— Батюшка, — сказала она трепещущим голосом, который слишком хорошо был понятен Вичерли, догадывающемуся о состоянии Доттона, — я пришла сюда по вашему желанию. Адмирал Блюуатер уснул, и маменька дозволила мне отлучиться.

— Сядь сюда, Милдред, — начал снова непреклонный Доттон, — и слушай, что я буду тебе говорить. Пора нам перестать заниматься пустяками. Счастье твоей матери и мое собственное в твоих руках; так как я один из участников его, то я имею решительное намерение разом упрочить свое счастье.

— Я не совсем понимаю вас, батюшка, — сказала Милдред трепещущим голосом, который едва не заставил молодого человека выйти из своего скрытого убежища, если бы к другим его чувствам не присоединилось теперь живейшее любопытство. — Каким образом я могу составить ваше и дорогой матушки счастье?

— Поистине, д о р о г о й маменьки! Д о р о г а она мне стала; но я хочу, чтобы дочь заплатила мне за все. Слышишь ли, Милдред, я не хочу более знать никаких пустяков, но, как отец, спрашиваю тебя, предлагал ли тебе кто-нибудь свою руку? Говори откровенно и не скрывай ничего, я требую решительного ответа!

— О, отец!

— Что наш новый баронет, не делал ли он тебе какого-нибудь предложения?

За этим вопросом последовало долгое молчание, в продолжение которого Вичерли было слышно стесненное дыхание Милдред. Он чувствовал, что ему невозможно оставаться спокойным слушателем; совесть говорила ему, что это было бы бесчестно, и он пустился по тропинке к беседке. При первом шорохе его шагов Милдред испустила слабый крик, и когда он вошел в павильон, она закрыла лицо руками, между тем как Доттон в удивлении и с встревоженным видом пошел к нему навстречу. Так как обстоятельства не позволяли долее уклоняться от объяснения, то молодой человек отбросил всякую застенчивость и начал говорить откровенно.

— Я был невольным слушателем вашего разговора с Милдред, господин Доттон, — сказал он, — и на вопрос ваш могу сам отвечать вам. Я предлагал, сэр, вашей дочери свою руку и теперь повторяю это предложение; принятие его сделало бы меня счастливейшим человеком в Англии. Мне было бы весьма приятно участие ваше в этом деле, потому что мисс Милдред мне отказала.

— Отказала! — воскликнул Доттон в удивлении. — Отказала сэру Вичерли Вичекомбу! Но, верно, это было прежде, чем вы получили наследство покойного баронета. Милдред, отвечай, как могла ты, нет, как смела ты отказать такому предложению?

Человеческая натура не позволяла более Милдред сносить эти постыдные речи. В изнеможении опустила она руки на колени и открыла лицо, милое, как лик ангела, хотя и покрытое смертельной бледностью. Вынужденная отвечать, она раскаивалась уже в прежних словах своих и снова закрыла лицо свое руками.

— Отец, — сказала она, — м о г л а л и я, с м е л а л и я ободрять сэра Вичерли искать соединения с такой фамилией, как наша!

Этот ответ до того поразил совесть несчастного Доттона, что он почти протрезвел; трудно сказать, какое последовало бы за этим объяснение, если бы Вичерли не попросил его вполголоса удалиться и оставить их наедине.

— Милдред, милая Милдред! — начал Вичерли с нежностью, желая обратить на себя ее внимание. — Мы теперь одни; неужели… неужели… вы откажетесь хотя бы взглянуть на меня.

— Ушел он? — спросила Милдред, опуская руки и осматриваясь. — Слава Богу! Пойдемте домой, Вичерли; может быть, адмирал Блюуатер нуждается во мне.

— Нет, Милдред, нет еще. Скажите, любите ли вы меня хоть сколько-нибудь, согласились ли бы вы быть моей женой, если бы вы были совершенной сиротой?

На лице Милдред все время был написан какой-то невольный страх, но при этом вопросе выражение его совершенно переменилось. Минута эта была так же необыкновенна для нее, как и чувства, в ней пробудившиеся; не зная, что ей делать, она приподняла с каким-то уважением руку молодого человека, в которой лежала ее собственная рука и поднесла ее к своим губам. В тот же миг она лежала уже в объятиях счастливого Вичерли, с жаром прижимавшего ее к своему сердцу.

— Пойдемте, — сказала она, наконец, высвобождаясь из объятий, которые были сделаны так невольно, с такой сердечностью, что не могли ее ни мало встревожить. — Я чувствую, что адмирал Блюуатер нуждается во мне.

