Ангел плюется огнем, и дождь красной и белой крови повисает в небе сверкающим саваном. Переливы света заковывают эскадру в магическую сеть. В океане разверзаются темные пасти чудовищ, готовых проглотить все живое. Кортес видит самую глубокую глотку с зубами из кораллов и языками из пены, у него кружится голова.
Если бы не священник, отец Гильермо!
– Тихо! – орет он могучим голосом, который внезапно разносится над всеми кораблями эскадры.– Это же крест Божий. Восславим Господа нашего за святое знаменье!
И откуда взялся такой голос в этой невзрачной фигурке? Отец Гильермо простирает над головами матросов крест, и все видят, что он похож на небесное распятие посреди звезд.
– Слава Иисусу!
– Слава Господу Богу, спасителю и защитнику нашему! Слова святого отца разносятся далеко над океаном.
Паника мигом стихает. Солдаты бросаются к лошадям. Матросы, падая на колени в слезах, крестят лбы, тянут на свет нательные кресты, живая очередь ползет к священнику, впиться губами в серебряное распятие.
– Мария, это же мегафон!– восклицает Батон, разворачиваясь на новый заход.
– Умник там, Роман. Это его голос!
– Я постараюсь выпустить шасси и сломать мачту.
– У меня кончились все ракеты.
Самолет вновь готовится к пикированию, но…
Внезапно с кормы флагманского корабля раздается автоматная очередь, и веер трассирующих пуль проносится почти перед самой пилотской кабиной. От неожиданности Батон берет круто вверх. На кораблях вновь вспыхивает паника: струя пуль замечена всеми, и опять на помощь приходит патер Гильермо.
– Это святая Мария ответила своему сыну слезами радости,– орет он, и вновь его голос разносится над стихиями.
На корме среди пушек – походный алтарь Кортеса,– и слова священника звучат убедительно для паникеров. Вновь стихают испуганные вопли. Хор подхватывает молитву. В экстазе патер Гильермо начинает петь: «Помилуй меня, Боже, помилуй меня; ибо на Тебя уповает душа моя, и в тени крыл Твоих я укроюсь, доколе не пройдут беды. Воззову к Богу Всевышнему, Богу, благодетельствующему мне…»
В этот момент первые лучи восходящего солнца брызжут над океаном божественным веером. Золотой холм появляется на востоке. Кортес выхватывает распятие у святого отца и, подняв его в двух руках над головой, вопит: «С нами Бог!»
Солдаты поднимают упавшую лошадь.
Падая на колени перед распятием в руках повелителя, матросы провожают глазами святой крест, который гаснет в светлеющем небе, уносясь к божественному престолу, пока не тает в вышине.
На этот раз Мария успевает заметить алую стрелу, которая вспыхивает и тут же гаснет над океаном. Батон молчит, и она не решается нарушить его мрачное молчание. Снова вспыхивает стрела пришельцев, указывая куда-то на северо-запад, но пилот словно не замечает знаки стражи и упрямо летит в сторону острова Косумель, который уже виден узкой полосой суши на горизонте.
Стрела больше не появляется.
Спустя полчаса Батон сажает самолет на широкую песчаную полосу бесконечного пустого пляжа.
– Это дыра от автоматной пули.– Роман хмуро воткнул палец в отверстие на краешке самолетного крыла.
Его слова обращены к самому себе, потому что Марии рядом нет.
Яркое солнце и безоблачный небосвод обещают жаркий день. Море покрыто гладким стеклом штиля и отвечает солнцу пыльным сиянием миллионов зеркал. Мария нагишом выходит из воды и счастливо бежит вдоль прибоя по упругому песку. Роман смотрит ей вслед, но что он думает об этом радостном беге?
– Ты только понюхай, как пахнет воздух! – она стыдливо кутается в махровую простыню,– вкусно как, морем пахнет, а еще цветами… массой цветов. А вода! Ром, я никогда не видела такой чистой воды. И рыбы меня не боятся, представляешь? Вон у того камня плавает большая рыбина. Полосатая, как тельняшка. Мне хочется остаться здесь навсегда! Чего ты молчишь? Глупо? Ну и пусть глупо. Вокруг никого на тысячи метров. 1519 год! До моего рождения почти пятьсот лет. Еще жив Сервантес. Зато Шекспир еще не родился. Башни Московского Кремля еще совсем новенькие. Жив Рафаэль. Голова кругом!
