– Что мы сделаем?

Не может быть, чтобы он произнес именно эти слова. Ей, наверное, послышалось. После того как он в доступной форме объяснил ей, что считает ее полным ничтожеством. Это невозможно. Не может человек от обвинений перескочить к предложению руки и сердца.

Он резко повернулся к ней. Напряженность его позы говорила – он испытывает нечто похожее на то, что чувствовала она.

– Ты меня слышала? Мы поженимся.

Едва сдерживая слезы, она никак не могла взять в толк, что заставило его сделать такое абсурдное заявление.

– Мы не поженимся.

– Еще как поженимся. И побыстрее.

Он не спрашивал. Он утверждал. Словно ее мнение по этому вопросу ничего не значило.

– Маркус, мы живем не в средние века, и ты не феодал-деспот, который может приказывать женщине. На дворе двадцать первый век, и мужчине приходится спрашивать у женщины, выйдет ли она за него замуж.

– Спрашивать? Как будто ты интересовалась, вправе ли прятать от меня моего сына чуть ли не весь первый год его жизни.

Ей не хотелось развивать эту тему, ей нечем было обороняться. Она решила воспользоваться иной тактикой:

– Не может быть, чтобы ты хотел на мне жениться! Судя по твоему взгляду, ты ненавидишь меня.

– А как я должен на тебя смотреть?

Она не стала отвечать. Безопаснее промолчать. Он скривил губы в подобие улыбки:

– Так-то. Мой сын будет носить мое имя. Он никогда не станет сомневаться в моем желании признать его публично.

– Ты можешь признать его, не расписываясь с его матерью.

Голубые глаза Маркуса приобрели цвет штормового моря.

– Нет.

Она была беспомощна перед лицом его решимости и не могла не прислушиваться к его аргументам.

– Но, Маркус, мы не можем пожениться только потому, что у нас общий ребенок. Ни один брак не устоит на таком шатком фундаменте.

Он посмотрел на нее так, что она поежилась.

– Мне наплевать, сколько продержится наш брак. Все, что я хочу, – это стать законным отцом своему ребенку, чтобы он никогда не испытывал того ощущения отверженности, через которое в детстве пришлось пройти мне.

– Ни один из нас не живет в маленьком городке, в котором выросты. Никомув Сиэтле нет дела до того, женаты родители Эрона или нет.

– Никому? Ты в этом уверена? Ты абсолютно убеждена, что Эрон никогда не услышит из чьих-либо уст, что он – ошибка молодости своей матери или, того хуже, ублюдок?

– Конечно, нет, но дело не в этом…

– Именно в этом все дело, Ронни, – перебил ее Маркус.

– Маркус, – сказала она тихо. Она пыталась найти слова, чтобы объяснить ему, что не может за него выйти. – Ты лгал мне.

– Больше не буду. – Он говорил искренне, при этом гнев никуда не делся.

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что пора начать мне доверять. У тебя нет иного выхода, – добавил он с сарказмом.

Да, будущее с Маркусом рисовалось весьма беспросветным.

– Ты презираешь меня, – с горечью в голосе сказала она.

– Если бы я тебя презирал, я бы попытался отсудить себе опекунство, а не предлагал брак.

Его аргументация была убийственно точна, и перспектива лишиться Эрона была слишком пугающей, чтобы продолжать дискуссию в том же духе.

– Ты не веришь в устойчивые отношения.

– Я изменился. Я хочу иметь сына.

– И чтобы его получить, ты должен жениться на его матери, – сокрушенно заключила она.

Маркус пожал плечами:

– Именно.

Ей хотелось его ударить.

– Это больше, чем дать Эрону свое имя, не так ли? Он сел и взъерошил свои золотистые волосы, послечего бессильно уронил руки.

– Да, я хочу быть полноценным отцом своему ребенку, а это невозможно, если встречаться с Эроном повыходным или забирать его к себе на половину каникул. Я не допущу, чтобы ты вышла замуж за первого встречного и позволила ему занять мое место в жизни Эрона.

– Выходит, когда ты говорил, что тебе все равно, сколько протянет наш брак, ты говорил не вполне искренне?

«Пожалуйста, скажи, что ты сказал так сгоряча», – мысленно взмолилась она.

