Карамон с осторожностью шагнул вперед. Он так устал и отупел, что не чувствовал ни горя, ни сожаления, ни облегчения. Лишь взглянув повнимательнее на странное выражение лица брата, Карамон вдруг осознал, что Рейстлин не умер.

Просто глаза его, широко раскрытые и неподвижные, казались незрячими от того, что маг смотрел куда-то далеко и видел другие миры.

Затем тело его вздрогнуло, а с губ сорвался негромкий вздох. Голова откинулась набок, а напряженные мышцы заметно расслабились. Выражение боли тоже исчезло с лица Рейстлина, оставив только серые тени бесконечной усталости на бледных щеках. Он неглубоко вздохнул, затем выдохнул воздух с легким стоном и задышал…

Потрясенный Карамон, глядя, как жизнь возвращается в истерзанное и обескровленное тело брата, все никак не мог решить, благодарить ли ему Паладайна за то, что Рейстлин остался в живых, или горевать — по той же самой причине.

Карамон понемногу стряхнул с себя оцепенение, словно человек, проснувшийся после глубокого и крепкого сна. Опустившись рядом с Крисанией, он бережно обнял ее за плечи и помог подняться. Жрица заморгала, глядя на него, будто видела его впервые. Затем ее взгляд метнулся на Рейстлина, и жрица улыбнулась. Прикрыв глаза, она пробормотала благодарственную молитву.

Затем она вдруг прижала ладонь к своему левому боку и обмякла. На ее белом платье проступило пятно свежей крови.

— Ты должна была вылечить себя, — проворчал Карамон, помогая ей выйти из палатки.

Крисания взглянула на него, и, несмотря на ее слабость, прекрасное лицо озарилось улыбкой.

— Завтра… — негромко ответила она. — Сегодня ночью у меня было другое трудное дело, в котором я добилась великой победы. Разве ты не видел? Паладайн откликнулся на мою молитву!

Глядя на ее безмятежную, мирную красоту, Карамон почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

— Значит, таков твой ответ? — грубовато переспросил он, глядя на лагерь.

Костры догорели и превратились в россыпи багровых углей, но на равнине стало чуть светлее — приближался рассвет. Уголком глаза гигант рассмотрел в полутьме какое-то движение. Человек пять бежали от палатки Рейстлина к лагерю, и Карамон понял, что уже завтра утром всем станет известно, что живущие среди них ведьма и маг сумели каким-то чудом вернуться к жизни.

Во рту у гиганта появилась какая-то терпкая горечь, и он с досадой сплюнул. Карамон очень хорошо представлял себе, какие досужие вымыслы и сплетни породит это событие. Теперь еще больше станет враждебных взглядов, еще чаще люди с осуждением и страхом станут качать головами при виде Крисании или Рейстлина. Но с этим, видно, уже ничего не поделаешь. Сейчас же Карамону ничего так не хотелось, как лечь в постель, заснуть и забыть обо всем.

А Крисания тем временем продолжала говорить.

— Это и твой ответ, Карамон, — с горячностью ответила она. — Это — знак, ответ богов, которого мы ждали так долго.

Остановившись, она серьезно посмотрела снизу вверх на гиганта.

— Неужели ты все так же слеп, как тогда, в Башне? Неужели ты все еще не веришь? Мы предоставили Паладайну решать наши дальнейшие судьбы, и бог сказал свое слово. Рейстлин должен был остаться жить! Он обязан совершить свое великое дело, которое он задумал. Вместе, он и я — и ты, если захочешь к нам присоединиться, — будем сражаться со злом и одолеем его точно так же, как я сражалась со смертью сегодня ночью и победила!

Карамон уставился на жрицу, затем голова его опустилась, а плечи поникли.

«Я не хочу сражаться со злом, — подумал он устало. — Я просто хочу домой. Неужели я желаю слишком многого?»

Он поднял руку и стал потирать ноющие виски. Внезапно он остановился. В серых предрассветных сумерках он увидел, что его рука все еще в крови — в крови Рейстлина.

— Я оставлю стражу в твоей палатке, — хрипло сказал он. — Поспи… Он отвернулся.

— Карамон, — негромко позвала Крисания.

— Что? — Гигант со вздохом остановился.