– А что, если это не Земля? – Батон, наконец, стягивает с себя защитную куртку.
– Земля! – восклицает Мария.– А там Америка! Там еще нет ни Мексики, ни Соединенных Штатов, ни Нью-Йорка, Нет ничего, только сельва да бесконечные прерии. Как странно! Все еще впереди: война за независимость, Вашингтон, Голливуд…
– И Гитлер еще впереди, и Хиросима,– мрачно вторит Батон,– и Великий Контакт…
– Роман, ты несносен! – И она награждает шлепком.
– Признаться, у меня в голове полная каша – если мы помешаем Кортесу победить ацтеков, то мир у нас изменится, так?.. Но он изменится в правильную сторону или нет? В школе я учил, что Кортес победил и что Орлеан – столица Франции… так какая история Земли настоящая? Там, где этот океан Колумбийский или Атлантический?
– Я не хочу больше об этом думать. Ром, давай переберемся сюда навсегда? А?! Перетащим по частям наш дом из Крыма. Поставим его вон там, под пальмами. Ты отрастишь бороду, я буду ходить нагишом, наши дети вырастут свободными.
– А где ты будешь слушать Вивальди? Здесь негде воткнуть электрическую вилку.
– Я не захочу его слушать.
– А душ ты захочешь принять? Смыть соль с кожи?
– Привыкну обходиться без него.
– Увы, Мария, мне нужен, пардон, унитаз.
– Ты просто невозможен! – вспыхнула женщина и вскочила с песчаного ложа.– Ой, что это?!
От самолета раздавались протяжные сигналы.
– Это бортовая связь.– Вскочил Батон и, подбежав к кабине, щелкнул тумблером.– Слушаю…
– С прибытием,– раздалось в тишине,– Как слышно?
Это был голос Умника.
– Ты?.. Как ты меня нашел?
– Очень просто, наши станции единственные на весь XVI век. В эфире ни одной радиопомехи… Ха-ха… А ты неплохо придумал с ночным налетом, Батон, и психологически рассчитал весьма точно, эти паршивцы порядком трухнули. Сам Кортес чуть не обмочился со страху. Поздравляю!
– Они повернули назад?
– Нет,– рассмеялся Умник,– тебя подвела форма самолета, он похож на крест. А крест – это ведь знак божий. Так я и объяснил.
– Слышал я твои заклинания. За святого отца себя выдаешь?
– Да. Это очень удобно во всех смыслах. Пока один – один, согласен?
– Я не на пинг-понг сюда забрался, Умник.
– Послушай, а почему стража сама не разделается со мной?
Батон замолчал.
– Почему они выбрали тебя? Ты не спросил?
– Проваливай, Умник, я собираюсь заняться любовью.
– Я знаю, что ты не один, знаю… я вообще знаю больше, чем ты подозреваешь… О, слышишь гул? Это гремят корабельные цепи – наша эскадра бросает якоря у полуострова Юкатан, милости прошу.
Голос пропал, но Роман долго еще не выключал бортовую радиосвязь, задумчиво покачиваясь на носках, в своей любимой позе размышлений… Он хотел мысленно оказаться сейчас там, где был его враг. Впрочем, того же самого хотел и Ульрих фон Арцт, задвинув складывающуюся антенну, он спрятал коробочку рации на груди, застегнул черную рясу и вышел из каюты на палубу. Он не заметил, что в зарешеченное оконце за ним наблюдают чьи-то выпученные глаза, глаза под густыми бровями, глаза на волосатом лице, где борода доходила почти до глазных мешков.
Здесь он был отец Гильермо.
Его оглушил шум океана, хлюпанье волн о борта корабля. Солнце поднималось к зениту. В полумиле от флагманского корабля «Сант-Яго» виделся незнакомый берег – густо-зеленая полоса джунглей, разорванная устьем широкой реки, втекающей в океан. На карте Умника она значилась под именем Табаско, но для эскадры это была неизвестная река, источник пресной воды, путь в глубь материка, тайна, засада, дорога к смерти… Борясь с течением Табаско, к берегу шла шлюпка, груженная пустыми бочонками для свежей воды. В шлюпке несколько матросов и один солдат-аркебузер в начищенных латах.
Все насторожены. Над палубой общее молчание.
Вот последние корабли эскадры заходят в бухту.
