Он крепче сжал трубку. Как это у нее получается: минуту назад она была такой трогательно ранимой и слабой, а потом вдруг – само спокойствие и уверенность в себе?

– Ты права. Я звоню, чтобы назначить тебе свидание.

– Свидание? – В трубке послышался короткий смешок. – Едва ли я могу назвать нашу предполагаемую встречу, какой бы она ни была, свиданием.

– Почему? Нам было чертовски хорошо вместе.

Он не мог отказать себе в удовольствии поставить ее перед очевидным фактом.

– Не надо. – На этот раз в голосе ее не было и следа насмешки. Ему показалось, что он услышал нотки отчаяния.

Он улыбнулся:

– Не надо что, моя сладкая?

Он намеренно употребил нежное обращение, зная, что ее это раздражает.

– Не надо называть меня своей сладкой и делать вид, словно ты хочешь возобновить наши отношения. Я не настолько наивна.

В голосе ее по-настоящему слышалось отчаяние, и это его удивило. Однако желание довести разговор до логического конца у него не пропало.

– А что, если мне этого все же хочется? – спросил он, намеренно придавая тону сердитый оттенок.

Она и раньше не была наивной. Если из них двоих кто и был простодушен, так это он, Маркус. Он ей доверился, и вот куда это его привело! Больше года воздержания и воспоминания, от которых он целые ночи проводил без сна.

– Брось, Маркус. Мы с тобой оба знаем, чтоты мной уже не интересуешься. Я была для тебя временной партнершей в постели, которая предала компанию, на которую ты работал. Ты не более заинтересован в возобновлении наших отношений, если таковые у нас и были, чем я.

Он чувствовал, что она старается казаться спокойной, но голос ее на мгновение дрогнул. Может, она не настолько к нему охладела, как пытается это показать?

– А что, если я тобой интересуюсь? – спросил он под влиянием какого-то необъяснимого порыва.

Впрочем, это могло быть продиктовано острым желанием заставить ее сбросить маску спокойствия.

– Тебе это не надо, – сказала она так, словно вынесла приговор.

– Ты слишком в себе уверена, моя сладкая. Ошибочно считать, что знаешь своего оппонента, как не раз прочитанную книгу. – Разве полтора года назад он не совершил ту же ошибку, полагая, что ему отлично известны мысли и чувства Ронни? – Тебе не приходило в голову задуматься над тем, почему я не поделился с Клайном сведениями о твоем шпионском прошлом?

Он услышал, как Ронни на том конце линии резко втянула в себя воздух, и понял, что попал в цель.

– Конечно, я задавала себе этот вопрос, – сказала она несколько напряженно. – Я и тебя об этом спрашивала, помнишь? Но ты отказался ответить.

– Что, если я хочу назначить цену за молчание? – Он сам не верил, что говорит такое.

Он скорее сам бы занялся корпоративным шпионажем, чем стал бы ее шантажировать. Так зачем он несет эту чушь?

– Не смеши. Шантаж не в твоем стиле, Маркус, и я это знаю.

Опять голос у нее стал безразличным, даже утомленным – словно весь этот разговор ей здорово наскучил. Он полтора года провел как на иголках, а она вела себя так, словно ни разу о нем и не вспомнила, и сама мысль о том, чтобы с ним снова переспать, казалась ей дурацкой шуткой.

Что-то внутри его восстало против ее холодного безразличия.

– Может, я кое-что узнал про тебя, когда ты уехала.

– Что ты имеешь в виду?

– Как играть в высшей лиге. Что, если цена моего молчания – ночь с тобой?

Краткий миг тишины, а затем щелчок – она повесила трубку, поставив точку в разговоре.

Он это сказал! Он действительно попытался путем шантажа затащить Ронни к себе в постель. Он не мог поверить в то, что дошел до такой низости. Ни один порядочный мужчина не станет заманивать женщину в свою постель таким образом, и нормальному здоровому мужчине это ни к чему. Маркус до сих пор считал себя порядочным.

В трубке звучали короткие гудки.

Проклятие! Что он наделал?!

Вероника смотрела на телефонный аппарат так, словно этот зеленый прямоугольник собирался ее укусить.