— Утром тебе станет легче, я помолюсь за тебя. Спокойной ночи, друг мой. Не забудь поблагодарить милостивого Паладайна за то, что он подарил жизнь твоему брату.

— Да, конечно, — пробормотал Карамон и кивнул. Ему было совсем скверно, голова раскалывалась, и он, чувствуя, что его сейчас вырвет, поспешил оставить Крисанию.

В шатре его действительно вывернуло наизнанку, и продолжало рвать до тех пор, пока в желудке ничего больше не осталось. Наконец гигант выпрямился и рухнул на кровать, отдавшись во власть усталости и боли.

Но лишь только вокруг него сомкнулась милосердная темнота, Карамон вспомнил слова Крисании: «Поблагодари Паладайна за то, что он даровал твоему брату жизнь».

Он хотел помолиться, но перед глазами встало страшное лицо Рейстлина, и молитва застряла у Карамона в горле…

Негромко постучав по гостевому камню, который стоял перед входом в жилище Дункана, Карас с волнением ожидал ответа. Вскоре дверь отворилась, и на пороге появился сам король.

— Входи и добро пожаловать, Карас, — сказал Дункан и, протянув руку, втащил гнома внутрь.

Вспыхнув от смущения, Карас вступил в королевские чертоги. Дункан улыбнулся герою, чтобы подбодрить его, и повел коридорами в свой кабинет.

Выстроенный глубоко под горой, в самом сердце горного королевства, дом-дворец Дункана представлял из себя настоящий лабиринт комнат, коридоров и залов, заполненных массивной, тяжелой, потемневшей от времени старинной мебелью из драгоценных пород дерева. Впрочем, несмотря на свои внушительные размеры, жилище короля было очень похоже на любой другой дом в Торбардине. Да и могло ли быть по-другому, если любое отступление от общепринятого рассматривалось как дурной вкус и пренебрежение к устоям? Даже тот факт, что Дункан был королем, не давал ему право нарушать вековые традиции. Именно поэтому, несмотря на наличие слуг, Дункан сам открывал входную дверь и встречал гостей. Овдовев, король жил во дворце с двумя совсем молодыми сыновьями (одному было чуть больше восьмидесяти, другому — чуть меньше).

В конце концов Карас очутился в кабинете, который, несомненно, был любимой комнатой короля. Стены ее были украшены боевыми топорами, щитами, трофейными хобгоблинскими клинками с широкими изогнутыми лезвиями, трезубцами минотавров, захваченными каким-то далеким предком, и, конечно, орудиями ремесла: молотками, пробойниками, резцами и прочими инструментами для работы по камню.

Дункан, проявляя истинно гномью приветливость и гостеприимство, устроил Караса поудобнее в своем лучшем кресле, налил большую кружку эля и помешал угли в очаге. И все же Карас продолжал ощущать себя неловко, хотя он уже бывал здесь, и бывал не раз; ощущение, что он непрошеным явился в дом незнакомого гнома, не покидало его. Возможно, виноваты в этом были странные, пронзительные взгляды, которые король время от времени кидал на своего безбородого советника.

Карас почувствовал, что под этими пристальными взглядами не может расслабиться. Он сидел, нервно отирая с губ густую пену. Не без тревоги он ожидал, когда с формальностями будет покончено.

К счастью, его ожидание не слишком затянулось. Налив и себе кружку эля, Дункан осушил ее несколькими внушительными глотками и сел. Поставив пустую кружку на стол подле правой руки, король погладил бороду и уже открыто посмотрел на героя угрюмым и мрачным взглядом.

— Карас, — сказал он наконец, — ты сообщил нам, что колдун мертв.

— Да, тан, — ответил Карас, слегка вздрогнув. — Рана, которую я ему нанес, безусловно была смертельной. Ни один человек не смог бы выжить после такого…

— Колдун смог, — коротко заметил Дункан. Карас ухмыльнулся и сделал движение, будто хотел подняться.

— Ты обвиняешь меня в?…

Теперь настал черед Дункана покраснеть.

— Нет, друг мой, — сказал он угрюмо и вздохнул. — Нет. Я уверен, ты нисколько не сомневался, что действительно убил его. Но наши разведчики сообщают, что видели мага в лагере. Очевидно, он был только ранен. Кстати, он до сих пор не может сидеть в седле. Армия идет на Заман, и волшебник с ними, его везут в телеге.