Маргарэт удалось улыбнуться.

– Ты же знаешь Джэба, он – человек минуты. Он назвал ее в честь поля калифорнийских маков у нас под окном.

Хотя доктор предупредил ее, что она не должна пока вставать с постели, она чувствовала себя неплохо. Ей внезапно остро захотелось ощутить тепло солнечного света на своей коже. Маргарэт взяла ребенка на руки и медленно пошла по мягкой лужайке к подножию холма.

Поппи лежала тихо у нее на руках, глядя по сторонам своими широко раскрытыми, все видящими яркими голубыми глазенками, когда Маргарэт шла по колено в цветущих маках. Чувствуя в душе боль и жалость, она села среди цветов и взяла ребенка так, чтобы он мог видеть их.

– Посмотри, малышка, – шептала она, – ты только посмотри. Как красивы эти калифорнийские цветы. И знай, что твой отец назвал тебя в честь них. Взгляни, как танцуют лепестки на ветерке, словно легкий рой алых бабочек.

Маргарэт протянула ребенка вперед, чтобы девочка смогла окунуться в душистое ало-черное море нежных стройных цветов.

– Всегда помни это, моя крошка. Твой отец назвал тебя в честь их красоты.

Подняв голову, Маргарэт окинула взглядом расстилавшиеся вокруг нее просторы земли – все это, и еще дальше, дальше – принадлежало ее мужу и его партнеру.

– И когда-нибудь все это будет твоим – вся эта сказочная, щедрая земля, – шептала она, но ребенок смотрел на цветы, словно всецело потонув в их красках и, аромате.

1880, Калифорния

Розалия скорбно посмотрела через плечо, когда уезжала из дома Мэллори. Занавески были опущены и блестящие стекла окон отражали только пустоту. Не было собак, лениво лежавших около входных ступенек, ни кошек, играющих на кухне, не было кобыл с жеребятами, резвящимися в загоне, – как это было в ее собственном доме. И не было ребенка в манежике, принимавшего послеобеденную солнечную ванну.

Когда бы она ни приехала к Маргарэт, гостиная была аккуратно прибрана, тяжелые золотистые парчовые занавеси были полузадернуты. Не было ни книг, ни журналов, разбросанных повсюду, не было детских игрушек на красивом турецком ковре. Массивные диваны не имели впадин на тех местах, где обычно часто сидят. Не было даже звука летающей мухи.

Дом выглядел пустынным, думала Розалия с сожалением, как будто в нем никто не жил годами. Она взяла свой хлыст с серебряным наконечником и пустила лошадь в галоп, оставляя дом и Маргарэт позади.

Господь свидетель, она старалась изо всех сил проникнуть сквозь защитную оболочку, которую создала вокруг себя Маргарэт. Но Маргарэт упорно не хотела понять, что Джэб покинул ее. Он не был дома с того дня, как шесть месяцев назад родилась Поппи, но Маргарэт говорила о нем так, словно он должен был вернуться домой завтра или на следующей неделе.

– Джэбу просто захотелось попутешествовать немного, – говорила она Розалии, хорошо знавшей, что может поделывать сейчас Джэб. – Он всегда был любителем путешествий. И наливала чай из тяжелого серебряного чайника в изящную фарфоровую чашку спокойно, словно верила своим словам.

Ник сказал ей этим утром, что дом Джэба в Сан-Франциско был закрыт, и остался только человек, присматривавший за домом. Он также сказал, что адвокаты получили телеграмму из Монте Карло с распоряжением положить на счет миссис Мэллори приличную сумму денег. Слава Богу, что Джэб не пренебрегал хотя бы финансовыми обязанностями.

Сегодня Розалия намеренно спросила Маргарэт, не получила ли та известий от Джэба, думая, упомянет ли она о деньгах.

– Ах, да. Совсем забыла. Я получила такое чудесное письмо от него из Монте Карло. Оно так хорошо написано и очень обрадовало меня, – голос Маргарэт нервно оживился. Она так явно лгала, что Розалии стало нестерпимо жалко ее.

– Джэб так замечательно пишет письма. Мне показалось, что я там вместе с ним.

– Он не больше наслаждается видами Франции, чем мы с тобой, – возразила Розалия, не выдержав. – Азартные игры! Вот что делает Джэб в Монте Карло.