Да нет же. Телефоны не кусаются. Телефон не собака и не человек, обуреваемый жаждой отмщения.

Последнее время у Вероники не раз возникало чувство, что она на грани, за которой безумие. Может, она уже переступила эту черту, не заметив? Или Маркус на самом деле пытался заставить ее вернуться к нему в постель? Она не могла поверить в то, что своими ушами слышала, как он сказал ей, что расскажет Клайну обо всем, если она с ним не переспит.

Вероника покачала головой. Переспит! Этот эвфемизм никак не отражал того, что на самом деле случалось между ними. Вместе они никогда не спали. Он хотел секса – все просто и понятно, а потом – врозь по домам.

Когда в прошлом они с Маркусом делили постель, о том, чтобы в ней спать, никто и не помышлял. Она вовсе не возражала против того, чтобы утром проснуться в его объятиях, просто Маркус такого не допускал. Не просыпаться в одной постели – таков был один из пунктов негласного договора. Когда люди вместе спят – не в смысле эвфемизма, – между ними возникают отношения, предполагающие некоторые обязательства.

И в то же время образ беззаботного и легкого в общении холостяка, у которого пунктик относительно обязательств в любой форме, никак не соотносится с человеком, который принуждает женщину лечь с ним в постель с помощью шантажа. Разве нет?

Вероника ощутила, как дрожит в руке телефон, и осторожно опустила его на столик, чтобы не уронить.

Запах мясного рагу, томившегося в скороварке на кухне, защекотал ей ноздри в тот самый момент, как слух уловил голос сестры, напевавшей Эрону глупые детские песенки. Все как обычно… И эта реальность никак не вязалась с тем, что она только что услышала от Маркуса.

Он пытался ее шантажировать.

И не только это. Он проявил больше интереса к ее личной жизни, чем полтора года назад, когда они были любовниками.

Она не могла этого понять. И откуда взялась эта робкая, но искушающая надежда, набухавшая в ней, как весенняя почка? Могла ли она и вправду надеяться на какое-то примирение?

Только абсолютная дура могла на что-то надеяться после такого разговора.

Маркус ей угрожал. Уже одно это плохо. Но что было выше ее понимания и заставляло дрожать от страха, так это перспектива оказаться с ним вновь в близких отношениях. Все эти полтора года разлуки она отчаянно по нему тосковала.

С уходом от него в душе ее словно открылась дыра, зияющая пустота, которую не могло заполнить ни ликование от рождения сына, ни радость от выздоровлениясестры. У нее так никого и не было после Маркуса, и, если быть до конца честной, ей не хотелось заниматься любовью ни с кем, кроме него.

Она плюхнулась на мягкий диван с зеленой обивкой, который купила по дешевке у пожилой пары, переезжавшей в дом поменьше. Ей всегда становилось хорошо на душе при мысли о том, какую удачную покупку она совершила – отличная добротная вещь за умеренную цену. Она еще кое-что приобрела у тех старичков, и все это служило ей верой и правдой. Ей бы сейчас об этом подумать, успокоиться, но нет – после разговора с Маркусом на ум шли только тревожные мысли.

Его угроза вызвала к жизни образы, которые она все эти месяцы загоняла вглубь, в подсознание. И теперь воспоминания о тех первых свиданиях стали преследовать ее. Они были такими яркими, что она словно воочию чувствовала губами его губы – все тогда началось с невинного поцелуя, а потом… вскоре она утратила контроль над ситуацией.

Несколько недель дело не шло дальше флирта на работе. Он уговорил ее пойти с ним на свидание и целовал ее, когда представлялась возможность, и совершенно недвусмысленно говорил ей, как сильно ее хочет. Она держала его на расстоянии, инстинкт подсказывал ей, что они ждут разного от их отношений. Она хотела будущего, а он – только ее тело.

Но она не могла прекратить встречаться с ним, оказалась не в силах противостоять искушению. За ней ухаживал мужчина, которого она любила. Неизбежно то томление и желание, что она держала в узде целых три года, – а именно столько она любила Маркуса, – при первом удобном случае прорвались наружу, с легкостью преодолев те границы, что она себе поставила.