— Чего отдал?

— Перед мученической смертью Святую Люцию ослепили, — объяснил Фраомар, — и его святейшество Папа послал королю Этельстану ее глаз. Это чудо! Он не высох, а Люция умерла семьсот лет назад! Уверен, король с радостью покажет его тебе.

— Жду не дождусь, — буркнул я и замолчал, когда два стражника в алых плащах Этельстана распахнули массивные двери.

Зал за ними, вероятно, и был той самой вновь отстроенной трапезной, потому что до сих пор пах свежим деревом. Длинный, с высоким потолком и огромными балками под соломенной крышей. Шесть высоких окон были закрыты от дождя ставнями, поэтому зал был залит светом нескольких десятков толстых свечей на длинных столах, за которыми сидело человек пятьдесят или шестьдесят. В дальнем конце зала возвышался помост со столом под громадным распятием.

Меня, к моему удивлению и радости, приветствовали громкими возгласами. Кое-кто даже встал. Это были люди, с которыми я стоял плечом к плечу в стенах щитов. Меревал, командовавший когда-то войсками Этельфлед, пожал мне руку, а Бритвульф, богатый молодой воин, бившийся со своими людьми рядом со мной у Крепелгейта, обнял меня и отступил назад, когда резкий стук с высокого стола призвал к тишине и порядку.

За столом под распятием сидели Этельстан и еще шестеро. Епископ Ода, расположившийся рядом с королем, заставил всех утихнуть, постучав по столу рукоятью ножа. Этельстан сидел в центре, и отблески пламени свечей играли на золотой короне, украшавшей его длинные темные волосы, в которых мерцала вплетенная золотая нить. Видимо, Ода потребовал тишины, потому что моим долгом было приветствовать короля до того, как я заговорю с остальными. Конечно, он был прав, и я почтительно поклонился.

— Мой король, — уважительно произнес я.

Этельстан поднялся. Это значило, что все остальные в зале тоже обязаны встать. Тишину разорвал громкий скрип и скрежет скамей. Я опять поклонился.

Молчание затягивалось. Этельстан смотрел на меня, а я на него. Он выглядел старше, и это естественно. Юноша, которого я помнил, превратился в красивого короля со слегка тронутыми сединой висками и бородой. Его вытянутое лицо осталось суровым.

— Мой король, — повторил я, нарушив тишину.

Этельстан улыбнулся.

— Друг мой, — тепло сказал он, — мой дорогой старый друг! Подойди же. — Он кивнул мне и махнул слугам, стоявшим в тени вдоль стены. — Скамьи для спутников лорда Утреда. — Он указал на один из столов внизу. — И принесите им вина и еды! — Он снова улыбнулся мне. — Проходи, лорд Утред, проходи! Присоединяйся к нам!

Я пошел дальше, но потом остановился.

Четверо из сидевших на помосте рядом с Этельстаном были молодыми воинами, на шеях и руках сверкало золото. Я узнал улыбавшегося Ингилмундра и хмурое лицо Элдреда, остальные двое были мне незнакомы. Кроме воинов там сидели и два священника, что неудивительно. Епископ Ода — на почетном месте справа от Этельстана, и, так же как король и Ингилмундр, приветливо улыбался мне.

Но священник по левую руку от Этельстана не улыбался, а наоборот, хмурился, он не был мне рад, он меня ненавидел.

Это был мой старший сын.

Узнав сына, я потрясенно остановился. Я удивился и испытал отвращение. Хотел даже развернуться и уйти. Но вместо этого посмотрел на Этельстана и заметил, как его улыбка сменяется на задорный вызов. Он хотел меня подначить, это входило в его планы, и я начал подозревать, что всем известная враждебность моего старшего сына к язычникам — часть этого плана.

Этельстан у меня в долгу. В тот день в Лундене, когда дорога у ворот Крепелгейт пропиталась кровью западных саксов, он признал, что в долгу у меня. Я отдал ему город, а с ним корону трех королевств: Мерсии, Восточной Англии и Уэссекса. Но в последующие годы он меня игнорировал. Сейчас это обрело смысл. У Этельстана были советники, воины вроде Ингилмундра и Элдреда, и священники вроде Оды, а теперь появился еще один — отец Освальд. А отец Освальд ненавидел меня, и я внезапно вспомнил, что сказал валлийский священник Анвин прошлой ночью. «Отец Освальд читал проповедь». Мой сын стал епископом и доверенным советником Этельстана.

