— Надеюсь. — Скрестив ноги, она села на пол перед подносом, на котором лежали горячий хрустящий хлеб, сыр, салат-латук, помидоры и оливки. Стояли здесь также кофейник и графин с вином. Женевьева с удивлением обнаружила, что чувство неловкости вовсе не умерило ее аппетита. Возможно, просто сказывался двухдневный пост.

— Куда мы плывем? — впервые после примирения она осмелилась задать этот вопрос и теперь ждала, ответит ли Доминик.

Он отломил кусок хлеба, положил большой кусок сыра и с минуту сосредоточенно жевал, пока не решил, что теперь уже ничего не случится, если гостья узнает правду.

— В Гондурас.

— Зачем? — Женевьева удивленно вскинула брови. — Разве там подходящее место для пиратских вылазок?

— Не совсем, — усмехнулся капер. — Пиратством, та chere[2], удобнее заниматься в открытых морях, как можно дальше от берега.

— Тогда почему Гондурас?

Доминик осушил бокал, поднялся на ноги, протянул ей руку и помог встать.

Женевьева последовала за ним на главную палубу, слишком заинтригованная, чтобы обращать внимание на любопытные взгляды. Там у задраенного люка Доминик остановился, кивком подозвал двух матросов и велел одному принести фонарь, а другому поднять крышку.

— Садись на край, а я спущусь вниз и сниму тебя. — Женевьева сделала как было велено, потом почувствовала, как ее талию обхватили сильные руки, и в следующий момент, пролетев по воздуху, очутилась в темноте рядом с Домиником. Доминик принял протянутый матросом фонарь и осветил мрак «пещеры» — по переборкам заплясали причудливые тени.

Женевьева обвела взглядом упаковочные клети, заколоченные и стоявшие впритык друг к другу. Были здесь и деревянные бочки, скрепленные металлическими обручами, а когда глаза Женевьевы привыкли к темноте, она различила продолговатые округлости пушки. Озадаченная, она посмотрела на Доминика. Тот лишь едва заметно улыбался, но грустная насмешка таилась в глубине его бирюзовых глаз. И Женевьева могла поклясться, что скорее всего это была насмешка над самим собой.

— Я не понимаю, — сказала она. — Что в этих клетях? И зачем здесь пушка?

Чтобы ответить на ее вопрос, капер подошел к одной из клетей, вытащил из-за пояса нож и поддел гвозди. Женевьева стояла рядом и, затаив дыхание, ожидала, когда он откроет крышку. Мушкеты и карабины были сложены в клети аккуратными штабелями и мрачно мерцали в тусклом свете фонаря — зловещие, до блеска отполированные, хорошо смазанные орудия смерти. Женевьева вздрогнула:

— И так во всех? — Она обвела рукой остальные клети.

— Да, — спокойно подтвердил Доминик. — Там либо оружие, либо амуниция. А в бочках — порох. И еще здесь три тяжелые пушки.

— Ты везешь все это в Гондурас?

Доминик утвердительно кивнул.

Прищурившись, он пристально наблюдал за ее реакцией и — Женевьева понимала это — ожидал, спросит ли она, почему капер это делает. Женевьева вспомнила: несколько недель назад отец беседовал на задней террасе Трианона с двумя высокопоставленными горожанами, а она, по своему обычному любопытству, прошмыгнула в кабинет, чтобы послушать, о чем говорят взрослые. Услышанное тогда показалось ей малопонятным: мужчины рассуждали о борьбе гондурасцев против испанских хозяев и о выгоде, которую может дать свержение испанского владычества, о торговых и политических привилегиях, которые предоставит им в знак благодарности освобожденное население.

— Чтобы помочь тамошней революции? — спросила Женевьева, и Доминик еще раз утвердительно кивнул. — Значит, ты веришь, что она благо для народа?

Тут он рассмеялся:

— Благо или бедствие — это ни в малейшей степени не волнует меня, Женевьева. Я просто выполняю работу, за которую мне и моим пиратам хорошо платят. И это единственное, что меня интересует.

— Но это эгоистично!

— Моя дорогая девочка, как ты думаешь, чем руководствуются те, кто купил все это оружие и платит мне за его доставку? Идеологией? — Поскольку она ничего не ответила, Доминик продолжил:

— Нет, алчностью — вот так, просто и ясно. Жаждой власти, жаждой выгоды. А среди хаоса нетрудно получить и то и другое. Значит, сначала нужно устроить хаос.

