведь я ее отец. У меня есть права, – Джим поднял биту и направился к кровати. – Я убью тебя, Тереза, и Саманта будет только моей. А ты ничего не сможешь с этим поделать.

Бита взлетела вверх; не прекращая скулить, Тесс наблюдала, как та достигла своей высшей точки. Дом был тих, и ее дочь тоже молчала. Плач прекратился.

– Главное – это дисциплина, – прошептал Джим, и бита со свистом полетела вниз.

В ужасе Тесс проснулась. Ее рука уже тянулась к телефонной трубке. Надо позвонить Диффорду и услышать голос Саманты. Тесс судорожно ухватилась за телефонную трубку – она лежала в кровати со вздымающейся грудью и струйками пота, стекающими по ее щекам.

Медленно она заставила свои пальцы расслабиться. Звонить Саманте в ее убежище опасно, так же как опасно делать что-нибудь, что может соединить их вместе. Если вы хотите обеспечить ей безопасность, говорил Диффорд, забудьте о ней.

И Тесс почти забыла. Она обняла свою девочку, поцеловала в сладко пахнущую макушку и забыла про нее.

И вот сейчас она лежала в постели, прижимая к себе подушку, как будто это была маленькая девочка, и скучая по запаху детской присыпки. Шесть часов утра по массачусетскому времени. Сэм еще не проснулась. Хорошо ли она спит в этом своем убежище или ее мучают кошмары, как это иногда случалось раньше? Когда это происходило, Тесс ложилась вместе с ней и рассказывала сказку про Золушку девочке, которая благоухала запахом бесслезного шампуня «Джонсон & Джонсон». Так проходила ночь, а наутро Сэм, как и любой ребенок, бывала весела как ни в чем не бывало и улыбалась во весь рот.