— Какой обет, Эри? — тихо, чтобы не спугнуть его признаний, спросила Дженна, но рыцарь ее не услышал.

— Вначале было сложно. Ты и представить себе не можешь, насколько! Я же не привык быть таким… уступчивым, ты же знаешь меня. Я огляделся вокруг и принялся творить добро. Думал, меня быстро сочтут сумасшедшим и упекут в тюрьму, но этого не произошло. А знаешь, почему?

— Не знаю, — сказала Дженна и погладила рыцаря по волосам.

— Все стали думать, что я чуть ли не святой. Все, но не Рапен. Этот хитрый толстяк меня насквозь видел, видел и недолюбливал. Он понял, что все мои поступки совершаются вовсе не из-за природной доброты… А я пытался стать таким, каким всегда меня видела ты, — не злобным фанатиком Талуса, но мягким и сердечным человеком, защитником слабых, помощником угнетенным. Ты думала, что я и есть такой, что я всегда привечал обиженных и утешал страдальцев. Нет, Суэта! Я был другим, совсем другим! Я хотел быть паладином! Я хотел сражаться на границах Твердикана с порождениями Тьмы! Я хотел уничтожить Сегрика на суде богов! И мне было в тысячу раз больнее быть пораженным от руки Сегрика, чем убивать тебя!

Рыцарь замолк, тяжело дыша после длинной тирады. Дженна тоже молчала, ошеломленная. Она не вполне была уверена, что хорошо расслышала последние слова. Ей показалось, или он и впрямь сказал, что…

— Я увидел эту ведьму и сразу понял, что она удивительно похожа на тебя, — тихо продолжил Экроланд. Чтобы его услышать, Дженне пришлось склониться ухом к самому рту. — Когда я спасал ее от жадных до крови рыцарей, прежде всего я спасал тебя. Искупление каждый час, каждую минуту, Суэта… Я сотни раз каялся перед тобой, но ты была жестока, как всегда. Почему только сейчас ты простила меня?

— Но ты… убил меня, — неуверенно отвечала Дженна. Непрошенная слезинка выползла на щеку и капнула рыцарю на грудь.

— Да, убил! — страшно вскричал Экроланд. — Но чего еще ты ждала, открываясь мне? Я всегда боролся с последователями Неназываемого, и очень глупо было полагать, что моя любовь тебя спасет от их участи! О, эта жуткая, жуткая ночь… Помнишь, как ты мечтала, что мы уединимся в благодати Медовых Лужаек, что будем неразлучно жить там до конца наших дней? Еще ты говорила о детях, смеялась и лепетала, что у нас будет два сына и дочь, хотела, чтобы я вырастил из сыновей доблестных воинов, а сама обещала позаботиться о том, чтобы воспитать юную леди. Молю, пойми меня! Я же любил целомудренную красивую девушку, дочь короля, нежную принцессу, капризную властительницу моего сердца, а вовсе не богомерзкую ведьму! Да, моя любовь не вынесла такого ужасного испытания, разлетелась в пыль… Но тут же возродилась! И уже когда я вытаскивал окровавленный меч из твоего бездыханного тела, я осознал, что любил всю тебя, целиком. Я убил тебя в исступлении обманутого. Мне казалось, что несколькими простыми словами ты разом лишила меня чего-то безумно важного, украла что-то бесценное. Но так мне только казалось, ибо на самом деле ты была цельной, просто я был слеп. Без этой червоточины, без проклятия Неназываемого твой дух был бы пресен. Но я списывал все на твое воспитание, думал: «Она принцесса, чего же ты хотел? Ей судьбой суждено быть такой нервной, на изломе; капризной и требовательной»…

— Эри… — тихо-тихо шепнула Дженна, чувствуя, как почва ускользает из-под ее ног, как в ее собственном внутреннем мире рушатся одна за одной колонны, которых она полагала основными и незыблемыми.

— Замолчи, не перебивай! Ты думаешь, та ночь была страшна тем, что я убил тебя? Нет! И этим тоже, дорогая, конечно, но самым страшным было осознание вины потом. Я начал понимать, что ты бы выбрала для себя иную участь, если б выбор был подвластен тебе. Ты же с младенчества была отдана Неназываемому, так что же теперь? Ты не могла отказаться от насильного проклятия судьбы, и ты росла, думая, что всю жизнь тебе придется скрывать свой дар, как дурнушки скрывают умелым кроем платья кривые ноги. Ведь король знал, да? Не мог не знать… Еще бы! Много позже я понял, что Ивесси и вы — одной крови, и в ваших семьях часто рождаются с печатью Неназываемого. Проходили часы, и осознание того, что я совершил, раскаленными иглами вонзалось мне в сердце. Я бегал по дому, плакал и стонал, крушил все вокруг, но иглы лишь глубже вонзались мне в плоть, и ничто не могло облегчить моих страданий. О, как я мечтал в ту ночь самому стать некромантом, чтобы возродить тебя к жизни, как я желал встать с тобой на путь отверженных! Понимаешь, как низко я пал? Тогда и пришло озарение. Я решил принять обет и стать идеальным рыцарем, у которого внутри соседствуют все-все добродетели, предписанные Талусом.

