Накануне шотландец был поражен царственным достоинством Мари, говорящей, стоя на верхней ступеньке лестницы, обращаясь к Мерри Рулзу, Пленвиллю и Байярделю. Казалось, что в ее поведении и позе было что-то театральное. Он говорил себе, что Мари должна предстать перед Советом внизу этой лестницы, а члены Ассамблеи будут находиться напротив нее, в глубине салона, сидя за столами, расставленными полукругом Рулз и другие обязательно вспомнят ее внезапное появление накануне. Впечатление от этого еще больше усилится.

Когда приготовления были закончены, Мобрей приказал служанкам принести напитки из соков фруктов, собираемых на острове. Они наполнили большие кувшины ромом и французским вином, затем принесли за куски с острыми специями, возбуждающими жажду.

Когда все было закончено, Реджинальд заглянул к Луизе де Франсийон.

Она одевала осиротевшего ребенка, казавшегося со всем маленьким в черной одежде, наскоро сшитой для церемонии. Ребенок, видимо, еще не осознавал, что происходит, и то, что готовилось, казалось ему игрой. Реджинальд дал ему небольшой урок достаточно строгим голосом, наказав ему вести себя скромно, не произносить ни одного слова до тех пор, пока его о чем-нибудь не спросит какой-нибудь из членов Совета или мать, при этом отвечать как можно короче. После этих наставлений он отправил Жака в его комнату, а сам, повернувшись к Луизе, сказал с улыбкой на устах:

— Надеюсь, что все пройдет хорошо, не так ли? Вы устали, друг мой! Ничего, зато потом отдохнете. Вы этого вполне заслуживаете.

Она не разделяла его веселости, не сводя с него влюбленных глаз, в которых был также и упрек.

— Реджинальд, — сказала она нежным голосом, — вы отлично знаете, что этой ночью я не спала. Мне надо было сшить одежду, а вы даже не зашли ко мне.

Уловив упрек в ее голосе, Реджинальд с уверенностью ответил:

— О! У меня было столько дел, Луиза! Вы думаете, что на Совет можно прийти просто так, не обсудив заранее того, что надо будет сказать?

— Думаю, что вы правы. Но хотя бы на несколько минут! Я думала, что вы придете, услышав, как открываются наружные ворота.

— Этой ночью? — осторожно спросил он, скрывая свое удивление. — Наружные ворота? Входная решетка, вы хотите сказать?

Она утвердительно кивнула головой и добавила:

— Я все время прислушивалась. Мне так хотелось, чтобы это были вы. Но я была страшно разочарована, это был всего лишь майор Мерри Рулз.

На этот раз удивление Мобрея было так велико, что он потерял всякую осторожность.

— Черт побери! — воскликнул он. — Вы говорите, что Мерри Рулз был здесь этой ночью? Почему же я ничего не слышал? А что ему было надо?

— Он попросил позвать мою кузину. Демарец не спал и открыл ему.

Реджинальд нервно прошелся по комнате, о чем-то задумавшись. Потом снова подошел к Луизе и вкрадчиво спросил:

— И Мари приняла его? Где? О чем они говорили?

— Не знаю. Он подождал ее в салоне. Мари так устала, что не хотела к нему спускаться. Но Демарец добился своего, и она спустилась в салон к майору. Я, правда, не знаю, о чем они говорили, потому что была страшно разочарована, что это были не вы.

— И долго длился разговор? — настойчиво спросил он.

— Не помню. Но в какой-то момент мне показалось, что они ссорятся. До меня долетали обрывки их разговора, потому что иногда они говорили слишком громко. Но я не поняла, о чем. А потом они стали говорить тише.

Она подошла к нему и улыбнулась. Луизе хотелось сменить тему разговора и перейти к другому, более близкому ее сердцу. Желая обнять его, она раскрыла объятья и сказала:

— Это нелюбезно с вашей стороны покидать меня. Вы хорошо знаете, Реджинальд, что я живу только ради вас, дышу, думаю, существую только ради вас, и если мы сейчас расстанемся, я умру.

Она надоела ему. Мобрей считал, что каждое дело надо делать в свое время. Луиза могла бы наконец это понять. То, что она ему сейчас сказала, вновь возвращало его к политике и дипломатии. Надо было приниматься за работу! Какая уж тут любовь!

