Это напугало меня больше, чем все малопонятные опасности полигона. Лучше бы снаряд нашла, честное слово. Снаряд то ли взорвется, то ли нет, а встреча с типом, собирающим грибочки на этой пропитанной ядами земле, уж точно не обещала ничего хорошего. Ушел он совсем недавно и мог столкнуться с маленьким доверчивым Дрюней…

Я кинулась назад к ограде из «колючки». Буханье барабана слышалось в стороне, но бежать на звук я боялась: мало ли какой там бурелом. Нет, лучше старым путем выйти на тропинку, которая меня еще не подводила, и…

И я с разбега налетела на кочку и грянулась подбородком об узловатый корень. Определенно, сегодня у моей физиономии был не лучший день. «До свадьбы заживет. До моей-то уж точно», – успела подумать я, и вдруг земля подо мной забилась, упруго толкая в живот.

От ужаса я взревела так, что не узнала собственный голос. Барахтающаяся кочка подо мной отозвалась истошным визгом. В живот ощутимо били крохотные копытца. Перевалившись на бок, я выпустила пятнисто-полосатого поросенка. Он был чуть больше кошки.

Не успела я удивиться, откуда здесь взялся поросенок и почему он так странно раскрашен, как из-за елки показалась его разгневанная мамаша.

Кабаниха!

Вместе с вздыбленной на загривке черной щетиной она была мне выше пояса, а весила центнера полтора. Я рванула в чащу, не сообразив, что как раз там ей легче бежать. Ветки, хлеставшие мне в лицо, проходили у нее над загривком.

Обернуться и рассмотреть преследовательницу не было времени, да я и с одного взгляда запомнила ее навсегда. Господи, туша какая, вот сейчас, сейчас догонит, опрокинет и растопчет! А клыки! Острые, закрученные винтом – в самый раз кишки наматывать.

Среди зелени мелькнула серая стена, и я бросилась к ней. Стена – значит, люди. На худой конец, если там одни руины, на нее можно будет влезть.

Разглядеть сооружение мешали густо росшие елочки. Я врубилась в них и увязла, как жук в одежной щетке. Кабаниха насела. Клянусь, я чувствовала пятками ее горячее дыхание. Тысячи иголок вонзались сквозь футболку и сдирали с меня кожу. Я орала и ломилась к спасительной стене. В гробу я видала эту природу! Животных – в клетки! Все закатать в асфальт, чтоб им негде было прятаться, а кислород для дыхания добывать химическим путем!

Когда кожа слезла до голого мяса, заросли кончились. Я вывалилась на поляну и, прежде чем кабаниха проломилась за мной, успела отбежать метра на три.

Сооружение оказалось бетонным колпаком с узкими амбразурами и железной дверью – кажется, правильно его называть блиндажом или дотом. Людей там не было, точно. Судя по всему, на блиндаже когда-то испытывали снаряды. Он покосился и треснул; в щербинах и сквозных дырах торчали стальные прутья. Ржавая дверь не внушала доверия: если она не откроется с первого рывка, то несущаяся следом туша размажет меня по железу. Надеясь отыграть у кабанихи еще хоть секунду, я рванула из последних сил. В амбразуру не пролезу, надо схватиться за вон ту торчащую железку, подтянуться…

Я взлетела на верхушку блиндажа, уселась и даже успела, задрав футболку, посмотреть себе на живот: краснота, две-три царапины… А казалось, что я освежевана, как кролик.

Моя врагиня неслась во весь опор и только в метре от стены затормозила всеми четырьмя копытами. Темно-бурый пятачок с розовой отметиной нервно дергался. Кабаниха закружила на месте, как будто хотела поймать свой хвост. Она потеряла меня.

Тут бы и притихнуть, а я из вредности запустила в нее обломком бетона. Булыга размером с полкирпича отскочила от щетины, кажется, даже не коснувшись кожи, но дело было сделано. Кабаниха стала пятиться, смешно пытаясь задрать голову. Там, где полагается быть шее, у нее был загривок. Голова не задиралась, и кабаниха поступила как фотограф, у которого не попадает в кадр что-то важное: стала отходить, пока не увидела меня на макушке блиндажа.

