– В чем дело, Ронни? Ты полагаешь, мне следует глубже заглянуть в твое маленькое ледяное сердечко, чтобы вытащить на свет то, что ты там прячешь? Ты думаешь, твоя жадность к деньгам и любовь к красивой жизни, которую можно купить, стоит того, чтобы их извлекать на свет? Что еще я должен узнать о твоем сердце?

Она отодвинула стул и встала.

– Ты ублюдок. У меня были причины, чтобы поступить так, и тебе никогда меня не понять – хоть тысячу лет проживи. Ты со своей незамысловатой моралью – ни уз, ни обязательств – все равно не доберешься до сути. И мне надоело смирно сидеть и слушать, как ты меня полосуешь своим поганым языком. Мне такие игры не по вкусу.

Она повернулась на каблуках и вышла из ресторана. Официант, который уже было направился к ним, исчез за дверями кухни.

Маркус, оглушенный, молча просидел за столиком несколько секунд. Он знал Веронику Ричардс три с половиной года, до того как она исчезла из его жизни, и ни разу еще он не слышал от нее бранного слова, не видел, чтобы она, как сейчас, вышла из себя.

Что-то тут было не так. И он вознамерился выяснить, что именно.

Рука Вероники дрожала, когда она попыталась вставить ключ в замок машины. Черт! Что это на нее нашло? Ей всего-то надо было узнать, собирается ли Маркус поведать Клайну о ее прошлом. Но она вышла из себя и выскочила из ресторана, уж не говоря о том, что обозвала Маркуса ублюдком. Едва ли это расположит его к ней. Впрочем, она с самого начала не верила, что он способен на снисхождение.

Свежий весенний ветерок трепал волосы и холодил тело под тонкой блузкой. Вероника поежилась, пытаясь повернуть ключ в замке.

Она не обязана давать Маркусу объяснения. Да, она предала его, но не ради него самого, а просто так вышло. Если кто и пострадал от ее сделки с Харрисоном, то это Алекс, а не он, Маркус. И Алекс ее простил. Но Маркус был выше этого.

Ключ ни за что не хотел поворачиваться. Замок снова заело. Она собиралась отдать машину в ремонт, но не могла позволить себе лишние расходы. Не сейчас, когдау Дженни вот-вот начнутся занятия в колледже, а Эрон вырастал из одежды быстрее, чем Вероника успевала накопить на новую.

Проклиная упрямый замок, Вероника вытащила ключ и пошла открывать машину со стороны пассажирского места.

– Только не говори мне, что у тебя замок не работает. Нет, только не это. Что ему в ресторане не сидится? Впихнув ключ в замок, Вероника яростно повернулаего и была вознаграждена мягким щелчком – дверь открылась. Не обращая внимания на Маркуса, стремительно приближавшегося к машине, она распахнула дверь и не слишком элегантно перелезла через ручку переключения передач на место водителя. Она уже успела вставить ключ в зажигание, когда дверь со стороны пассажирского места распахнулась и все шесть футов и два дюйма неотразимой мужской плоти, компактно сложившись, дабы уместиться в ее малолитражке, оказались на сиденье рядом с ней.

Она повернулась к нему лицом и сердито на него посмотрела:

– Убирайся вон из моей машины!

– Мы не поговорили.

Она засмеялась. Этот звук неприятно резал даже ее собственные уши.

– Мы обо всем договорились еще полтора года назад.

Проклятие! Почему она не может вести себя сдержанно? Зачем дает эмоциям взять верх над разумом? Это так на нее не похоже. Да, но Маркус всегда имел на нее особое влияние. Он один мог вызвать в ней самый неожиданный и искрометный отклик.

– Ты меня бросила. Полагаю, ты поступила так, как считала нужным. Я лишь прошу меня извинить за то, что видел наши отношения в несколько иной перспективе.

Кажется, ситуация его забавляла, и это бесило ее все сильнее.

И причиняло боль.

Он видел в их разрыве повод для шуток. А ее сердце все еще кровоточило. Ей пришлось оставить того единственного мужчину, которому она отдала свое тело и кому открыла сердце.

– Убирайся из моей машины!

И это про нее говорили, что ее ничем не прошибешь?