— Вы уверены, что не ошиблись? Вам не приснилось это, моя дорогая Луиза? Я просто не вижу причины, ну никакой причины, из-за которой майор Мерри Рулз мог прибыть сюда этой ночью.

— Однако как майор беспокоит вас! А обо мне вы даже и не думаете больше…

Она внезапно кинулась ему на шею. Мобрей, стараясь не отталкивать ее, спросил еще раз:

— Вы говорите, Луиза, что ему открыл ворота Демарец? Что, черт побери, делал там этот Демарец в это время? Конечно, было уже очень поздно и поэтому я ничего не слышал. Во всяком случае около полуночи. И что же он делал во дворе в этот час, черт его побери?!

Поведение слуги все больше и больше тревожило его. Теперь он задался вопросом, а не шпионит ли Демарец в пользу Мерри Рулза? Это могло быть для него очень опасным!

— Поцелуйте же меня, — умоляла Луиза. — Как вы сегодня холодны, Реджинальд! Вы меня больше не любите! Если бы я знала, то ни за что бы не стала говорить о Мерри Рулзе.

— И были бы неправы.

— Что может нам сделать майор? Насколько мне известно, речь больше не идет о том, чтобы я стала его женой.

Он обвел ее взглядом, полным сожаления. Как и большинство влюбленных с чистой душой, она все переносила на свою любовь, все рассматривала только через призму своей любви. Словно и не было других, более важных дел!

И все-таки надо было использовать эту невинную душу. Он решил, что лучше ей и дальше заблуждаться:

— Может быть, Мерри Рулз ревнует вас ко мне, вы понимаете? Мне хотелось бы поэтому узнать, что он мог сказать Мари. Ах, Луиза, дорогая вы моя, я же предупреждал вас, что мы столкнемся с различными махинациями и клеветой!

Он заметил, как она побледнела.

— Луиза, я пойду к Мари и выясню, что произошло. А вас я попрошу ничего ей не говорить. Позвольте мне действовать самому.

Он привлек ее к себе и обнял за плечи. Она задрожала с головы до ног. Тело ее было таким нежным и прохладным, словно после купания.

Он нежно поцеловал ее долгим поцелуем, потому что ему было приятно получить вновь немного удовольствия от этого готового отдаться ему тела, взывавшего к любви.

Немного отстранившись от нее, он сказал:

— До скорого, Луиза! Пойду повидаюсь с Мари.

И, едва переступив порог, он тут же забыл о ней, хотя его пальцы хранили запах духов, которыми молодая женщина просто поливала себя, воображая, что так она будет более желанной.

Подойдя к двери Мари, Реджинальд резко постучал. В ответ он услышал ее голос:

— Кто там?

— Это я, Реджинальд, — быстро ответил он. — Вы еще не готовы?

— Почти.

— Могу я видеть вас?

— Пожалуйста, если вы так торопитесь.

Повернув ключ в двери, он вошел.

Сидя перед зеркалом, Мари занималась своим туалетом. Она не успела надеть свое траурное платье и сидела просто в рубашке на бретельках, обнажающих ее ровную, немного полную спину, блестящую, как перламутр. В изгибах ее рук образовались маленькие складки, впрочем, очень милые. Она сидела к нему спиной и, взглянув на его отражение в зеркале, спросила не выпуская из рук румян:

— Что случилось, шевалье? Вы в таком нервном состоянии!

— Я восхищаюсь вашим спокойствием, Мари, в такой день!

— Произойдет то, что и должно произойти, шевалье, — ответила она. — Когда я сегодня вставала тоже находилась в крайнем беспокойстве, но я переборола себя. В конце концов, Высший Совет должен войти в мое положение.

Он подошел к ней. Она продолжала свою работу: подкрасила ресницы и отогнула их вверх, напудрила щеки и подкрасила губы. Казалось, она не обращает на него никакого внимания и ведет себя так, словно рядом с ней стоял не Мобрей, а Луиза.

Шотландец почувствовал себя слегка задетым. Глядя на ее плечо девственной белизны, на котором едва держалась бретелька рубашки, он вспомнил тот день, когда впервые увидел Мари. Она только что была в объятиях Ля Пьеррьера и полуодетая отдыхала в гамаке. Ему нужно было только протянуть руку, чтобы схватить ее, все еще разгоряченную после объятий человека, исполняющего обязанности губернатора.