— Значит, все получилось?!

— Конечно, — улыбка Хекки была такой довольной, что можно было подумать — это целиком его заслуга. — Зар посылает тебе океан своей благодарности и желает долгих лет благоденствия!

— Здорово… — я чувствовала себя так, словно получила долгожданный подарок на день рождения. — Ты расскажешь мне, как все было?

Он кивнул и вдруг вытащил из кармана своих огненных штанов небольшую плоскую бутылочку.

— Это абрикосовое вино, — сообщил мне Хекки с ухмылкой заговорщика. — Но здесь я могу наделить его особой силой. Просто сделай глоток и нам не понадобятся никакие слова. Так проще. Только, давай сядем…

Я послушно опустилась на ковер из лепестков, поставила рядом фонарик и приняла бутылку из рук этого лукавого создания.

Вино!

Кто бы сомневался… Это полностью вписывалось в картину того. что я знала о Хекки.

На вкус оно оказалось сладким, как сок, чуть терпким и словно бы немного маслянистым. Мне страстно захотелось сделать еще глоток, но хрустальный мир вокруг уже начал таять, да и я сама более не была той девушкой, которая еще минуту назад стояла посреди хрустального сада.

О том, что табачник Мо — жуткий проходимец, знали, конечно же, все. Но дела его, тем не менее, шли хорошо: всегда находились желающие усладить свой вкус и разум отборными сортами курительной травы. А закупая листья, Мо не экономил — брал самые лучшие, и потому его табак был в разы ароматней и веселей того, что обычно можно купить на улицах Тары.

Мо уходил из дома рано утром, а возвращался к вечеру, когда младшие дети уже были отправлены спать. Табачник не любил их шумную возню: писклявые голоса отпрысков раздражали его хуже, чем выкрики конкурентов на улице. Старшие были ему не намного интересней, но хотя бы не мешали жить — они и сами норовили сбежать из дома по своим глупым детским делам.

По правде говоря, Мо был бы счастлив вовсе не иметь детей, но жена ему досталась особенно плодовитая и охочая до младенцев. Не успевал один подрасти до разумных лет, как уже другой был на подходе. Так что к своим сорока годам Мо обзавелся пятью дочерьми и тремя сыновьями — один другого глупей.

Когда жена в очередной раз округлилась, табачник даже поколотил ее слегка — где же был твой ум, женщина, что ты опять не выпила вовремя настойку для затвора своих ворот? Но тут ругай — не ругай, а дело сделано. Очередной младенец выпрыгнул на свет в канун весны, когда торговля всегда идет особенно туго, и Мо даже не захотел взглянуть в его лицо, когда повитуха сообщила 'радостную' новость. Как раз накануне табачник подвел расчет своим доходам и понял, что еще немного — и залезет в долги. Попробуй-ка прокормил такую ораву!

Словом, он бы не расстроился, не доживи этот младенец до лета. Но мальчишка оказался упрямым — несмотря на скудную еду в доме, он вытягивал из своей матери все соки и рос, как это положено всем детям.

На вопрос, как назвать нового сына, Мо только отмахнулся, поэтому жена сама дала ему имя — Хи. Ну, имя как имя. Для нищего простолюдина в самый раз. Хотя могла бы и подлиннее выбрать, все равно к этому имени ничего уже не прибавится.

До пяти лет Хи, как и все остальные отпрыски табачника, рос под приглядом матери, и свобода его была ограничена только желанием вовремя набить живот. Он мог бегать по всем окрестным улицам вместе со старшими братьями-сестрами и возвращался домой, когда голод становился особенно сильным. Происходило это, обычно ближе к вечеру, потом что днем табачниковы дети ловко умудрялись воровать еду с прилавков и в чужих садах. Иногда их ловили и пороли без особой жалости, но случалось это редко, да и маленького тощего Хи при этом никогда не трогали. Уж до того невинными глазами он смотрел на хозяев краденой еды, что у тех рука не поднималась. Конечно, это старшие виноваты — сбили малыша с толку, учат плохому… Сам Хи как-то уж очень быстро понял, что его большие зеленые глаза оказывают на людей весьма полезное влияние. Тетки-торговки на улице все чаще сами протягивали ему то яблоко, то лепешку, стоило только встать поблизости и посмотреть на еду особенно грустным взглядом. Фокус этот удавался младшему сыну табачника в совершенстве, да и не только этот. Хи вообще постоянно выходил сухим из воды — чужие люди прощали ему все шалости, а уж родная мать и вовсе никогда не могла даже отругать как следует.