— У тебя это получилось, Эри, — сказала Дженна, с силой вытирая щеку, словно, убрав слезы, с ними она удалит и их причину. — Ты стал идеальным рыцарем.

— Это маска, Суэта, — усмехнулся рыцарь. В сочетании с безумными глазами и окровавленным лицом этот смешок вышел жутким, будто издал его демон. — Это всего лишь маска. Я оказался искусным актером и смог притвориться даже перед собой, что я изменился бесповоротно… Но события последних месяцев выбили меня из колеи. Я больше не могу так жить. Она на меня смотрит, склонив голову, такими знакомыми глазами… Тут же мне представляется, что это наша с тобой дочь. Она же — это ты, только моложе и чуточку дурнее обликом! О, боги, лучше бы Сегрик прикончил ее в Олинте!

Дженна безмолвствовала. Внутри нее поднялась спасительная пелена равнодушия, гася ярость, боль и печаль. Внезапно ей стало все равно. Кому было лучше умереть, так это Экроланду — вчера. Зачем она осталась и выслушала это все? Сколько ночей она не будет спать, обдумывая слова рыцаря?

А в комнате светало. Звезды еще не потухли, но в ставни вползал свет, набрасывая перламутровый полог на все предметы. Дженна выдернула наконец руку и встала. Схватила со стола свечу и резким выдохом затушила ее, — лишь бы что-то делать.

Рыцарь моргнул, когда исчез яркий огонек свечи. Ресницы отбросили пушистую тень на промокшую повязку.

— Что же теперь, Эри? — спросила дрогнувшим голосом Дженна. — Что ты будешь делать теперь?

— Уеду отсюда. Попробую начать все заново. Во мне поселилась странная усталость. Старею? Нет, просто надо уехать. Возьму тебя на руки, крепко-крепко прижму и всегда буду оберегать от таких кретинов, как я сам. Никогда больше не причиню тебе боль, клянусь! Ничто нас больше не разлучит, проведем остаток дней в мире и радости. Куда ты хочешь? В Силвердаль? В Эсмалут?

— Я хочу домой, — одними губами прошептала Дженна и, закрыв лицо, выбежала из комнаты.

***

Дженна, словно слепая, брела по коридору. Ворох хаотичных мыслей бурлил у нее в голове, мучили вопросы, на которые она не знала ответа. В тугой клубок сплелись в ней недоумение и обида, жалость к рыцарю и себе и злость на него, — за то, что он скрывал ото всех свою тайну.

«Мне надо успокоиться, — твердила она себе, — я должна как следует все обдумать, но не сейчас, иначе я сделаю совсем неправильные выводы… Нельзя обвинять Эри. Он болен. Он мог и соврать. Бред — странная штука… Ему же могло это все привидеться?»

Не глядя, она толкнула дверь перед собой и очутилась в библиотеке. Старинные книги теснились на полках, собирая пыль. Несмотря на все усилия Эсты и других служанок, эта комната никак им не давалась. Вымытое окно через час мутнело, выметенная пыль странным образом вновь оседала вокруг, а паркет и вовсе противился любым манипуляциям.

Подтянув кожаные штаны, Дженна опустилась в кресло у окна и замерла, равнодушно наблюдая за тем, как в сад приходит солнце.

«Я сказала Эри, что хочу домой. Но этого ли я желаю на самом деле? Что ждет меня в Черноозерье, если я туда вернусь? Теперь отец не сможет отослать меня к Керку и Гейле, да и они меня не примут. Куда я подамся? Мне некуда идти. Да, он сказал ужасные, уму непостижимые вещи, но я сделаю вид, что нашего разговора не было. Останусь подле него. Я полюбила Медовые Лужайки. Здесь так спокойно и хорошо… Когда Эри выздоровеет, он наверняка убедит Рапена, что я не нарочно убила ту женщину, Тассу Тинт. Он скажет, что это был несчастный случай. Теперь он герой, и его послушают, ну а он… Ему не привыкать врать».