– Почему?

– Потому что ты ненавидишь Сало, – ответил он и поставил на витринное стекло грубовато сделанную головку из черного дерева. – А это твой будущий защитник!

Лоб у защитника был огромный, как у киношного инопланетянина. Оттопыренная нижняя губа касалась подбородка.

– Пока он просто деревяшка, в которую надо призвать духа, – продолжал Семеныч. – Убиваешь крысу, мажешь божка кровью и зовешь для начала Легбу, Владыку Перекрестков. Он самый надежный, потому что мелкие трикстеры побоятся с ним связываться.

– Кто?

– Трикстеры, духи-обманщики. Прибегут, назовутся чужим именем, примут жертву и ничего не сделают. От них нет вреда, но и толку никакого, – объяснил Семеныч.

– А без крысы нельзя? – спросил я. – Допустим, взять сырое мясо…

– Нельзя! – отрезал Семеныч. – Физику в школе проходишь? Работа без энергии невозможна. Дух должен сделать работу. Если ты позовешь его просто так, не убив живого, он возьмет энергию у тебя.

В том конце магазина притихли. Все смотрели на нас.

– Завидуют, – подмигнул Семеныч.

Я понял, что и продавец-байкер, и двое в косухах безоговорочно верят в его магию. Это было написано на их лицах.

Магия так магия, лишь бы помогла. Я был рад ухватиться за самую невероятную возможность навредить Салу.

Стариковское пальто и шапку-пирожок Семеныч повесил на стену среди товара, закатал рукава, надел длинный черный фартук и стал похож на кузнеца из кино. Голова у него и вправду была обрита наголо, но меня это уже не пугало.

– И ты раздевайся, будешь помогать. – Семеныч бросил мне кухонный передник с кармашком.

Тесемки у передника оказались затянуты намертво, как будто его второпях сорвали через голову. Пока я их развязывал, Семеныч доставал из-под прилавка всякую всячину. На свет появились пакет с белым порошком, тазик с отбитой эмалью, белая жидкость в бутыли, желтая жидкость в колбе. Раскрасневшийся Семеныч продолжал нырять под прилавок: пучки засушенных трав… кухонная доска… скалка… Пироги он собирается печь, что ли?

Порошок из пакета Семеныч высыпал в тазик, плеснул туда понемногу из колбы и бутыли. Жидкости, соединяясь с порошком, пузырились и шипели. Запах пошел мерзкий. Растирая травы в пальцах, Семеныч бросил в тазик по щепотке, и тесто приобрело законченный вид зеленых соплей. Семеныч невозмутимо размазывал это добро по стенкам тазика. И вдруг оно порозовело, загустело и скаталось в плотный колобок. Запахло приятно, как в кондитерской.

– Держи, – разломив колобок, Семеныч протянул мне половину.

Я взял. Тесто было холодное и покалывало кожу электрическими иголочками.

– Лепи его.

– Сало?

– Не лошадку же. Кстати, у тебя нет какой-нибудь его вещи?

– Есть кроссовки. Они мои, но Сало носил их дольше, почти две недели.

– А ты после него не надевал?

Я скорчил брезгливую гримасу.

– Противно! – расцвел Семеныч. – Я в тебе не ошибся: сильные эмоции, свежие чувства… Отрежь от стельки, где пота больше.

Я отрезал кусочек размером с ноготь и замесил в свою половинку теста. Расспрашивать Семеныча не пришлось: я просто чувствовал, что делать. Например, тесто нельзя было рвать, чтобы вылепить отдельно ручки и ножки. Я вытягивал их от целого куска.

Семеныч почти не глядя лепил второго человечка. У него получалось быстрее, чем у меня.

– Думай о Сале, – подсказал он, – думай, что в трамвае думал.

Это было самое легкое. О Сале? Пожалуйста: не-на-ви-жу. Ненавижу его тухлые глаза с карей крапинкой в левом, обветренный рот и скошенный подбородок обезьяны. Ненавижу пальцы, желтые от окурков, с вечно ссаженными в драках костяшками и обкусанными ногтями. Ненавижу, как Сало ухмыляется, гнусавит и тянет слова.

Тесто оставалось холодным, сколько я ни мял его. Оно было мягче пластилина, но тверже настоящего мучного теста и хорошо держало форму. Человечек выходил как живой: голенький, с шишковатыми коленями и поджатыми ягодицами. Сало не жирный, прозвище у него из-за фамилии – Сальников.