– Может быть, – сказала Маргарэт мягко. – Но он хорошо заботится обо мне.

Большие карие глаза Розалии сравнивали. Маргарэт выглядела такой усталой и измученной. Ее роскошные рыжие волосы утратили свой блеск, и ее кожа была болезненно бледной. Она выглядела как женщина, которая не спит по ночам, которая ворочается с боку на бок в постели, мучимая воспоминаниями.

Если бы не ребенок, думала Розалия, она, наверно, не смогла бы продолжать эти еженедельные визиты. Казалось, Маргарэт не радуется ее приезду. Было бы проще оставить все как есть. Но, как друг Джэба и его партнер, Ник чувствовал себя ответственным за ребенка. Можно было безошибочно сказать, что Маргарэт любила свою дочь.

Розалия думала также о том, что Поппи нельзя было, строго говоря, назвать красавицей, как ее дочь, Энджел. Но в ней было какое-то свое собственное очарование. У нее была копна рыжих волос и отцовские глаза – яркие, голубые и пытливые – и очаровательный, едва заметный изгиб в уголках рта. Маргарэт притворялась, что все в порядке и жила затворницей, но Розалия не могла смириться с тем, что она обрекала на одиночество и свою дочь. Она не отпускала Поппи даже поиграть с Энджел.

Облачко песка взметнулось с вершины холма. Вот уже показались сверкающие красные крыши ее очаровательной гасиенды. Почуяв дом, лошадь поскакала быстрее, предвкушая кормушку с овсом, которая ждала ее. Розалия воспряла духом, когда подумала о своей семье, о любви и согласии, царивших в ней. Покинуть дом Мэллори было все равно что уехать из тюрьмы, думала она виновато, ведь как она ни старалась, Маргарэт не позволяла приблизиться к ней.

Не по сезону жаркая погода установилась в декабре, принеся с собой тучи мух, которые донимали скот и лошадей. Настырные насекомые пробрались и в дом, роясь с жужжанием на кухне, несмотря на яркую мексиканскую расшитую бисером и бусами занавеску на двери, которая шевелилась от сухого, знойного ветра. В первый раз Розалия обрадовалась, что юного Грэга не было дома – он был в академии в Сан-Матео; он не страдал сейчас от этой пыльной, изматывающей жары. Энджел была в детской – подальше от горячего ветра и несущих заразу мух. Из-за жары Розалия не ездила со своими обычными визитами в дом Мэллори.

Несколько недель спустя старый индеец – слуга Мэллори – пришел в дом Константов на рассвете. Он жил в старой части дома Мэллори на ранчо Санта-Виттория, и был с самого начала поваром Джэба и присматривал за его домом. Он прошел пятнадцать миль босиком, в своем старом серапе, которым обернул лицо, чтобы укрыться от пыли.

Экономка Константов, Инез, была уже на кухне, разжигая массивную железную печь. Она уставилась на него презрительно, когда индеец потребовал, чтобы она позвала синьора и синьору Констант.

– Синьор уже уехал на пастбища, – ответила экономка, шокированная тем, что он просит о таких вещах. – А синьора нуждается в отдыхе.

– Разбуди свою хозяйку, – бледные глаза индейца вспыхнули гневным блеском, когда он подошел к ней ближе.

Толстая Инез нервно отскочила назад.

– Сейчас я разбужу синьору, – сказала она, задыхаясь, и побежала по ступенькам так быстро, как только позволяли ей ее полные бедра.

Розалия вскочила, когда Инез потрясла ее за плечо.

– Что-то с ребенком? – закричала Розалия, срываясь с постели и бросаясь к двери. – Что-нибудь случилось?

– Нет, нет, синьора, с ребенком все в порядке. Пришел старый индеец из дома Мэллори. Он здесь, в кухне. Говорит, что должен видеть вас. Я даже не знала, что и делать.

Она нервно комкала свой белый передник, готовая расплакаться.

Натянув халат, Розалия побежала вниз по ступенькам в кухню.

– Что случилось? – спросила она встревоженно.

– Миссис почувствовала себя плохо два дня назад, – ответил ей индеец замогильным голосом. – Она все говорила, что с ней все в порядке, но я давно заметил, что ей нехорошо. Ребенок миссис Джэб не может там оставаться. Это опасно.