Февраль снаружи, февраль внутри. Настроение под стать погоде: сыро, пасмурно, близко к нулю. Я шел от весовой к паддоку ипподрома в Ньюбери, стараясь не разыскивать взглядом лица, которого здесь нет и быть не может, знакомого до мельчайшей черточки лица. Даниэль де Бреску. Мы с ней были официально помолвлены — бриллиантовое кольцо и все такое.

Когда я просил ее руки и получил согласие, тогда, в ноябре, это было радостной неожиданностью. Это пробудило меня, взволновало, сделало счастливым... Но сохранить ее сейчас, во время предвесенних заморозков, оказалось не так-то просто. Моя темноволосая возлюбленная, похоже, решила обратить свои взоры от простого жокея-стиплера (то есть меня) на более почтенного, более богатого и более утонченного джентльмена благородных кровей (он был принцем), который к тому же имел наглость быть красавцем.

Я старался выглядеть невозмутимым, но все мое горе и разочарование проявлялись в скачках. Я брал препятствия очертя голову, принимая опасность как наркотик, который должен заглушить боль. Неразумно, конечно, заниматься опасной работой, когда мысли твои витают где-то вдалеке, но транквилизаторы бывают разные.

В паддоке, как обычно, ждала принцесса Касилия. Даниэль, племянницы ее мужа, на этот раз рядом не было. Принцесса смотрела, как выводят ее скакуна, Каскада. Я подошел, пожал протянутую мне руку и слегка поклонился в знак почтения.

— Холодный сегодня день, — сказала она в качестве приветствия. Говорила она чисто — лишь слабый акцент напоминал о том, что принцесса не англичанка.

— Да, холодно, — согласился я.

Даниэль не пришла. Ну да, конечно. Глупо было надеяться. Она весело сообщила по телефону, что на эти выходные не приедет: она с принцем и его друзьями уезжает на сказочное флорентийское собрание в отель в Озерной области. Там будут лекции по итальянскому Возрождению, которые читает хранитель коллекции итальянской живописи Лувра, и все такое в том же духе. Такая замечательная, уникальная возможность, она уверена, что я ее понимаю...

Вот уже третьи выходные подряд она была уверена, что я понимаю...

Принцесса, как всегда, выглядела великолепно: стройная и исключительно женственная. Она куталась в мягкую соболью шубку, ниспадающую с узких плеч. Обычно она ходила с непокрытой головой, укладывая темные прямые волосы в высокую прическу, но сейчас надела высокую меховую шапку в русском стиле. Я мимоходом подумал, что немногие смогли бы носить ее с большим изяществом. Я ездил на лошадях Касилии уже больше десяти лет и хорошо знал костюмы, в каких принцесса появлялась на скачках. Эта шапка была новой.

Она заметила, на что направлен мой взгляд, увидела мое восхищение, но сказала только:

— Как вы думаете, Каскаду не холодно?

— Ничего, быстрее скакать будет, — ответил я. Если я ничего не скажу насчет отсутствия Даниэль, сама она об этом не упомянет. Всегда сдержанная, принцесса скрывала свои мысли за длинными ресницами и цеплялась за светские манеры, используя их как щит против самых страшных атак внешнего мира. Я знал ее достаточно долго, чтобы научиться ценить столь обдуманное поведение. Она могла усмирить бурю с помощью любезности, успокоить гром невозмутимой светской болтовней и обезоружить самого задиристого противника тем, что ожидала от него приличного поведения. Я знал, принцесса уверена, что я буду держать свое горе при себе, и ей будет очень неловко, если я заговорю об этом. С другой стороны, она прекрасно понимала, в каком затруднительном положении я нахожусь. Мало того, что Даниэль была племянницей ее мужа, Литси, тот принц, что сейчас развлекал Даниэль на этом сборище имени пятнадцатого века, приходился племянником ей самой.

Племянник принцессы — Литси и Даниэль, племянница ее мужа, оба гостили в ее доме на Итон-сквер. Я предполагал, что они не расстаются с завтрака до ужина — и с ужина до завтрака.