Физиономию я вылепил в полминуты, прорезая веки и другие тонкие места кончиками ногтей. Пальцы порхали с неожиданной сноровкой, находя приемы работы, о которых я понятия не имел.

Когда я оторвал взгляд от своей поделки, оказалось, что человечек Семеныча уже готов. Он был как две капли воды похож на меня.

– А это еще зачем?! – испугался я. Кино все смотрели, все видели, как в такие куколки втыкают булавки, а живой человек начинает корчиться.

Семеныч быстрым движением вырвал у меня из брови волосок, вмял в живот человечку и стал заравнивать.

– Для равновесия, – объяснил он. – Хочешь владеть чужой душой – отдай кому-то власть над своей.

Пока его пальцы гладили куколку, я прислушивался к себе, но ничего особенного не почувствовал.

– Не действует ваша магия, – сказал я.

– Конечно. Ты еще должен убить крысу, – напомнил Семеныч, убираясь на прилавке.

Остались только куколки – я и Сало. Он получился немного выше меня, как на самом деле. Положив нас рядом, Семеныч вставил в глаз часовую лупу, вооружился иголкой и стал что-то писать на розовых кукольных животах.

– Заклинание, – объяснил он, поставив последнюю точку сначала мне, потом Салу. – Насколько я понимаю, ты не силен в языке кирунди?

– Не очень, – подтвердил я, глядя на свою куколку. Во что я опять влип?

– Они будут храниться у тебя. Обе, – усмехнулся Семеныч. – Свою куколку никому даже не показывай, а со второй делай все, что тебе хотелось бы сделать с твоим врагом. Отчикаешь ей палец – и он останется без пальца. Разорвешь ее пополам – он тоже разорвется. Но учти: это навсегда. Слепить, как было, нельзя ни куколку, ни человека.

Тут меня пробило:

– ЭТО ЧТО ЖЕ, МНЕ ВСЮ ЖИЗНЬ ИХ ПРЯТАТЬ?!

Прикиньте: стану я взрослым, потом пожилым, потом старым. И каждый год, каждый день, каждый час буду трястись за свою куколку: как бы ее не украли, не раздавили, просто не уронили. Собаку завести будет нельзя… Да и Сало… Мне бы забыть про него, а придется беречь этого гада, ватку ему в коробочку подстилать!

– Мощные эмоции! – поежился Семеныч. – Нет, это не на всю жизнь, а недели на две. Потом куколки затвердеют и рассыплются, ты потеряешь власть над врагом, но и власть над тобой никому не достанется.

Я перевел дух. Две недели – именно то, что надо. За такое время и медведь научится плясать. А Сало – ходить строевым шагом.

– Потом приходи, расскажешь, как все было. Божка вернешь, за расходные материалы с тебя сто двадцать четыре рубля пятьдесят копеек, – буднично закончил Семеныч.

«Ну да, магазин же. Бесплатных чудес не бывает», – подумал я, шаря по карманам. Сто рублей у меня как раз было, еще какие-то монетки находились то там, то здесь. Последний полтинник я выгреб со дна сумки, и набралось как раз сто двадцать четыре пятьдесят. Сегодня мне везло.

– На трамвае поедешь зайцем. По-моему, тебя это не смущает, – заметил Семеныч, сметая деньги в ящик стола. И выбил мне чек с надписью: «Спасибо за покупку».

– А где взять крысу? – спохватился я.

Семеныч, получив деньги, с занятым видом переставлял фигурки на витрине.

– Какая разница! Поймай на помойке, купи в зоомагазине… Только нужно ее не душить, не давить, не топить, а зарезать и живой кровью окропить божка. Лучше всего возьми большие ножницы и оттяпай ей голову. Вам обоим будет меньше мук.

Когда я проходил мимо парней в косухах, они посторонились. Не верилось, что это те самые старогородские, которых наша районная шпана боится до дрожи.

– Пацан, ты не с Заречья? – спросил один.

– С Космонавтов, – сказал я, оглядываясь на Семеныча: накостыляют или при нем постесняются?

– Жалко, а то у нас работа в Заречье. Могли бы тебя подвезти. Ну, будь! – И старогородский пожал мне руку.

Выйдя из магазинчика, я сел на мокрую скамейку. Голова плыла. У витрины, подтверждая, что старогородские – самые настоящие, стояли два мотоцикла.