— Плевала я на вашего лорда, — сказала она. — Пусть захлебнется своей христианской кровью.

— Он язычник, — сказал скорее позабавленный, чем оскорбленный Эгиль, указывая на меня, — и славный человек.

Женщина уставилась на меня и, вероятно, разглядела мой молот. Она сплюнула.

— Идешь к саксам?

— Я сакс, — произнес я на ее родном датском.

— Тогда я проклинаю тебя, — сказала она. — Проклинаю за то, что предал богов. Проклинаю тебя небом, морем и землей, что станет тебе могилой. — Ее голос становился все громче. — Проклинаю огнем, водой, пищей, что ты ешь, и элем, что ты пьешь! — На каждой фразе она тыкала в меня пальцем. — Проклинаю твоих детей, пусть умрут в муках, пусть черви подземного мира грызут их кости, пусть ты будешь вопить в Хеле во веки веков, пусть кишки твои сводит бесконечной болью, пусть...

Ей не удалось закончить. Позади меня раздался крик, и я увидел всадника, отделившегося от группы слуг, которые вели наших вьючных лошадей. Крик был женский. Всадница в черном плаще с капюшоном подскакала к ней, спрыгнула с седла и, не переставая кричать, повалила более крупную противницу на землю. Я ничего не понимал, но ярость различил безошибочно.

Это была Бенедетта. Она уселась на свою противницу и колотила ее по лицу кулаками, продолжая яростно вопить. Мои люди подбадривали ее. Я тронул пятками Снаугебланда, но смеющийся Эгиль остановил меня.

— Оставь ее, — сказал он.

Застигнутая врасплох данка тяжело дышала, но уже приходила в себя. К тому же она была намного тяжелее Бенедетты. Она поднатужилась, пытаясь сбросить более слабую соперницу, но Бенедетте удалось её оседлать, и, продолжая кричать, она молотила кулаками по багровому лицу противницы, уже залитому кровью из разбитого носа. Данка ударила Бенедетту, к счастью, та заблокировала удар предплечьем, однако умолкла, внезапно осознав опасность. Я снова подался вперед, и Эгиль снова остановил меня.

— Она победит, — сказал он, хотя я не представлял как.

Бенедетта оказалась сообразительнее меня. Она нащупала на краю дороги камень и ударила им женщину в висок.

— Ой, — ухмыльнулся Финан. Мои люди, и норвежцы, и саксы, хохотали и улюлюкали, и улюлюканье стало громче, когда оглушенная данка повалилась, разинув рот, а в ее жидких волосах показалась кровь.

Бенедетта что-то рычала по-итальянски. Я немного выучил этот язык и, кажется, узнал слова «мыть» и «рот», а потом она зачерпнула правой рукой пригоршню влажного коровьего навоза.

— О нет, — ухмыльнулся Финан.

— О да! — обрадовался Эгиль.

— Ti pulisco la bocca! — взвизгнула Бенедетта и шлепнула пригоршню навоза прямо в открытый рот женщины. Та начала отплевываться, и Бенедетта, не желая забрызгаться навозом, встала. Она наклонилась и вытерла руки об юбку женщины, затем повернулась ко мне.

— Ее проклятья не сработают. Она говорит дерьмо? Пусть поест дерьма. Я затолкала все зло обратно ей в глотку. Все кончено! — Она повернулась, плюнула на женщину и снова села на лошадь. Мои воины продолжали веселиться. Какой бы ущерб костлявая женщина ни нанесла людям Эгиля, Бенедетта все исправила. Воины любят драки, обожают победителей, и Бенедетта превратила дурное предзнаменование в доброе. Она подъехала ко мне.

— Видишь? Я нужна тебе. Кто еще сможет отвести зло?

— Тебе здесь не место.

— Я была рабыней! — воинственно заявила она. — И всю жизнь мужчины говорили мне, что делать. Теперь ни один мужчина не может мне приказывать, даже ты! Но я защищаю тебя!

— Я сказал своим воинам, что они не могут взять с собой женщин, — сказал я.

— Ха! Со слугами идет много женщин! Вы, мужчины, ничего не знаете.

Что, вероятно, было правдой и, откровенно говоря, меня согревало ее присутствие.

— Но если будет битва, держись в стороне! — настаивал я.

— А если бы я осталась в Беббанбурге? Кто защитил бы тебя от проклятий той женщины, а? Скажи!

— Тебе не победить, — весело заметил Эгиль.

Я дотронулся до щеки Бенедетты.