— Это ужасно, — прошептала Женевьева. — Спровоцировать и оплатить войну во имя таких целей?!

— Я не собираюсь защищать этих людей, — беззаботно объяснил Доминик, — но я такой же соглашатель, как и твой отец, а в таком случае почему я должен играть честнее за счет своего кармана?

— Папа тоже этим занимается? — Ответ был ей известен и без подтверждения.

— Да, кое в чем твой отец не прочь посотрудничать с пиратами, — заметил Доминик с сарказмом. — Но меня по крайней мере не обвинишь в лицемерии.

Женевьева почувствовала острую необходимость подняться на палубу и поскорее глотнуть свежего воздуха. Значит, пиратство — вовсе не такое романтичное, пленительное, отчаянно веселое занятие, каким она его себе представляла? Оно оказалось грязной, опасной и бессовестной игрой в деньги и человеческие жизни.

Но что заставило Доминика Делакруа стать капером? Такому человеку не может быть безразлично то, каким способом он зарабатывает деньги! Впрочем, в одном капер прав — в лицемерии его не упрекнешь. Видимо, именно поэтому Доминик и показал ей свой груз. Подобная демонстрация производит большее впечатление, чем просто рассказ.

— Почему ты стал пиратом? — вопрос вырвался сам собой. Доминик слегка пожал плечами:

— Я думал, ты поняла. Разве мы оба не считаем, что такая жизнь устраивает того, кто не желает подчиняться условностям общества?

Почему-то показалось, что он чего-то недоговаривает, но в настоящий момент едва ли был шанс узнать больше. Они вернулись к люку и поднялись на палубу. Доминик отправился на мостик, Женевьева, подавленная, последовала за ним. Ей казалось, что свет померк вокруг.

— Хочешь попробовать вести корабль? — вдруг предложил Доминик, чтобы отвлечь девушку от удручающих размышлений.

— А можно? — Желто-карие глаза снова загорелись. — Это не опасно?

— Миниатюрной фее трудно причинить ущерб «Танцовщице», — рассмеялся Делакруа, подводя ее к штурвалу, и рулевой, повинуясь едва заметному жесту, отступил назад, хотя от удивления у него чуть глаза на лоб не полезли. — Положи руки на штурвал, вот так. — Стоя у нее за спиной, Доминик сам положил ее руки на спицы штурвала и, накрыв своими ладонями, легонько прижал к гладкому и теплому дереву; когда Женевьева, расставив ноги и чуть ссутулившись, обрела устойчивость на качающемся мостике, капитан сделал шаг назад. — Теперь держи руль крепко и веди корабль прямо по курсу. Если позволишь штурвалу хоть чуть-чуть подняться, главный парус опадет. Чувствуешь ветер, который дует тебе, в правую щеку? — И легко, словно перышком, коснулся ее правой щеки, но даже от такого прикосновения по спине Женевьевы пробежали мурашки. — Ты должна видеть верхний край штурвала у кончика своего носа. Поняла?

— Поняла, — ответила Женевьева и сосредоточилась на ответственном задании.

Она то и дело переводила взгляд со штурвала на главный парус, который казался столь же огромным, сколь огромной была ее ответственность за то, чтобы он оставался наполненным ветром и чтобы корабль — благодаря ей — легко скользил по воде. Никогда еще Женевьеве не доверяли ничего столь важного — от сознания такого невероятного доверия она даже закусила нижнюю губу. Взгляд стал напряженным, обычно безмятежный лоб пересекла глубокая морщина.

Улыбнувшись, Доминик закурил сигару. Он твердо, как скала, стоял на поднимавшемся и опускавшемся мостике, тело его раскачивалось в такт движению корабля, он улыбался и всматривался в горизонт. Минут через десять капитан сказал:

— Похоже, мы открыли еще один ваш талант, мадемуазель Женевьева. — И после ее ироничного «Да?" констатировал:

— Ты, оказывается, можешь вести корабль. — И ушел, оставив ее за старшего.

Почувствовав уверенность, Женевьева немного расслабилась и вдруг поняла, какое это восхитительное ощущение. Ей дела не было до матросов, глазевших на нового штурвального и время от времени шепотом отпускавших неодобрительные замечания. Присутствие женщины на корабле само по себе плохо, а уж женщина за штурвалом!.. Но когда выяснилось, что ничего ужасного не происходит, что маленькая женщины в развевающемся на ветру платье, со взъерошенными волосами спокойно и твердо несет вахту, словно рождена для капитанского мостика, настроение команды переменилось.