Подумать только, ведь они его даже не назвали. Малыш да малыш… Иногда Аткас, особенно перед сном, пытался перебирать в уме известные ему имена, но так ничего и не придумал. В конце концов он решил, что одна голова — хорошо, а две лучше, поэтому ему стоит подождать, пока они с Цилой не встретятся. Он хотел, чтобы они вдвоем назвали сына.

Наверное, сейчас у малыша уже есть какое-то имя. Может, даже Торик его предложил. Все может быть.

Смеющиеся девушки, в которых Аткас узнал подружек Цилы, осыпали молодых яркими тряпичными лоскутами. Разноцветный дождь вызвал у всех бурю восторга, многие кричали: «К счастью! К счастью!».

И ни единой черточки грусти не усмотрел Аткас на челе бывшей любовницы. Она беззаботно смеялась, ловила в ладони цветные лоскуты, а потом обернулась и стала с нежной заботой вынимать их из волос Торика.

Какую там историю пересказывал Слэм? Что-то про двух влюбленных, Талину и Дариана… Содержание Аткас помнил плохо, но конец врезался в память: Дариан зарубил свою любимую, ее мужа, а потом и себя. Или уже позже его повесили?

Чувствовал он себя в точности как тот Дариан. Искушение выскочить прямо перед Ториком и вонзать в него кинжал, пока он, окровавленный, не рухнет под ноги Цилы, было очень велико. Юноша уже не чувствовал пальцев, которые обхватили рукоять кинжала, они занемели и не могли бы отлипнуть от прохладных металлических выступов при всем желании.

Процессия двинулась куда-то по улице. Молодожены шли пешком. Торик щедро зачерпывал из поясного кошеля горсти медных монет и расшвыривал их над головами зевак и прохожих. Там, где падали деньги, происходило секундное замешательство, а потом люди торопливо опускались на землю и собирали красные кружочки, стукаясь лбами, но не допуская никаких ругательств.

Ну, сию минуту или никогда! Аткас, задержав дыхание и ощутив тяжелые и частые удары сердца, бьющегося где-то в глотке, стал медленно считать про себя до пяти. Решиться или нет? Взять на себя грех?

Они уходили все дальше и дальше, вокруг бурлили водовороты людей, собирающих «счастливые» монетки, им сопутствовали рваные звуки инструментов, на которых пытались играть на ходу музыканты… На утрамбованной земле остались лежать оранжевые, голубые и красные лоскутки ткани, поломанные стебли ранних цветов и разодранные на лепестки бутоны. Процессия уходила вдоль по улице, а Аткас все никак не мог решиться. Он опустился перед деревом, надежно укрывшим его от праздных наблюдателей, на колени и уперся в ствол лбом и руками, чувствуя шероховатость коры и с мукой расцарапывая об нее кожу.

«За что, о боги, за что? — бился и стучал в голове вопрос, на который было бы сложно найти ответ и мудрецам. — Почему я чувствую, что не имею права разрушать их счастье? Подошла бы ко мне Цила, появись я там? Осмелилась бы она бросить Торика? Неужто она вышла за него замуж из-за денег… Она не будет со мной счастлива! Я и свою-то жизнь не могу устроить, что уж говорить о ее».

Глубокий вдох — и перед ним раскрылась вся гамма запахов проснувшейся древесной жизни. Терпкий и в то же время свежий аромат щекотал ноздри и в то же время странным образом успокаивал. Солнце ложилось мягкими пятнами света сквозь светло-зеленую листву и сглаживало острые углы отчаянных мыслей.

Несколько отрешенно Аткас подумал: «Я оруженосец. Мне предстоит поездка в самый красивый и великолепный город Роналора. Да любой на моем месте счел бы себя счастливцем! А Торик пусть идет прямиком в Свардак. И Цилу захватит вместе с со… Нет, а Цила пусть будет предоставлена сама себе».

И он пошел прочь, в сторону, противоположную той, в которой удалилась свадебная процессия. Помедлив, он все же подобрал с земли яркий, трепещущий в ладонях малиновый лоскут. Позже он его спрячет подальше, в укромный кармашек на одежде, но сейчас Аткас просто скомкал тряпочку и небрежно убрал за пояс.

