— Лорд Утред. Я сожалею.

Мой старший сын был мёртв. Его сразил меч, и кровь окрасила алым богатое одеяние. Тяжёлый нательный крест был украден. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Теперь я стоял перед ним на коленях, касался его лица, невредимого и странно умиротворённого.

— Мне так жаль, — повторил Этельстан.

На миг я лишился способности говорить.

— Мы примирились, мой король.

— Так значит, завтра начнём войну, — решительно произнёс Этельстан. — И жестоко отомстим за его смерть.

Господь завтра явит нам свои чудеса? Но мой старший сын погиб, и пока я возвращался к своим, огни костров расплывались перед моими глазами.

Настал рассвет, и птицы запели в верхушках деревьев, как в самый обычный день. За ночь дождь ослаб, но ещё моросил, когда я покинул укрытие. Мои кости ныли, напоминая о том, как я стар. У догорающего костра рвало Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от повешения.

— Перепил ночью? — поинтересовался я, пиная собаку, которая прибежала жрать блевотину.

В ответ он только покачал головой. Лицо было бледное и напуганное.

— Ты уже стоял в стене щитов, — сказал я, — и знаешь, что делать.

— Да, господин.

— К тому же они тоже боятся.

Я кивнул на север, где за низким холмом расположились враги.

— Да, господин, — неуверенно повторил он.

— Ты, главное, следи за ударами копий снизу, — напомнил я, — не опускай щит.

Он был склонен так делать во время тренировок. Воин из второй шеренги врага мог ударить копьём в икру или лодыжку, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, открыв себя для удара мечом по груди или горлу.

— Ты справишься, — сказал я ему.

Мой слуга Алдвин принёс мне кубок с элем.

— Есть хлеб, господин, и бекон.

— Сам поешь, — сказал я ему. У меня аппетита не было.

Ко мне приблизился сын, теперь единственный сын. Он тоже был бледен.

— Это Ингилмундр, — сказал Утред.

Я понял — он имеет в виду, что это Ингилмундр проник в наш лагерь и убил его старшего брата.

— Ты уверен?

— Его опознали.

Что ж, это имело смысл. Высокий, красивый норвежец, который клялся в верности Этельстану и получил земли в Виреалуме, лишь притворялся христианином. Он заключил тайный союз с Анлафом и провёл кучку своих людей сквозь тьму. Ингилмундр знал армию Этельстана, говорил на нашем языке и в эту дождливую ночь пришёл убить короля, надеясь лишить нас вождя и посеять панику. Но вместо этого убил моего сына и в суматохе пожара скрылся в ночи.

— Скверный знак, — сказал я.

— Добрый знак, отец.

— Что в нем доброго?

— Напади он чуть раньше, и ты был бы мёртв.

Лёжа ночью без сна, я тоже думал об этом.

— Прежде чем твой брат умер, мы с ним примирились, — сказал я сыну. Я вспомнил наши объятия. Я чувствовал в тот момент, что сын беззвучно рыдает, уткнувшись мне в плечо. — Плохой я отец.

— Нет!

— Теперь уже слишком поздно, — отрезал я. — Но сегодня мы убьём Ингилмундра. Заставим его страдать.

На мне были штаны и рубаха, но Алдвин принёс мне лучшую фризскую кольчугу с тяжёлым плетением, на кожаной подкладке и обрамлённую по подолу и горловине серебряными и золотыми кольцами. Я нацепил богато украшенные браслеты, сверкающие трофеи прошлых побед, они напомнят врагу, что я — лорд-воитель. Надел тяжёлые сапоги со стальными полосками и золотыми шпорами. Застегнул расшитый серебряными квадратами пояс с малым мечом — под правой рукой я держал Осиное жало, а сверху тяжелый пояс с золотыми волчьими головами, с которого на левом бедре свисали ножны со Вздохом змея.

Я повязал вокруг шеи шарф из редкого белого шёлка, дар Бенедетты, поверх него — толстую золотую цепь с серебряным молотом, прямо у сердца, и с золотым крестом, который, как клялась Бенедетта, меня защитит. На плечи набросил плащ, чёрный как ночь, и надел лучший шлем, увенчанный серебряным волком. Потопал ногами, прошёлся пару шагов, чтобы тяжёлые доспехи сели удобнее. Алдвин, лунденский сирота, во все глаза смотрел на меня. Я лорд-воитель, хозяин Беббанбурга, полководец Британии, и Алдвин видел во мне сияние власти и силы, не ведая о страхе, от которого сжималось мое нутро, о страхе, который терзал меня, делая хриплым голос.