Как она зарычала! Львы нервно курят в сторонке. Назвать этот взрыв звуков непоэтичным словом «хрюканье» было бы оскорблением. Ошметки земли летели из-под копыт. Взрыхлив целый огород, кабаниха ринулась на блиндаж. Как пишут в романах, я приготовилась к худшему: похороны, безутешные поросята, вдовец кабан с черной повязкой, седенький профессор биологии рассказывает, какой хорошей матерью была покойница, а публика принюхивается к запаху свежих шкварок…

Не зря свиней считают мудрецами среди животных. Проскочив в опасной близости от стены, кабаниха опять развернулась в мою сторону. Оказывается, она не собиралась разбивать себе лоб, а устроила ни много ни мало психическую атаку. И ведь почти добилась своего. Не скрою, был момент, когда я струхнула, увидев, как эта туша мчится на блиндаж. Ну, во второй раз ей было не взять меня на слабо. Пускай носится, если больше делать нечего.

Я выразила свою радость троекратным «ура».

И поняла, что по собственной глупости могу проторчать здесь до ночи. Кабаниху раздразнила, смартфон оставила дома, чтобы не врать папе, если он позвонит и спросит, как там Дрюня… Похоже, моему прозвищу пора найти еще одну расшифровку: ВВ – Влипшая Ворона!

От старости макушка блиндажа заросла травой, и даже маленькая елочка проклюнулась из шишки, затащенной сюда каким-то лесным зверьком. Я сидела как на коврике, я могла сидеть долго, а где-то среди опасностей полигона носился мальчишка, отважный и безмозглый, как Буратино, – мой брат.

Хорошо, если его нашли солдаты, потому что я не могла ему помочь.

Кабаниха, дрянь толстомясая, набегалась и стала устраивать себе лежку: повертелась, приминая траву, и упала с таким умиротворенным видом, что сразу стало ясно: ее отсюда трактором не сдвинешь. Мамаша, называется. Хоть бы о детях подумала!

В чаще взвизгнул потерявшийся поросенок, мамаша в ответ хрюкнула. И пошла перекличка. Мамаша: «Хрю?», поросенок ей по-французски: «Уи!» Подбежит, повертится – я в порядке – и скроется в траве. Минут за десять отметилось все семейство – пять поросят. Разомлевшая на жаре кабаниха откинулась на бок, и я поняла, что она может обосноваться здесь хоть до осени.

Лес, темный лес поднимался кругом. Ни брата, ни просвета в чаще. Тоска.

Я встала, чтобы хоть осмотреться получше, раз уж оказалась на верхотуре. И вдруг твердь подо мной раздалась, и я провалилась одной ногой в дыру. В бедре хрустнуло, в спине кольнуло; чуть не разорвавшись пополам, и я застыла в невообразимой позе: половинка меня сидела на корточках, а другая, с провалившейся ногой, висела в воздухе. Сгоряча я попыталась сразу выдернуть ногу, и в икру мне впилось что-то острое. Я чувствовала, как, щекочась, кровь сбегает до щиколотки и пропитывает носок. Кабаниха довольно хрюкала.

Я села поудобнее, вытянув не провалившуюся ногу, и стала спасаться не торопясь.

Травяной коврик на макушке блиндажа скрывал дыру в бетоне. За много лет ее забросало ветками и листьями, затянуло дерном, и получилась яма-ловушка. Теперь надо было расчистить дерн и поглядеть, что там впилось мне в ногу.

Вы пробовали копать руками землю, поросшую травой? Сломанные ногти и заусенцы я мысленно добавила к счету, который надеялась предъявить Дрюне и в первую очередь, конечно, лейтенанту.

Расковыряв дерн вокруг ноги, я разглядела в дыре отогнутый вниз ржавый стальной прут. Он зацепился за порванную штанину и не давал вытащить ногу. Но теперь я видела, что делаю, и легко снялась с крючка.

Конечно, после всего я заглянула в дыру, чтобы рассказывать знакомым, какой прут был острый, как он торчал – еще бы чуть, и проткнул ногу насквозь.

На земляном полу прямо подо мной была нарисована пентаграмма, исписанная непонятными значками!

Сами понимаете, как мне захотелось попасть в блиндаж. Кабаниха не уходила, поэтому путь через дверь исключался. Протиснуться в дыру? Когда я расчистила ее от дерна, она оказалась довольно большой, но слишком уж опасно торчал прут. Я попыталась отогнуть его, снова просунув ногу в дыру, но сталь пружинила и не хотела сгибаться. Конец, пропоровший мне ногу, был острым, как копье. Нет, не полезу. Это не риск, а чистое самоубийство.