При рождении его назвали Утредом, следуя традиции нашей семьи. Моего старшего брата звали Утред, но дан отрубил ему голову и бросил ее перед воротами Черепа в Беббанбурге. В тот день отец дал мне новое имя, и с тех пор я Утред.

Я тоже назвал своего старшего сына Утредом, но он всегда меня разочаровывал. Беспокойный и суетливый ребенок, боявшийся воинов в кольчугах и не желавший учиться искусству владения мечом. Признаю, я оказался плохим отцом, как и мой отец. Я любил своих детей, но вечно где-то воевал, и после смерти Гизелы у меня почти не оставалось на них времени. Альфред поместил мальчиков в школу в Винтанкестере, где Утред жадно припал к христианской груди, и я помню свой ужас, когда увидел его в белом одеянии, поющим в хоре. Оба сына стали христианами, и только любимая дочь осталась верна моим старым богам.

Мой младший сын, теперь носящий имя Утред, хоть и был христианином, вел жизнь воина. Он научился обращаться с мечом, копьем и щитом, однако старший выбрал иную дорогу, которая привела его к тому, что он стал христианским священником. В тот день я отказался от него. Я обозвал его отец Иуда, и он пользовался этим именем, пока не решил называться Освальдом. Я не вспоминал о нем, за исключением тех редких случаев, когда он появлялся в моей жизни. Он был со мной в тот день, когда мой младший сын убил Сигурда Ранульфсона, а брат Сигурда, Кнут, едва не убил меня. Отец Освальд в тот день бродил рядом с нашей стеной щитов, молясь и подбадривая нас, но мы с ним не примирились. Он ненавидел язычников, а я ненавидел его отказ разделить судьбу нашей семьи.

А потом Брида, адская сука, ненавидевшая христиан, которая когда-то была моей любовницей, а потом возненавидела меня, пленила отца Освальда и оскопила его. Моя дочь вспорола ей живот, а тяжелая рана отца Освальда зажила. Я заботился о нем, пока он не поправился, но все равно затаил обиду за то, что он покинул Беббанбург. С тех пор мы не разговаривали, хотя иногда в темноте ночи, когда морской ветер гудел в крышах Беббанбурга и не давал мне уснуть, я вспоминаю его, правда, отнюдь не с любовью. Лишь с сожалением и гневом. Он не исполнил семейный долг — удерживать Беббанбург до тех пор, пока хаос последних дней не накроет землю, пока не закипят океаны и боги не падут в крови.

И вот он здесь. Тоже епископ? Он сурово смотрел на меня с помоста, стоя на почетном месте рядом с королем.

— Проходи, лорд Утред, — снова заулыбался Этельстан. — Добро пожаловать! Проходи!

Благодарность, говорил мой отец, это болезнь псов. Так что я взобрался на помост, чтобы узнать, осталась ли в Этельстане хоть капля этой болезни и постарался ли мой обиженный старший сын разрушить дело моей жизни — вечно владеть Беббанбургом.

Wyrd bið ful ãræd. Судьба неумолима.

Я мало ел, а пил еще меньше. Этельстан усадил меня на почетное место справа, заставив епископа Оду подвинуться. Король предложил мне вино, окорок, сыр, свежий хлеб и миндаль, дар короля франков, как он сказал. Он осведомился о моем здоровье и спросил о Бенедетте.

— Я слышал, она живет с тобой, — сказал он, — и, конечно, помню ее по двору моего отца.

— Где она была рабыней, — огрызнулся я.

— Я запомнил ее очень красивой, — проигнорировал он мой тон. — Да, она была рабыней. Поэтому ты на ней не женишься, лорд Утред?

— Конечно же, нет, — коротко ответил я, а потом решил, что нужно кое-что объяснить. — Она суеверна насчет брака.

— Как и я, — улыбнулся Этельстан.

— Но ты должен жениться, мой король. Твоим королевствам нужен наследник.

— И он у них есть! Мой единокровный брат Эдмунд. Ты ведь знаешь его?

— Помню его надоедливым ребенком.

Этельстан рассмеялся.

— Ты никогда не любил детей, да? Даже собственных.