— Снаугебланд осёдлан?

— Да, господин.

— Веди его. И… Алдвин?

— Да, господин?

— Останешься за стеной щитов, и подальше. Посыплются стрелы, держись там, где не долетят. А если ты мне понадобишься, я позову. Теперь приведи коня.

Мы первыми из воинов Этельстана должны были перейти по мосту на поле битвы. Король попросил меня держать правый фланг, как раз около глубокой реки. Мы ждали самого жестокого боя на левом фланге, куда Анлаф пустит безудержных норвежских воинов, но правый фланг тоже окажется под ударом, ведь кто бы там ни встал перед нами, противник постарается пробить нашу стену щитов и зайти в тыл Этельстану.

У самой реки я поставил Эгиля и его людей, следом четырьмя рядами выстроил воинов Беббанбурга, а слева от них разместил своих воинов Ситрик, после него в центре своей шеренги Этельстан построил мерсийцев, а левый фланг, где мы ожидали атаку норвежцев Анлафа, доверил пяти сотням западных саксов.

С запада налетел дождь, моросил пару минут, а потом хлынул ливень. Я выдвинул строй на пятнадцать шагов вперед. Врагов пока не было видно, и я считал, что Анлаф строит своих воинов за невысоким хребтом, отделявшим долину, и готовится к решительному броску. Пока мы ждали, я приказал воинам из последнего ряда выкопать саксами ямы и нарезать длинной мокрой травы. Каждую яму в две ладони шириной и глубиной в три наполнили мокрой травой. Враги, конечно, наблюдали за нами, хотя мы их и не видели, но вряд ли поняли, зачем это нам. А даже если и поняли, то атакующие сосредоточатся лишь на наших щитах и мечах. Нарыв и прикрыв травой достаточно ям, мы снова отступили на пятнадцать шагов.

Я находился позади стены щитов, верхом на Снаугебланде. Эгиль и Ситрик тоже были верхом, и оба оставили по дюжине человек позади стены щитов как резерв. За мной находился Финан с двадцатью воинами. Слишком мало, чтобы закрыть пролом в стене щитов, но так же растянута и вся армия Этельстана. У меня осталось ещё две дюжины лучников с охотничьими луками, больше я вводить в бой не хотел. Летящие стрелы заставят противника пригнуть головы и поднять щиты, но в стене щитов убивают мечи в руках воинов, а не стрелы.

Сам Этельстан в сопровождении епископа Оды и шести конных воинов объехал передний край войска. Он выглядел великолепно. Его конь был покрыт алым чепраком, уздечка и шпоры сияли золотом, шлем венчала золотая корона. Поверх сверкающей кольчуги на короле был алый плащ, на груди висел золотой крест, а ножны меча были полностью золотые, дар Альфреда отцу Этельстана. Король разговаривал со своим войском, и я вспомнил, что так же делал его дед при Этандуне. Произнося ту речь, Альфред, кажется, беспокоился сильнее, чем в самом бою, я до сих пор словно видел его перед собой — худой, в поношенном синем плаще, он говорил высоким надрывистым голосом, с трудом подбирая нужные слова.

У Этельстана было больше уверенности, слова давались ему куда легче. Когда он дошел до нашего фланга, я подъехал к нему. Я осторожно провёл Снаугебланда, избегая ям, приблизился и склонил голову перед королём.

— Приветствую тебя, мой король.

Он улыбнулся.

— Я вижу, ты носишь крест, лорд Утред, — громко произнёс он, указывая на золотое украшение Бенедетты. — И вместе с ним эту языческую безделицу?

— Безделица, мой король, — так же громко ответил я, — повидала вместе со мной больше битв, чем я могу сосчитать. И все мы выиграли.

Мои люди радостно зашумели, и Этельстан позволил им пошуметь, а после сказал, что они сражаются за свои дома, за жён и детей.

— Прежде всего, — заключил он, — мы дерёмся за мир! Мы воюем, чтобы изгнать Анлафа из наших земель и дать понять скоттам, что, покусившись на нашу землю, они ничего кроме могил не получат.