Реджинальд пожал плечами и наклонил голову в знак высшего смирения.

— Я всегда подозревал, — ответил он, — что вам наговорили много лишнего об отношениях между мадемуазель де Франсийон и мною. И вот доказательства!

Он подошел близко к Мари и с волнением произнес:

— Возможно, теперь вы поймете те причины, которые заставили меня жениться на Луизе?

— Абсолютно не понимаю, но надеюсь, что вы мне их приведете!

Он начал болезненным тоном, голосом мученика, человека, которого никто не понимает и не может оценить величия его жертвы:

— Мадам, — произнес он, — я хотел бы, чтобы вы поняли одно: женитьбой на мадемуазель де Франсийон я хотел прекратить распространение сплетен. С самого первого дня я сразу понял, в чем дело. Я сказал себе, что, оставаясь в вашем доме, я всегда буду мишенью для досужих разговоров. Меня начнут обвинять в том, что я руковожу вашими поступками. И я вам уже говорил, что стоит вам принять меры не в угоду колонистам или издать приказ, затрагивающий их интересы, то обвинят не вас, а вашего советника, вашего серого кардинала, как меня уже кое-кто называет. Вдобавок ко всему, такой человек, как я, живущий в уединенном доме, среди женщин, непременно должен вызвать подозрения. Мари, вы красивы, вы — самая красивая женщина на Мартинике, и я могу вам сказать — только не обижайтесь, — что вы неплохо пожили в свое время. Оба мы подошли к такому возрасту, когда нас уже нельзя обвинять, как это до сих пор делают, что мы способны на глупости. Кроме этого, мадам, глубокий траур, который вы соблюдаете, и переживания, которые не оставляют вас до сих пор, ставят вас выше всяких обвинений и подозрений. Но я! Но Луиза! О нас, конечно, говорят! Те, кто пока не может меня открыто обвинить во вмешательстве в политику острова, пытаются в ваших же глазах сделать меня любовником мадемуазель де Франсийон!

Он остановился. Мари слушала его с глубоким вниманием. Она вынуждена была признать, что в его рассуждениях есть своя логика. Он был прав. Он был как раз таким человеком, который всем мешал, прежде всего таким амбициозным людям, как Мерри Рулз, который, кроме всего прочего, видел в Мобрее своего соперника.

Она глубоко вздохнула, как будто освободилась от огромной тяжести.

— И, видите ли, Мари, — продолжал он, — я совсем не удивлен, что майор использовал все средства, чтобы убедить вас в том, что Горный замок стал обыкновенным домом разврата. У него везде есть шпионы. Из самых незначительных фактов, которые те для него добывают, он делает настоящие истории с приключениями и распространяет их по всему острову! Нас стараются достать сразу со всех сторон: со стороны колонистов, отцов иезуитов и доминиканцев. На вас будут оказывать всякое мыслимое давление. Но если я женюсь на Луизе, все сразу придет в полный порядок! Больше уже никто и ничего не посмеет сказать!

Мари молчала. Она думала.

— Я понимаю, — добавил шевалье, — что в глазах большинства людей Луиза уже является моей любовницей. Пусть так! Я считаю, что это оскорбительно для нее, и Бог мне свидетель, что я готов проткнуть насквозь шпагой первого же, кто позволит при мне такую ложь в ее адрес! Но для вас так было бы лучше, Мари!

Она бросила на него быстрый взгляд и спросила:

— Отчего же?

— Да потому, — стал он горячо объяснять, — что подозревать можно всех: меня, Луизу, кого угодно другого, но не вас! Будет лучше, если скомпрометированы будем только мы с Луизой! А вы, Мари, учитывая ваши обязательства по отношению к будущему вашего сына, Жака, вы должны быть выше всего этого, вы должны оставаться чистой, без тени подозрения… И все это потому, что я люблю вас, Мари, люблю всем сердцем, и что помимо этого я испытываю к вам чувство глубокого уважения и привязанности и с удовольствием отдал бы за вас жизнь…

— Реджинальд, — забормотала она, — Реджинальд, ну что вы такое говорите…

Он решил осмотреться. Ему показалось, что ее голос стал мягче и вся она как-то оттаяла.

