Сказав это, сэр Джервез спустился в свою каюту. Через полчаса все трое собрались вокруг стола так спокойно, как будто в этот день ничего важного не случалось.

Весьма немногие верили, чтоб сэр Джервез Окес при своем темпераменте мог довольствоваться незначительной победой, одержанной над французами. Так как для более обширного генерального сражения необходимо было прибытие судов Блюуатера, то нетерпеливые моряки со всех судов внимательно принялись обозревать горизонт, особенно к востоку и северо-востоку. Шторм утих около полудня, но ветер продолжал еще дуть с той же силой и по тому же направлению. Волнение уменьшилось, и, по пробитии шести склянок, в положении обоих флотов произошли значительные перемены. О некоторых из них мы считаем нужным здесь рассказать.

Корабли французского адмирала «Громовержец» и «Сципион» присоединились уже к своему флоту, как было сказано выше, и с этой минуты все движения его эскадры должны были соразмеряться с движениями этих двух поврежденных судов. Первое судно могло бы еще удержаться в линии под нижними парусами, если бы шторм продолжался; но последнее неминуемо уклонилось бы под ветер, принуждая таким образом и все остальные суда или придерживаться его пути, или оставить его на произвол судьбы. Граф Вервильен предпочел последнее. Следствием этого было то, что в полдень линия его, все еще растянутая и неправильная, была на целые три мили под ветром английского флота. Сэр Джервез, прежде чем расстояние между ним и неприятелем сделалось слишком велико для наблюдения, успел заметить, что на «Громовержце» готовятся поднять стеньги и нужные реи, а на «Сципионе» временные мачты, хотя волнение и не позволяло еще приняться за эту работу. Он начертал план сражения для приближающейся ночи.

Около полудня все суда сэра Джервеза, по отданному приказанию, переговаривались между собой: не претерпело ли какое-нибудь из них значительных повреждений в последнем сражении. Все ответы вообще были удовлетворительны, исключая ответов одного или двух судов.

В два часа пополудни дул так называемый марсельный ветер; волнение еще не стихло, суда были в бейдевинде, а потому вице-адмирал не находил нужным приказать прибавить парусов. Может быть, это было сделано частью из желания не увеличивать расстояния между своими судами и эскадрой неприятеля, ибо в плане его заключалось, между прочим, и то, чтобы не терять Вервильена из вида в течение дня, дабы, пользуясь ночным мраком, обозреть подробнее его позицию. Между тем, чтоб не терять напрасно времени, он вознамерился сделать своим судам смотр, подобно тому, как генерал заставляет свои батальоны проходить мимо себя и своего штаба, чтобы собственными глазами убедиться в их состоянии.

Отдав капитану Гринли приказания, главнокомандующий спустился в свою каюту, чтобы приготовиться к предстоящему смотру. Явившись снова на ют, он, по всегдашнему своему обыкновению, был в полном мундире, со звездой Бани. Подле него стояли Атвуд и Бонтинг, а сзади боулдеросцы в своих богатых ливреях. Капитан Гринли и первый лейтенант, исполнив свои обязанности, также явились на ют. На другой стороне юта были выстроены гардемарины в три шеренги под командой своих офицеров. В то же время подтянули грот, отдали все стакселя и привели судно круто к ветру, обрасопив грот-марсель об стеньги, причем боцману было приказано держать немного прочь от ветра с той целью, чтобы выиграть впереди себя несколько места и тем продолжить предстоявший смотр. После всех этих приготовлений главнокомандующий ожидал последовательного приближения своих судов, между тем как солнце, скрываясь целые сутки, снова явилось во всем блеске своих ярких, летних лучей, как бы для того, чтобы придать наступающей церемонии более прелести.

Первым подошел «Карнатик», как самое ближайшее к флагману судно. Едва «Карнатик» удалился, как «Ахиллес» был уже готов занять место. Третье подошедшее судно был «Перун». «Перун» ускользнул, уступая место «Блейнгейму». Последнее судно английской линии был «Уорспайт».