Едва Милдред успела высвободить свой легкий стан из его объятий, как мгновенно исчезла. После этого мы перенесем сцену в палатку сэра Джервеза Океса.

— Видели ли вы адмирала Блюуатера? — спросил главнокомандующий с твердостью человека, готового узнать самое дурное известие, когда в дверях показалась фигура Маграта. — Если видели, то говорите мне прямо: есть ли надежда на его выздоровление?

— Из всех человеческих страстей, сэр Джервез, — отвечал Маграт, смотря в сторону, чтобы избегнуть испытующего взора своего начальника, — надежда всеми разумными людьми принята за самую изменническую и обманчивую. Все мы надеемся, я думаю, дожить до глубокой старости, а между тем многие ли из нас доживают даже и до того времени, чтобы успеть разочароваться?

Сэр Джервез сидел неподвижно, пока врач не перестал говорить; потом он начал расхаживать в печальном молчании. Он знал так хорошо манеру Маграта, что в нем погас уже последний, слабый луч надежды; он знал теперь, что его друг должен умереть. Ему надо было собрать всю свою твердость, чтобы устоять против этого удара; одинокие, бездетные, привыкшие почти с малолетства друг к другу, оба эти старые моряка привыкли считать себя только разъединенными частями одного и того же существа. Маграт был тронут положением сэра Джервеза более, чем он хотел показать; он вытирал свой нос так часто, что постороннему показалось бы это весьма подозрительным.

— Сделайте одолжение, доктор Маграт, — сказал сэр Джервез тихо, — попросите ко мне капитана Гринли, когда пойдете мимо сигнальной мачты.

— С величайшим удовольствием, сэр Джервез.

Вскоре после ухода доктора капитан «Плантагенета» явился. Как и во всех, недавняя победа не возбуждала в нем радости.

— Я думаю, Маграт сообщил уже вам о скорой кончине нашего бедного Блюуатера, — сказал вице-адмирал, пожимая руку своему сослуживцу.

— К сожалению, я должен сказать вам, сэр, что он не подает ни малейшей надежды.

— Я знал это, я знал это! А между тем Дик чувствует себя лучше, Гринли, он даже счастлив теперь! Я имел надежду, что это облегчение послужит счастливым предзнаменованием.

— Мне приятно это слышать, сэр потому что долг благородного человека заставляет меня поговорить с контр-адмиралом об одном весьма важном предмете, а именно о женитьбе его покойного брата. Вы говорите, сэр, что адмиралу Блюуатеру теперь гораздо легче; нельзя ли мне с ним увидеться?

Гринли не мог сделать сэру Джервезу более приятного предложения. Привычка быть чем-нибудь занятым, обыкновенная решительность и представившийся случай облегчить свою грусть отвлекли его мысли к этому важному предмету; он схватил свою шляпу, махнул Гринли, чтобы он следовал за ним, и быстро пустился по дороге, ведущей к домику Доттона. Он должен был пройти мимо сигнальной мачты. Все собравшиеся тут встретили своего вице-адмирала с истинным сочувствием. Взаимные поклоны выражали гораздо более, чем всевозможные учтивости; они красноречиво объясняли общую горесть.

Когда сэр Джервез вошел в комнату Блюуатера, этот последний не спал; он с нежностью пожимал руку Милдред. Увидя своего друга, он оставил свою любимицу и, схватив его руку, посмотрел на него, будто сострадая к печали, которую должен был чувствовать переживающий.

— Мой добрый Блюуатер, — начал сэр Джервез, — капитан Гринли пришел поговорить с тобой о предмете, о котором, как нам обоим кажется, тебе необходимо знать в настоящие минуты.

Контр-адмирал внимательно посмотрел на своего друга, будто ожидая, чтобы тот продолжал.

— Обстоятельство, о котором он хочет говорить, относится к твоему покойному брату. Я уверен, что ты не знал до сих пор, что он женат, иначе ты, верно, давно сказал бы мне об этом.

— Женат! — воскликнул Блюуатер с большим участием и почти без всякого затруднения. — Не ошибка ли это? Он был безрассуден и с самыми пламенными чувствами, но на свете была только одна женщина, на которой бы он мог или, лучше сказать, хотел бы жениться. Эта особа давно уже умерла, не будучи, однако, его женой; дядя его, человек с огромным богатством, по непоколебимой воле никогда не допустил бы до этого.