Она выжидала какое-то время, чтобы прогнать волнение, вызванное его последними словами, дать исчезнуть тому очарованию, которое будили в ней его нежный, вкрадчивый голос, той теплой музыке, которая вызывала в ее памяти картины недавнего прошлого, его первого появления в доме, когда он, можно сказать, просто вырвал ее из рук Ла Пьеррьера, в объятия которого она была уже готова упасть; она хотела освободиться от обаяния его убежденности, потому что ему уже почти удалось уверить ее в том, что он был здесь жертвой интриг. Ясно было одно: он только что открыл ей глаза, и она уже злилась на себя за то, что была не достаточно прозорливой: этот Мерри Рулз посеял в ней сомнения, а он был первым человеком, который был заинтересован в падении Мобрея… В сущности, со стороны майора это могла быть очередная попытка интриги…

Но она сдержала себя, потому что страдала и страдала по вине Реджинальда. Что бы там он ни сделал и пусть он был даже невиновен, по его вине Мари все еще мучила душевная рана, а этого она ему простить не могла.

— Во всяком случае, — решилась она, — вы не сможете меня убедить в том, что не испытываете к Луизе никаких чувств! Она молода и красива. Правда, она глупа, но именно глупые женщины больше нравятся мужчинам, потому что они могут делать из этих гусынь все, что им вздумается. К тому же я отлично помню ваш торжественный тон, с которым вы объявили мне о вашем намерении жениться на ней.

— Вы обманываете себя, Мари, — мягко возразил он. — Вы находились в таком возбужденном состоянии, что, когда я вошел, вы даже не захотели меня выслушать, если бы не эта важная новость. И если я и выразился несколько торжественно, а именно в этом вы меня и упрекаете, то это лишь для того, чтобы пробить вашу броню.

— Я хотел бы, дорогая Мари, — продолжал он с новым чувством, — чтобы между нами не было ни малейшей тени, чтобы мы полностью доверяли друг другу и никто не смог бы встать между вами и мной! И тогда вы увидите, что нам все будет удаваться! Вы увидите, что мы будем счастливы! Может ли такое быть? Может ли такая женщина, как вы, без недоверия, без задней мысли согласиться на преданность такого человека, как я: слабого и непостоянного? Да, человека, которому свойственны все слабости мужчины и который к тому же бывает вынужден изменять самому себе из дипломатической необходимости!

Мари провела рукой по лицу:

— Послушайте, Реджинальд, мне хотелось бы верить вам. Но я так устала. Я давала вам всего несколько минут. Видите, у меня больше нет сил. Прошу вас, оставьте меня, а позже мы поговорим…

— О, нет! — заметил он. — Вы разговаривали сегодня со мной с явной жестокостью и сделали тем самым из меня самого несчастного человека в мире! Мы должны сейчас же уничтожить то, что нас разделяет. До тех пор, пока вы не вернете мне вашего доверия, Мари…

— Это невозможно! — воскликнула она, прерывая его упреки. — Пока невозможно…

Он снова опустил голову.

— Ну, что ж! — прошептал он. — Хорошо. Вы превращаете меня в изгоя. Защищая ваши интересы, я становлюсь ненавидимым всеми! Вы отказываете мне в руке Луизы, вы отнимаете у меня свое доверие! Что я теперь буду делать на этом острове? Ничего! Но, оставшись, я рискую потерять жизнь! Я не смогу жить, зная, что вы рядом со мной, но без права видеть вас и знать при этом, что вы меня презираете, а может быть, и ненавидите! Теперь, когда я лишился вашей поддержки, вашей защиты, в меня любой может бросить камень! Мне могут вменить все грехи, которые только существуют в мире! Мадам, я уезжаю на ближайшем судне, которое уходит на Сен-Кристоф! Прощайте, мадам…

По мере того, как он говорил, его голос звучал все громче. Он коротко кивнул Мари и быстро направился к двери. Но прежде, чем он взялся за ручку, Мари сказала:

— Реджинальд, еще одно слово…

Он в надежде обернулся к ней. Уже во второй раз та же стратегия оказалась выигрышной.

— Ведь вы — любовник Луизы! Признайтесь!

— Это вам кто-то сказал.

— Да, мне это сказали. Теперь я хотела бы услышать это из ваших уст.