Он повернулся к ней и протянул руку к ее лицу. Она не отпрянула, но его прикосновение взволновало ее, еще сильнее взвинтило нервы.

– Нет, я зря это сказал. На самом деле я так не думаю. Я все еще страшно зол, и у меня это просто вырвалось. Но я не хочу, чтобы ты думала, что развод – легкая альтернатива жизни со мной.

Вероника поймала себя на том, что у нее готов слететь с языка ответ «да, я выйду за тебя». Она любила его, даже после всего того, что произошло. Она не могла представить себе жизнь без него. Последние восемнадцать месяцев она физически ощущала пустоту в сердце, которая так и оставалась незаполненной, пока он снова ее не обнял.

– Ты в самом деле не испытываешь ко мне ненависти? – Даже любя его, она не могла думать о браке с мужчиной, который ее ненавидит.

– Нет, не испытываю.

Он не питал к ней ненависти, но и любви не чувствовал. Сможет ли она с этим жить? Она не знала. Должно быть, он увидел нерешительность на ее лице, потому что снова стал говорить, пытаясь убедить ее в разумности такого решения, как брак.

– Подумай, когда мы поженимся, ты сможешь снова вернуться в Портленд, и Дженни пойдет в свою старую школу.

Она промокнула влагу, собравшуюся в уголках глаз.

– Дженни бы это понравилось.

– Я помогу тебе выучить ее в колледже.

Она едва не рассмеялась горьким смехом. Он готов пойти на подкуп, если иные аргументы не сработают.

– Этого от тебя никто не ждет. Дженни не входит в зону твоей ответственности.

Он поджал губы.

– Когда мы поженимся, твоя сестра станет моей сестрой, и моей подопечной тоже. Ты и так достаточно долго тянула лямку в одиночку.

Вероника подавила всхлип. Как мог он быть таким добрым и одновременно столь жестоким?

– Ты думала о том, чтобы уйти с работы и посидеть с Эроном дома? – спросил он.

Вероника хотела бы посвящать ребенку все свое время, но не могла себе такого позволить. Она понимала, что на следующий год Дженни вернется в школу и надо будет искать Эрону няньку. Перспектива эта ее не слишком вдохновляла, но деваться все равно некуда. Вероника в ответ только пожала плечами.

– Если ты хочешь работать, я не буду возражать. Но при желании сможешь работать полдня или вообще остаться дома. После декретного отпуска Изабел вышла на работу на полдня. И ей, похоже, нравится такой график.

С каждым словом Маркуса перспектива брака с ним все более прояснялась.

Он взял из ее онемевших пальцев голубой плед и внимательно на него посмотрел.

– Красивая вещь. Моей маме нравилось шить лоскутные одеяла. Я до сих пор застилаю кровать одеялом, которое она сшила мне на выпускной.

Вспомнив нарядное изделие в деревенском стиле, выполненное в красновато-коричнево-желтой осенней гамме, что она видела в его спальне в Портленде, Вероника подумала, что мать у Маркуса – настоящая мастерица. Такое одеяло могло бы завоевать первый приз на конкурсе местных талантов и пойти с аукциона за несколько сотен долларов.

И несмотря на все противоречивые и болезненные детские впечатления, Маркус был сильно привязан к матери, если продолжал застилать кровать подаренным ею одеялом.

Вероника кивнула:

– Я вяжу этот плед для новой кровати Эрона – когда он вырастет из колыбельки.

Впервые за вечер Маркус тепло ей улыбнулся.

– Пройдет еще время, пока он выберется из своей кроватки, верно?

Она улыбнулась и почувствовала, как то ужасное напряжение, что держало ее в тисках весь вечер, уходит.

– Да, но и мне потребуется немало времени, чтобы его закончить. Я работаю над ним только урывками.

– Я не хочу быть отцом урывками, Ронни. Пожалуйста, выходи за меня замуж.

Она покачала головой. Она не отказывала ему, она была беспомощна в своей растерянности.

Маркус просил ее. Он сказал «пожалуйста». Маркус, который заявил ей в тот самый первый день, когда они легли вместе в постель, чтобы она не путала секс с более нежными чувствами. И этот самый Маркус хотел создать с ней семью, и она не знала, найдет ли в себе мужество ему отказать.