***

На востоке небо окрасилось бледно-розовым. Четкие черные деревья стражами встали на дороге и тихим шорохом ветвей провожали медленно ехавшего Аткаса. Предрассветная мгла начала рассеиваться, повсюду на траве и листочках низко стелющегося по земле кустарника виднелись мягко поблескивающие капельки росы. Изредка кое-где проснувшиеся птахи заводили несмелые трели, словно распеваясь перед основным выступлением.

На дороге в обе стороны было пусто, никто никуда не ехал в этот ранний час. Свежий воздух казался густым и плотным, казалось, что его можно зачерпнуть рукой и отведать. Ночная прохлада еще не отступила, а редкие дуновения ветерка были ощутимо холодными и заставляли юношу зябко вздрагивать.

В деревнях, которые он неспешно проезжал, над некоторыми домами уже стояли столбы серого дыма: там готовили завтрак, но большинство людей еще сладко спали и видели десятые сны. На стремительно голубеющем небосводе белыми контурами проступал лик луны, видный даже днем. Месяц Грез Луны не зря получил свое название. Ночью, когда Аткас мучился бессонницей и смотрел в звездное небо, луна поразила его своими размерами, ее округлые бока занимали, казалось, полнеба, а розовато-серый свет позволял читать, не напрягая глаз. Впрочем, ему было не до книг, даже умей он читать.

Грустные, даже страшные мысли приходили ему в голову этой ночью, когда он, закинув руки за голову, глядел широко открытыми глазами вверх. Если бы осуществилась хотя бы ничтожная часть замыслов, не миновать бы ему Свардака. Любые злодеяния меркли перед одной-единственной прихотью его воображения. Каких только кар и несчастий не призвал он на голову Торика, какими грязными ругательствами не осквернил уста! Проходили минуты, и он раскаивался в своих мыслях, даже жалел Цилу. Но еще через мгновение в мозгу вспыхивали разные картины, в которых его любимая занималась с Ториком непотребными вещами, и гнев затоплял его с головой, кровавые звезды начинали водить хоровод перед внутренним взором, и он вновь призывал всех демонов и злых богов покарать неверную.

Впервые в жизни он не боялся ни гоблинов, ни свирепых волков-людоедов, ни иных тварей. В любое другое время он пришел бы в ужас от мысли, что ему придется ночевать одному в лесу, но сейчас весь страх его покинул. Мимолетные мысли о врагах, подстерегающих его за деревьями, заставляли кулаки сжиматься, и он желал, чтобы кто-нибудь появился перед ним и посмел на него напасть. Он не сомневался, что превратил бы этого врага в фарш, растерзал бы его на тысячу кровавых кусочков.

Он понял, что когда телом овладевает ярость, в нем не остается места страху. А боль, причиненная Цилой, многократно превосходит любую физическую боль. Эти открытия заставили его горестно изумляться. В новом свете ему открылись все его поступки. Ранее он всегда стремился избегать любых опасностей, позволял страху управлять им; отныне все будет иначе.

«Я никогда не забуду твоего предательства, Цила, — поклялся он себе. — Ты очень сильно пожалеешь о своем решении». На миг им овладели сладостные мечты, в которых он появлялся в Стипоте в сияющих доспехах паладина и свысока смотрел на ничтожного купчишку Торика, но он тут же запретил себе думать об этом. «Я слишком много мечтал в прошлом, — признался он себе. — И ни к чему хорошему эти мечты не привели. Пора перестать грезить и начать действовать». Аткас с горечью подумал, что отныне в памяти навеки впечатался образ Цилы с цветами в волосах, в великолепном платье и со счастливой улыбкой на губах. Он не сумеет заставить себя позабыть о ней, но он сумеет побороть страх, вспоминая сегодняшнее унижение.

***

Орлувин уже проснулся. В пригородных фермах работники занимались делами: слышался стук топора и разноголосица, доносящаяся со скотных дворов, где хозяйки, убрав волосы разноцветными косынками, доили коров с козами и давали корм.

Небольшие группы крестьян с ручными тележками торопились на рынок занять удобные места. Те, кто опаздывал, были вынуждены ютиться на отшибе, где ни покупателей, ни занятных сплетен.

Левую сторону тела обдало мелкими мурашками, словно за ним кто-то наблюдал. Аткас, угрюмо нахмурившись, обернулся. Женщина, развешивавшая белье на веревках, протянутых между стволов деревьев, провожала юношу удивленным взглядом. В это раннее утро праздный всадник выглядел и впрямь странно.