– Как знаешь, – пожал он плечами.

– Как знаю, – согласился я.

Пожали мы с проэдром друг другу руки, как это у ромеев заведено, и разошлись. И не знал я тогда, что в следующий раз мы встретимся при таких страшных обстоятельствах, что и вспоминать не хочется.

Жара в тот день стояла невыносимой. Сидя в тени, под просторным навесом ярка зеленого шелка, обмахиваясь расшитой ширинкой и попивая из заздравной чаши холодный квас, я очень жалел бедолаг-ратников, которые, обливаясь потом, стройными рядами вышагивали перед нами. Закованные с ног до головы в блестящую броню, с большими прямоугольными щитами, с длинными копьями и тяжелыми шеломами, украшенными конскими хвостами, воины слаженно стучали сандалиями по вымощенной серым булыжником мостовой и упорно двигались мимо нас, стараясь сохранить равнение в рядах.

– Силища-то какая, – удрученно прошептала Ольга и промокнула платочком капельки пота, проступившие на лбу.

– Да-а… – протянул Претич и почесал гладко выбритый затылок. – Ежели василис пожелает, то эти воины нас шеломами своими закидать могут. Уж полдень скоро, а они все идут и идут.

– Не переживай ты так, – успокоил я Претича. – Отсюда они до Киева не докинут, а ближе подойти не смогут.

– Почему? – удивился тот.

– Или тебе в глаз соринка попала? – вопросом на вопрос ответил я. – Мы с раннего утра за этим шествием наблюдаем, а ты все разглядеть не можешь, что сверху ратники царьградские железом прикрыты, а снизу у них ноги голые да сандалии ременные. Не приучены они порты таскать, варварской одежей считают. Оттого путь этим воякам к нам заказан. Хотел бы я на них поглядеть, когда они с голой задницей по нашим сугробам скакать станут.

Засмеялась княгиня, представила, видимо, как эти стройные ряды по нашим лесам шагают.

– Ага, – словно в подтверждение моей догадки, сквозь смех сказала она. – Летом ими комары наедятся, а про зиму и говорить не стоит – муде-то у них, чай, не мехом покрыты. Добрын, – повернулась она ко мне, – кваску мне плесни, а то что-то в горле пересохло.

Нас разбудили еще до рассвета. Под рев длинных медных труб и бой барабанов торжественная процессия вошла в ворота монастыря Святого Мамонта, ставшего нам пристанищем на этой обожженной солнцем земле.

– От такого шума даже мертвый поднимется, – проворчал Никифор, протирая заспанные глаза. – Кого еще там принесла нелегкая с утра пораньше? Прости, Господи, за сквернословие, – привычно перекрестился он и шумно зевнул.

– Сколько раз тебе говорить, чтоб Создателя всуе не поминал? – Григорий отвесил ученику звонкую затрещину.

Мне всегда было смешно наблюдать за этой парочкой. Жердяй за последнее время еще сильнее вытянулся, раздался в плечах, патлы длинные отпустил и бороденкой козлиной похвалялся. При желании он мог бы Григория пополам сломать, но всегда беспрекословно слушался и с готовностью сгибал спину, когда учитель желал отвесить ему тумаков. А так как желание такое у Григория возникало довольно часто, то стоило ему заругаться на нерадивого ученика, тот привычно склонялся перед учителем и смиренно ждал очередной затрещины.

– Погодите-ка своих лупцевать, может, еще силы для чужих сгодятся, – выходя из своих покоев, сказала Ольга.

Она будто и не спала вовсе. Свежая, умытая, в красивом, расшитом скатным жемчугом и витой золотой нитью летнике, покрытая строгим бордовым платном на царьградский манер… казалось, она сошла с одной из икон, которыми богато были размалеваны стены монастыря.

– А вы чего в затрапезе? – взглянула она на нас с Никифором. – Малуша! – обернулась она к спешащей следом сестренке: – Отчего за братом не приглядываешь? – А потом нам приказала: – Ну-ка мухой к себе! И чтоб тотчас, как подобает, все было, – и мы опрометью бросились в келью.

