— Если оставишь свои притязания на Камбрию и уведешь воинов обратно в Альбу, нам будет нечего выяснять, — сказал я.

— За исключением того, кто правит Нортумбрией, — отозвался Константин.

— Позволишь править тут язычнику? — кивнул я в сторону Анлафа, слушавшего переводившего ему Ингилмундра.

— Лучше союзник-язычник, чем заносчивый щенок, который относится к нам как к собакам.

— Он считает тебя добрым христианином. И полагает, что все христиане Британии должны жить в мире.

— Под его правлением? — рявкнул Константин.

— Под его защитой.

— Мне не нужна защита саксов. Я хочу преподать ему урок. Шотландию нельзя унижать.

— Тогда покинь эту землю, потому что король Этельстан ведет свою армию, непобедимую армию, и твое унижение станет еще невыносимее.

— Ведите свою армию, — сказал Ингилмундр на саксонском. — Наши копья проголодались.

— А что до тебя, вероломный кусок дерьма, — сказал я, — я скормлю твой труп саксонским свиньям.

— Хватит, — рявкнул Стеапа. — Хочешь биться с моим королем здесь?

— Если он посмеет явиться, — перевел ответ Анлафа Ингилмундр.

— Тогда соблюдай перемирие еще неделю, — сказал Стеапа.

После того как Ингилмундр перевел его слова, воцарилось молчание. Анлаф, похоже, удивился, а потом на его лице мелькнуло подозрение.

— Вы согласны сражаться на этом поле? — наконец спросил он.

— Скажи ему, что мы согласны, — сказал Стеапа, — и побьем их тут. Место не хуже любого другого, а наша армия непобедима!

— И хотите еще неделю? — спросил Анлаф. — Чтобы привести на бойню побольше людей?

— Нам нужна неделя, чтобы привести сюда армию, — ответил Стеапа.

Меня удивило, что Анлаф просто кивнул, даже не взглянув на Константина.

— Одна неделя с сегодняшнего дня, — согласился он.

— А до тех пор вы останетесь к северу от тех кольев из орешника, а мы будем на юге от них.

Стеапа указал на ряд кольев к северу от моста.

— Договорились, — поспешно сказал Константин, вероятно, чтобы показать, что он ровня Анлафу.

— Тогда мы еще встретимся.

Стеапа развернул коня и, не сказав больше ни слова, поскакал к мосту.

Ингилмундр смотрел, как Стеапа спускается по пологому склону.

— Этельстан дал ему право принять решение? — спросил он.

— Да, — подтвердил я.

— А его ведь зовут Стеапа Снотор! — ухмыльнулся Ингилмундр и перевел старое оскорбление Анлафу.

Анлаф рассмеялся.

— Стеапа глупец! Мы встретимся через неделю, лорд Утред.

Я ничего не ответил, только развернул Снаугебланда и устремился за Стеапой. Я нагнал его у моста.

— Так ты согласен со мной? — спросил я.

— Если не сразимся с ним здесь, потеряем Честер, а враг пойдет на север Мерсии. В конце концов, мы все равно сразимся, но он выберет холм повыше этого, склон покруче, и битва будет в два раза труднее. Это не лучшее место, но ты прав. Мы можем победить. — Копыта наших коней громко стучали по мосту. — У него преимущество, и победа не дастся нам легко.

— Она никогда не достается легко.

— Но если Бог будет на нашей стороне, мы можем победить.

Он осенил себя крестом.

На следующий день мы поехали на юг, чтобы встретить Этельстана, ведущего армию на север. Решение принято. Мы сразимся в Виреалуме.

Стеапа настоял на недельном перемирии, чтобы дать армии Этельстана возможность дойти до Честера, но на деле на это потребовалось всего три дня. Вечером третьего дня в церкви, которую построила Этельфлед, состоялась служба, и Этельстан повелел, чтобы все его военачальники присутствовали и привели с собой воинов. Я взял пятьдесят своих христиан. Монахи пели, люди кланялись и преклоняли колени, и наконец, мой сын-епископ встал перед алтарем и прочел проповедь.

Я не хотел там находиться, но Этельстан приказал мне присутствовать, и потому я стоял позади, в тени, отбрасываемой высокими свечами, и готовился услышать слова моего сына. Он славился ненавистью к язычникам, и я ожидал напыщенную речь, нацеленную якобы на Анлафа, но, несомненно, предназначающуюся и мне.