— Каковы наши шансы? — спросила принцесса ровным тоном.

— Довольно хорошие.

Она кивнула, исполненная приятных надежд на новую победу.

Каскад, несмотря на полное отсутствие мозгов, был преуспевающим победителем многих двухмильных стипль-чезов и в прошлом не раз оставлял позади всех своих соперников на этом самом ипподроме. Если повезет, он снова всех обойдет. Но никогда нельзя загадывать заранее, ни в скачках, ни в жизни...

Принц Литси — полное его имя в ярд длиной и, с моей точки зрения, совершенно непроизносимое — был образованным, культурным, обаятельным и доброжелательным космополитом. Он говорил на великолепном правильном английском, без малейшего акцента, свойственного его тетушке, что неудивительно: он родился, когда его августейшие дедушка с бабушкой уже были низложены, и большую часть детства провел в Англии.

Теперь он жил во Франции, но я за эти годы несколько раз встречался с ним, когда он приезжал навестить тетю и приходил с нею на скачки. Он мне по-своему нравился, а вообще я его почти не знал. Когда я услышал, что он приезжает в гости, я даже не подумал, какое впечатление он может произвести на блестящую американку, которая работает в информационном агентстве и тоскует по Леонардо да Винчи.

— Кит! — сказала принцесса. Я оторвался от размышлений об Озерной области и сосредоточился на ее спокойном лице.

— Ну что ж, — сказал я, — одни скачки труднее, другие легче.

— Вы уж постарайтесь!

— Хорошо.

Наши встречи перед скачками со временем превратились в короткие спокойные интерлюдии, во время которых мы мало говорили, потому что понимали друг друга без слов. Большинство владельцев приходили в паддок в сопровождении своих тренеров, но Уайкем Харлоу, тренировавший лошадей принцессы, в последнее время перестал посещать скачки. Он постарел, и ему трудно было разъезжать туда-сюда, да еще зимой. Уайкему уже изменяла память, и колени у него дрожали, и все же то человечное отношение к лошадям, которое с самого начала вывело его в ряды лучших тренеров, не изменяло ему. И он по-прежнему выпускал из своей конюшни на восемьдесят голов нескончаемую череду победителей, и я ездил на них, поминая Уайкема добрым словом.

Принцесса неутомимо появлялась на скачках в любую погоду. Она гордилась подвигами своих «приемных детей», обсуждала их будущее, вспоминала прошлое, заполняя свои дни делом, интерес к которому не угасал. За много лет у нас с нею сложились отношения официальные и в то же время достаточно тесные. Мы делили радость успеха и горечь поражения, легко понимали друг друга во всем, что касалось скачек — а в остальном наши жизни не пересекались. Так было до прошлого ноября, когда Даниэль приехала из Америки, потому что ее прислали работать в Лондон, и очутилась у меня в постели. С тех пор Касилия видела во мне будущего члена своей семьи и часто приглашала в гости, но наши отношения, особенно на скачках, остались прежними. Они сложились слишком давно и, похоже, устраивали нас обоих.

— Желаю удачи! — беспечно сказала она, когда пришло время садиться в седло. Мы с Каскадом легким галопом направились к старту. Он, видимо, разогревался, но, как обычно, ничего не сообщал мне о своих ощущениях. С некоторыми лошадьми мысленное общение может быть почти таким же внятным, как человеческая речь, но вороной, стройный, резвый Каскад постоянно пребывал в беспомощном молчании.

Скачка оказалась куда труднее, чем я думал: один из наших соперников за то время, что мы не встречались, стал значительно более опытным. Они с Каскадом шли голова в голову, и на поворотах он висел на нас, как репей.

После последних четырех препятствий, на финишной прямой, он по-прежнему шел бок о бок с Каскадом: его жокей отжимал нас в сторону, хотя вся дорожка была свободна. Это была деморализующая тактика — этот жокей часто использовал ее против лошадей, которых считал опасными соперниками. Но я был не в том настроении, чтобы позволить ему или кому-то другому загонять меня в угол. В душе у меня кипела безжалостная ярость, я с трудом сдерживал рвущееся наружу отчаяние.