Спустя несколько мгновений мы вышли на монастырское крыльцо. Здесь уже хозяйничал Претич. Он быстро расставил гридней так, чтобы они в случае внезапной опасности прикрыли княгиню, а сам встал чуть в стороне, чтобы не привлекать особого внимания. Я тоже на всякий случай положил ладонь на навершие меча и замер за спиной княгини, готовый ко всему.

Но опасения наши оказались напрасны. Шумная процессия остановилась у подножия крыльца, и вперед вышел ярко разодетый, тучный не по годам, совершенно лысый и безбровый ромей. Он взмахнул жезлом и склонил голову. Трубы еще раз рявкнули и затихли.

– Милостью Господа нашего, Иисуса Христа, и апостолов его, рукоположенный Святейшим патриархом Константинопольским, нижайший слуга апостольской Церкви, смиренный раб господина моего, Порфирородного обладателя Багряных покровов пресвятой Богородицы, цесаря Константина, проэдр Василий приветствует тебя, архонтиса русов, – неожиданно тоненьким бабским голоском, совершенно не вязавшимся с его грузным телом, изрек толстяк.

– Как это «проэдр Василий»? – невольно вырвался у меня возглас удивления. – А Анастасий где?

Но толстяк словно и не заметил моего удивления. Он еще долго перечислял все звания и владения василиса, часто поминая имя своего бога и истово при этом крестясь, пока, наконец, не умолк. Честно говоря, я так и не понял, чего это новоявленный проэдр приперся к нам в такую рань, да еще с музыкантами и целой толпой придворных. Судя по всему, Ольга тоже осталась в недоумении, потому и спросила:

– Так чего же хочет мой Багрянородный брат?

При слове «брат» толстяка передернуло, словно его дубиной по широченной спине огрели, но он быстро взял себя в руки и вновь затянул бесконечную песню, тщательно перечисляя достоинства своего господина и подчеркивая свою рабскую преданность василису. Все это длилось так долго, что стоящий за моей спиной Никифор не выдержал и тихонько зевнул. За что тут же получил чувствительный тычок в бок от Григория.

«Даждьбоже Пресветлый, – подумал я, – как же в этих заплывших жиром мозгах удерживается такое количество пустых, никому не нужных слов? И ведь не сбился ни разу. Небось, старался, заучивал, чтобы ненароком чего не пропустить и ничего не напутать…»

– Хорошо, – сказала княгиня, когда Василий замолчал. – Я принимаю приглашение моего Багрянородного брата. Когда состоится смотр?

– Немедля, – склонил голову проэдр. – С твоего позволения, я подожду здесь, чтобы проводить архонтису русов на место проведения смотра[80].

– О чем это он? – тихонько спросил я Григория.

– Нас на смотр царьградского войска зовут, – так же тихо сказал он.

– Что ж, – обрадовался я, – вот и посмотрим, так ли хороши ратники у василиса, как о них говорят.

– Малуша, – сказала Ольга сестре, – вели Загляде, чтобы снеди и напитков нам вслед послала. Судя по всему, это надолго.

– Хорошо, матушка, – и Малушка скрылась в дверях.

«Матушка…»

Сестренка совсем маленькой была, когда Ингварь-волчара матушку нашу, княгиню Беляну, с дозорной башни детинца коростеньского столкнул.

– Знаешь, Добрынюшка, – как-то сказала мне Малушка, – я же ее совсем не помню. Голос только да руки ласковые. А лица, сколько ни стараюсь, припомнить не получается.

– Это ничего… ты не плачь… просто знай, что она всегда с тобой… – А что я ей еще сказать мог?

Толстяк между тем отошел к своим и замер в ожидании.

– Претич, – позвала Ольга.

– Что, матушка?

– Всех десятников и самых смышленых ратников с собой возьми. Им это на пользу пойдет. Да пусть во все глаза смотрят. Пускай все примечают да на ус наматывают, может, пригодится…

Потом она к нам повернулась:

– Ну что? Пойдем, посмотрим, чем нас василис стращать собрался? – И улыбнулась.

Солнышко уже за полдень перевалило, а войска все шли и шли нескончаемой вереницей. Сначала пешие, потом запряженные четверками колесницы, потом вновь пешие, за ними конница, и так без конца…

– Что-то притомилась я, – вздохнула княгиня, которой уже надоело взирать на блестящие на солнце щиты и сияющие доспехи. – Когда же это кончится?