Но он меня удивил. Он говорил о земле, которую мы защищаем, о пашнях и лесах, озерах и горных пастбищах. Он говорил о семьях, женах и детях. Он говорил хорошо, негромко, но очень четко.

— Господь, — сказал он, — на нашей стороне! В наши земли вторглись, как может Бог не поддерживать нас? — Я слушал это и думал о том, что епископы Константина, вероятно, заявляли то же самое, когда Этельстан вторгся в их земли. — Мы потребуем себе все земли, которые наши по праву, — продолжил мой сын, — потому что Нортумбрия — это часть Инглаланда, а мы сражаемся за Инглаланд! Да, Нортумбрия кишит язычниками! — Я мысленно застонал. — Но в Британии есть свои язычники. Епископ Ода рожден язычником! Я воспитан нортумбрийским язычником! Но мы оба — англичане! — Его голос становился громче. — Мы оба — христиане! Оба — епископы! У кого из вас родители-язычники? — Этот вопрос всех удивил, но постепенно начали подниматься руки, включая руку моего сына. Я поразился, как много оказалось поднятых рук. Но, конечно, большинство воинов Этельстана происходили из Мерсии, которую основали даны и долгое время правили в ней. Мой сын опустил руку. — Но теперь мы не даны и не саксы, — с напором продолжил он, — не язычники и не христиане, мы англичане! И с нами Бог!

Хорошая проповедь. Мы все волновались. Каждый воин Этельстана знал, что битва состоится на поле, выбранном врагом, и среди войска разнесся слушок, что Этельстан не одобрил решение Стеапы.

— Это чушь, — раздраженно сказал мне Этельстан. — Поле не идеальное, но не хуже любого другого.

На следующий день после проповеди моего сына дюжина воинов исследовала поросший лесом хребет, который должен был оказаться слева от рядов Этельстана. Разведать хребет до разрушенного частокола Бринстепы я выслал Осви и Эадрика. Они заверили, что между деревьями за селением врагов нет. Тем временем пятьдесят других всадников проехали по выбранному полю битвы на север так далеко, насколько позволило перемирие. Один из них был одет в приметный плащ Этельстана и его шлем с золотым кольцом, напоминавшим корону. Враг был должен следить за ними, но поскольку люди Анлафа пока не были замечены южнее, чем мы договаривались, я не сомневался, что исследование Этельстаном хребта осталось скрытым от вражеских разведчиков.

Этельстан, одетый в потускневшую кольчугу и старый шлем, походил на простого воина из тех, что встают в стену щитов. Он рассматривал поле битвы с высоты хребта и почти всё время молчал. Мы дошли до разрушенного частокола Бринстепы, и он спросил:

— Что здесь было?

— Жила семья саксов, — сказал я. — И они владели большей частью земель в округе. Продавали древесину и держали овец.

— Что ж, сойдёт, — хмыкнул он и опять повернулся к долине, где дорога бежала прямиком к далёкому морю.

— А норвежцы Эгиля будут драться?

— Разумеется, мой король, они же норвежцы.

— Я поставлю тебя справа, напротив вон той реки. — Он имел в виду ту, что глубже. — Твоё дело — напирать на их левый фланг и внушить, что таков наш план.

Я почувствовал постыдное облегчение, что меня не поставили слева от Этельстана, где мы ждали атаки самых неистовых воинов Анлафа.

— Мы их отгоним, — ответил я, — только не слишком далеко.

— Не слишком, — согласился он, — может быть, и вовсе недалеко. Просто удерживай их на месте — и ладно.

У нас будет меньше воинов, чем у противника, и если мы продвинемся чересчур далеко вперёд, то придётся растягивать ряды, заполняя расширяющееся пространство между речушками.

— Ты можешь сделать для меня еще кое-что, лорд Утред, — продолжил Этельстан.

— Говори, мой король.

— Мы должны победить в битве, — ответил он. — А потом занять Камбрию. Мы должны покончить с ними. Они — мятежники!

Он имел в виду данов и норвежцев, тех, что жили на этой беспокойной земле и присоединились к армии Константина, когда та двинулась на юг.