Он не отреагировал на ее гневные интонации, как и на почти истошный крик.

Губы его сложились в усмешку. Какой у него все же, черт возьми, сексуальный рот! Она помнила, как эти губы шептали ей на ухо непричесанные слова о том, как он ее хочет.

– Я все еще голоден, и ты обещала мне ужин.

Ей хотелось визжать, но она понимала, что стоит начать – и остановиться она уже не сможет. Она балансировала на грани между вменяемостью и безумием и знала, что чем дальше, тем ближе к опасной черте.

Восемнадцать месяцев назад она сделала то, чего не могла избежать. Но этот поступок надорвал ее сердце и нанес непоправимый урон чувству собственного достоинства.

Вероника держалась – она вела себя мужественно, когда Дженни стояла на пороге смерти. Она была сильной и тогда, когда сестра ее преодолевала мучительное побочное действие лечения. Вероника смогла пережить беременность, с постоянной тошнотой по утрам всю первую половину и непрекращающейся тяжестью внизу живота последние три месяца. Она думала, что все это ей не по силам, но выстояла.

Она не могла выдержать того, что ее страдания его забавляют. Если он не хочет выходить из машины, что ж, это сделает она.

Вытащить замок изнутри со стороны водительского места труда не составило. Выйдя из машины, она пошла куда глаза глядят. Главное – уйти как можно дальше, прочь от его насмешливых глаз.

Он был отцом ее сына, которого она обожала, и отец ее ребенка ненавидел ее до боли в печенках. Возможно, она и заслуживала такого к себе отношения, но ей от этого было не легче.

Она уже была на грани срыва. Ей казалось, что она держится молодцом – опора для сестры и для сына. Они ее воспринимали так же. Она и сама не подозревала, что внутри уже раскололась на маленькие кусочки, а теперь и оболочка дала трещину, и содержимое – мелкие осколки, что когда-то были монолитным целым, – готово вывалиться наружу.

Она не хотела, чтобы Маркус видел, как это произойдет, предчувствуя, что он лишь поднимет ее на смех. Ясное дело, он считал, что, какая бы беда на нее ни свалилась, ей поделом. Он, вероятно, получит удовольствие от созерцания того, как она перед ним развалится на части.

Ублюдок!

Она не заметила трещины на асфальте, но почувствовала ее – за мгновение до того, как упасть. Она попыталась самортизировать удар, выставив вперед ладони, но это не помогло. И она, ободрав локти, повалилась на тротуар плашмя, лицом вниз.

Вдруг стало трудно дышать. Она лежала на земле, онемев от боли.

Она и сейчас видела тротуар не лучше, чем когда шла по нему. Уже начало темнеть. А глаза заволокло плотным туманом слез. Она тряхнула головой – прогнать предательскую влагу. Она терпеть не могла плакать. Слезами горю не поможешь.

Слезы не вернули ей отца и мать.

Ни на йоту не помогли в том, чтобы добыть для Дженни адекватное лечение.

И ничуть не убавили горечь от потери Маркуса.

От слез ни на каплю не уменьшился страх – сына она рожала в той же больнице, в которой лежала ее все еще тяжелобольная сестра.

И сейчас от них никакого толку, но, видит Бог, она не в силах их сдержать. Ком рос в горле и прорвался рыданиями, прежде чем она сумела запихнуть его обратно в глотку.

Она должна взять себя в руки. Прекратить плакать. Эти слова рефреном звучали у нее в голове, пока она, словно парализованная, лежала на твердом бетоне.

– Ронни, что с тобой? Да скажи мне что-нибудь, черт возьми!

Она не так сильно разбилась, но плакала и встать не хватало ни воли, ни желания.

Может, она сломала себе что-нибудь? Что это на него нашло в ресторане? Он и сам не понимал. Он хотел поговорить с ней, выяснить по мере возможности, не продает ли она корпоративные секреты снова, а вместо этого стал предъявлять ей обвинения.

Она завелась с пол-оборота, чего он никак не ожидал. Ни ее реакция, ни его обвинения не помогли ему решить ту задачу, что он перед собой ставил. Маркус ругался про себя, пытаясь в сумерках разглядеть признаки травмы.