«Уорспайт» унесся, и «Плантагенету» осталось только ожидать приза, «Друиду» же и «Деятельному» не были даны сигналы относительно смотра. Между тем Дели вывел из-под ветра все другие суда, и когда ему отдано было приказание подойти к флагману на расстояние оклика, он немало ворчал и бранился, видя себя в необходимости отказаться от выигранного им места. Он знал, однако, что с главнокомандующим нельзя шутить в подобных делах, а потому поднял нижние свои паруса и ожидал минуты, когда ему можно будет подойти к флагману. К тому времени, когда «Уорспайт» очистил ему место, судно его так близко придрейфовало к адмиралу, что ему оставалось только снова осадить галсы, чтобы приблизиться к флагману на самое близкое расстояние. Подойдя к «Плантагенету», он, по приказанию вице-адмирала, подтянул свой грот.

— Очень хорошо, Дели, — отвечал вице-адмирал, улыбаясь. — Держитесь к ветру или вас снесет на наш блинда-рей! Помните, что я вам сказал, и следуйте за «Друидом».

Тут они расстались, и «Победа» на подрезанных своих крыльях медленно удалилась. Место ее занял «Друид», и сэр Джервез отдал Блеуэту приказание провести приз в порт и починить там свою фок-мачту. Тем смотр и кончился, фрегат опять придержал к ветру от линии, оставляя «Плантагенет» за собой. Через несколько минут последний наполнил свои паруса и последовал за товарищами.

Вице-адмирал, узнав таким простым образом настоящее положение, имел теперь данные, на которых мог основать план дальнейших своих действий. Если бы не письмо Блюуатера, он был бы вполне счастлив, успех настоящего дня внушал его судам бодрость духа, которая была порукой за дальнейшим успехом. Он решился, однако, поступать так, как бы письма этого никогда и не существовало; он считал решительно невозможным, чтобы друг, столь долго верный ему, покинул его в эти минуты.

«Я знаю его сердце лучше, чем он сам, — думал он. — И прежде, чем мы состаримся одним днем, я докажу это к его стыду и своему торжеству! » В продолжение всего послеобеденного времени он несколько раз начинал разговоры с Вичерли, дабы узнать, по возможности, настоящий смысл письма своего друга; но молодой человек откровенно признавался, что он увез с собой самое неясное понятие о намерениях контр-адмирала, — хотя сэр Джервез и понимал, как нельзя лучше, что виной этой непонятливости был сам Блюуатер.

Между тем стихии начали мало-помалу обнаруживать новую сторону своего переменчивого нрава. Летом шторм редко бывает продолжителен; кажется, сама природа назначила ему срок в одни сутки. В течение смотра погода успела значительно стихнуть, и спустя не более пяти часов не только утихло волнение, но и сам ветер упал на несколько румбов, так что уже дул с северо-запада брамсельным ветром. Французский флот повернул через фордевинд, направляясь к норд-ост-норду, или, иначе, шел с отданными булинями. Он деятельно исправлял все свои повреждения, так что даже флагман их успел уже прийти в надлежащий порядок и поставить те же паруса, которые несли и другие суда. Но положение «Сципиона» было весьма трудно поправить, хотя на нем и поставили уже две временные мачты и дали всевозможную помощь, как скоро лодки могли быть спущены на воду. Когда солнце скатилось к западному небосклону и с час казалось медлило расстаться с одним из самых длинных дней той широты, судно это поставило марселя. Вооруженное таким образом, оно в состоянии было держаться около своих товарищей, которые все шли под легкими парусами, ожидая ночи для прикрытия своих действий.

Между тем сэр Джервез Окес отдал своим судам, последовательно одному за другим от арьергарда к авангарду за час до того, как «Сципион» добавил свою парусность, сигналы. Отданное приказание быстро было выполнено, и так как все суда шли к вест-зюйд-весту, линия его была на целую французскую милю от неприятеля к ветру. Каждое судно, наполняя парусность на левом галсе, тотчас же укорачивало ее, чтобы следующему за ним судну дать спуститься и занять свое место. Едва ли нужно прибавлять, что эта перемена опять поставила в голове линии «Плантагенета», который имел уже за собой не «Карнатика», находящегося теперь последним в арьергарде, а «Уорспайта».