Совершенно неудивительно, что понемногу братья и сестры перестали окликать Хи по имени, а начали звать Лисенком. Так Хекки получил свое прозвище, которое приросло к нему прочнее уличной грязи, что неизменно дополняла его облик, несмотря на все материны попытки отмыть свое чадо.

Единственным человеком, который не поддавался на эту лисью магию, был сам табачник. Мо смотрел на младшенького с неизменным сомнением и гадал, зачем ему так много детей. Ладно уж старшие… с них хоть какой-то прок. Могут изредка по дому матери помочь или накрутить кульков для табака. А этот? Ест как не в себя, шумит громче всех, бегает по всему дому даже тогда, когда приличным маленьким детям уже положено лежать в постели. И ведь сразу видно по этим лукавым зеленым глазам, что ничего путного из мальца не вырастет… Пойдет весь в своего дядьку, родного брата Мо, который только и делал, что кутил напропалую целыми днями и в конце концов пропал в неизвестном направлении.

Но, может, все бы еще обошлось, не догадайся глупый Хекки стащить отцовский табак. Совсем страх потерял, бесстыжий, и решил проверить, насколько далеко можно зайти в своих шалостях. Старшим он ничего не сказал — все сам провернул. И хватило же ума ко всему в придачу уронить мешок в воду…

Хоть старшие были ни при чем, влетело всем. И крепко. Красный от злости Мо так отлупил отпрысков, что те потом еще полгода ходили как шелковые. А проказливого Хекки в тот же день взял за ухо и отвел прямиком в храм Великой Богини. И даром мать выла им вслед, цеплялась руками за рубаху мужа и пыталась отнять у него сына.

Мо был непреклонен.

Товар ему Хекки загубил начисто и тем самым оставил всю семью без доходов. Отличных сушеных листьев в украденном мешке было столько, что хватило бы на несколько недель хорошей торговли. Да тут как раз накануне один из соседей похвалялся табачнику, что в храме дают неплохую награду за мальчишек. Если, конечно, от тех может быть хоть какой-то толк.

Так что Мо долго не думал. У него уже давно зрело подобное решение, а тут все сошлось. И невыносимо досадный убыток, и обещанная награда в храме, и возможность избавиться, наконец, от самого хлопотного из детей. Мо здраво рассудил, что уж лучше вложится в остальных трех сыновей, они, конечно тоже те еще лоботрясы, но какой-никакой, а толк из них выйдет. Парни росли крепкими, сильными — точно не пропадут. А этот… позор семьи, иначе не сказать. Мелкий (весь, гаденыш, в дядьку своего), худой, смазливый, как девчонка! Мо вообще сильно подозревал, что за этот довесок должен благодарить своего негодящего братца, но жена в грехе не сознавалась, хоть убей, а сам братец уже два года не появлялся в Таре.

Хекки сразу понял, что дело пахнет горелым, но до самого храма не догадывался, что именно задумал отец. И только у ворот сложил в уме все обрывки из родительского скандала и внезапно осознал, чем ему грозят эти мрачные серые стены.

Выл и заливался слезами он так, что все прохожие и уличные торговцы оборачивались вслед. Но табачник крепко держал сына за ухо. И ни один мускул на лице Мо не вздрогнул — чего вздрагивать, если решение принято. А жена… ну что жена? Поплачет да уймется, дурная баба. Как бы еще новых не нарожала…

В храме служители внимательно посмотрели на Хекки и назначили свою цену — не самую высокую, Мо ждал большего, но торговаться он не стал. Отпустил, наконец, распухшее ухо своего младшего и на прощанье велел зареванному Хекки вести себя как подобает. А потом ушел вместе с одним из служителей забирать обещанную награду.

Другой служитель взял Хекки за руку и увел прочь из большой залы для прошений.