— Спасибо.

— А теперь поехали, — гордо заявила она.

И мы поскакали дальше.

Если победа Бенедетты над данкой стала первым предзнаменованием, второе оказалось более зловещим. Мы добрались до первого брода через Мерз, уже смеркалось, и, оставив реку за спиной, мы снова повернули на запад и направились по знакомой дороге к Честеру. Небо на востоке уже потемнело, а на западе умирающие лучи заходящего солнца подсвечивали темные облака. С этого полыхающего темным огнем неба дул ледяной ветер, забирался под плащи и лошадиные попоны.

— Пойдет дождь, — сказал Эгиль.

— Даст Бог, успеем доехать до Честера, — буркнул Финан.

Прямо в этот миг чёрно-красное небо на западе расколола огромная зазубренная белая молния, сияние полыхнуло во весь горизонт, и на мгновение всё вокруг стало ярким и черно-белым. Спустя ещё мгновение раздался звук, гневный рёв Асгарда загремел над нашими головами, сокрушая своим грохотом.

Снаугебланд вскинул голову, задрожал, и мне пришлось его успокаивать. Я дал коню постоять немного, ощущая его тревогу, и опять направил вперёд.

— Она грядет, — сказал Эгиль.

— Что? Буря?

— Битва.

Он тронул свой молот.

Над Виреалумом сверкнула молния. Что значило это предзнаменование? Что опасность пришла с запада? Из Ирландии, где Анлаф победил своих врагов и жаждал заполучить Нортумбрию? Я пришпорил Снаугебланда, желая достичь стен Честера до того, как с моря придет шторм. Еще одна молния скользнула к земле, на этот раз поменьше, но гораздо ближе, где-то среди низких холмов и богатых пастбищ Виреалума, расположенной между рек земли. Зарядил дождь. Сначала лишь несколько тяжелых капель, но вскоре он обрушился ливнем с таким грохотом, что мне пришлось кричать Эгилю:

— Здесь кладбище! Римское! Оставайтесь на дороге!

Мои люди прикасались к молотам и крестам, молились, чтобы боги не потревожили мертвых в давно остывших могилах. Еще одна расколовшая небо молния высветила стены Честера впереди.

Несколько долгих минут мы мокли под дождем, пока не убедили стражей на высоких римских стенах, что мы друзья. Вообще-то, пришлось вызвать на боевую площадку над огромной аркой ворот моего сына-епископа, прежде чем стражники неохотно открыли ворота.

— Кто здесь командует? — крикнул я одному из них, когда мы скакали сквозь арку ворот, освещенную двумя потрескивающими факелами.

— Леоф Эадриксон, господин.

Никогда о нем не слышал. Я надеялся, что в городе будет командовать человек, которого я знаю, с кем когда-то вместе сражался, и он поможет нам найти пристанище. Я понял, что это будет непросто: город наводнили беженцы и их скот. Мы протолкались сквозь стадо, я соскочил с седла на знакомой площади перед большим домом Честера и отдал поводья Алдвину.

— Подождешь меня здесь, пока мы не найдем жилье. Финан! Эгиль, Торольф, за мной. Ты тоже! — крикнул я своему сыну.

Я взял и Бенедетту. Стражник у внешней двери не хотел ее пускать, но поспешно отступил под моим злобным взглядом. Я проводил Бенедетту в просторный зал, построенный еще римлянами, где в главном очаге пылал огонь. В зале находилось около сотни мужчин, и все они хмуро наблюдали за нами.

— Женщина! — неодобрительно воскликнул один из них. — Только служанки могут входить в зал для воинов! – Это произнес высокий худой человек с растрепанной седой бородой и настороженным взглядом. Он указал на Бенедетту. — Она должна уйти!

— Кто ты? — спросил я.

Он посмотрел еще более возмущенно, будто я должен знать его имя.

— Я должен спросить то же самое у тебя! — с вызовом ответил он, но тут услышал, как позади шепчут мое имя, и его поведение внезапно переменилось. — Господин, — выговорил он, и на мгновение мне показалось, что он сейчас рухнет на колени.

— Леоф Эадриксон? — спросил я. Он кивнул. — Мерсиец? — Он снова кивнул. — А с каких это пор в зал нельзя женщинам?

— Это зал для воинов, находиться здесь — честь, господин.

— Она только что выбила все дерьмо из данки, — сказал я, — а значит, она воин. И у меня еще три сотни мокрых, голодных и усталых воинов.