Она вспомнила тонкие, словно плети, руки мужа с набухшими венами. Обычно он возвращался домой поздно ночью совсем пьяненький. Пошатываясь, он едва добирался до кровати, валился, как сноп, отворачивался к стене и тотчас засыпал. А ведь Рызе нет ещё и сорока. Что же будет, когда ему стукнет шестьдесят?

— Так-то вот! — услыхала она вдруг голос Хаджер-ханым и быстро спохватилась.

— Ваша правда.

— …и если я не внушу сыну, что его жена никудышная бабёнка, пусть никто не назовёт меня больше Хаджер-ханым! Пришла к нам в дом эта голодранка, эта потаскушка из Сулеймание и госпожу из себя корчит. А ведь не она, а я родила Мазхара, я растила его, не жалея сил, выкормила его, сама недоедала. Я, я, а не она!

— Правильно, тётушка.

— Можно подумать, что она привыкла носить бриллиантовые перстни в отчем доме! Ха-ха! Да и во сне-то она их там не видела! И чем только приворожили моего сыночка? Мало всего, так он теперь и в долги, наверно, залез. Я тоже женщина. И у меня были мужья. Настоящие мужчины. Из таких, что и в дверь не пройдут! Но я никогда не заставляла их залезать в долги!

Хаджер-ханым разволновалась, сердце гулко стучало у неё в груди. Она пошла в кухню и жадно выпила стакан холодной воды.

— Уж не околдовала ли она вашего сына? — стоя за её спиной, вкрадчиво спросила Наджие.

Выражение лица у Хаджер-ханым мгновенно изменилось. Она часто закивала головой.

— Дело говоришь, Наджие. Так оно, должно быть, и есть! Ну и умница же ты! А я вот не додумалась…

— Одна моя знакомая повитуха — её зовут Хюсне — говорит, что в городе есть какой-то ходжа[4], амулеты заговорённые продаёт, по пятьдесят курушей. Может, ваша невестка и водится с колдунами? Ведь так, ни с того ни с сего не заставишь человека залезть в долги, купить дорогой перстень, да ещё прятать его от матери.

У Хаджер-ханым заблестели глаза.

— Ты права, Наджие. Мазхар никогда не был таким. Мне ли не знать своё дитя. Он без меня бывало куска хлеба в рот не возьмёт!

— По-моему, надо скорее разыскать Хюсне. Сунуть ей пару лир — пусть сходит к этому ходже. Может, он научит, как разрушить чары, которыми невестка околдовала вашего сына?

— А ты возьмёшься за это дело?

— О тётушка, конечно! Вы не беспокойтесь. Если согласны, считайте, что дело сделано.

— Ты уж постарайся, Наджие. Мне бы и самой хотелось повидать бабку Хюсне…

— Ну, это уж лишнее. Она боится полиции. Я с ней поговорю, с глазу на глаз.

— Сколько бы это ни стоило, я согласна. Мой долг — спасти своё дитя от мотовства, от бессовестной жены. Наверно, она уже немало повытянула у него. А там, глядишь, в один прекрасный день скажет: «Прощайте! Оставляю вас на волю аллаха!» И пойдёт гулять по белу свету…

Наджие промолчала.

— Нет. Я не допущу грабежа в своём доме, не позволю ободрать моего сына, как луковицу! Просто грешно залезать в долги из-за какой-то голодранки.

— Надеюсь, что вам не пришлось залезать в долги, чтобы купить этот перстень? — спросила Назан.

— Нет, — ответил Мазхар. — Я давно хотел его купить, но ждал, пока в руках окажется достаточная сумма. Теперь дело сделано. Ну и пусть лежит себе в сундуке. Нечего беспокоиться. Ты-то мне досталась так дёшево! Вот этот перстень и будет тебе моим свадебным подарком…

Мазхар отпил глоток чаю.

Они сидели друг против друга в одном из семейных казино, которые начинали входить в моду.

Мазхар быстро воспринимал всё новое. Поэтому ему не казалось предосудительным прийти с женой в летний ресторанчик или в казино и выпить там чаю, кофе или даже ракы. Правда, многим это казалось ещё чем-то диким.

Люди, заходившие в казино, косо поглядывали на адвоката. Зачем приводить жену в такие места, где сидят мужчины? Виданное ли это дело?

Назан ощущала на себе косые взгляды и понимала, что их осуждают. Но она старалась не обращать ни на кого внимания. Раз так угодно мужу, она готова пойти не только в казино, а хоть на край света.

Назан радовалась подарку. Но она не привыкла проявлять свои чувства и сидела молча, потупив взгляд. Мазхар потерял всякую надежду как-то развеселить жену, увидеть на её лице выражение радости. Слишком уж она была сдержанной!

— Было бы лучше, — только и сказала Назан, — если бы вы показали перстень матери.

— Почему лучше? — строго спросил Мазхар.

— Не знаю… Она ведь всё-таки мать.

— Прежде всего, перестань обращаться ко мне на «вы». Я уже тысячу раз просил тебя об этом. И перестань заступаться за мою мать. Я знаю её лучше, чем ты.

Мазхар разнервничался, у него разболелась голова.

Всякий раз, когда он слышал от жены это «вы», ему начинало казаться, что между ними вырастает какая-то невидимая стена отчуждения. Зачем она это делала? Мазхар не видел в этом никакого умысла, но в то же время не мог подавить в себе чувство досады. Они женаты уже пять лет, а он так и не отучил её от этого «выканья», от привычки скрывать свои чувства, от стремления всегда оставаться в тени…

Назан думала о том же. Почему она не умеет показывать свои чувства? Ведь муж сердится на неё за это… Ах, если бы она смогла распахнуть свою душу, обнять его и сказать: «Мазхар, дорогой мой!..»

Назан посмотрела на мужа. Ей показалось, что надвигается гроза. Иногда, даже в самые счастливые минуты, хорошее настроение неожиданно сменялось у него глубоким унынием. Он становился резок и причинял ей немало страданий.

— Куда же девался Халдун? — проговорила Назан, чтобы прервать тягостное молчание.

Мазхар огляделся вокруг. За дальним столиком, у самого барьера, важно восседал какой-то грузный мужчина. Перед ним стояла плоская бутылка ракы. И вдруг Мазхару тоже захотелось выпить ракы. «Подойти к незнакомцу? Поздороваться, сесть с ним рядом и заговорить? Да нет же! Зачем всё это!»

Он поднялся из-за стола и пошёл к выходу искать сына. Мазхар увидел Халдуна на улице. Он стоял около извозчика и о чём-то его расспрашивал. Глядя на сосредоточенное серьёзное лицо мальчика, Мазхар прошептал: «Совсем как взрослый!»

Халдун давно мечтал стать извозчиком. Он долго стоял, заложив руки за спину, и думал: «Вот бы мне таких лошадок!»

— Это твой фаэтон? — спросил он извозчика.

— Мой, если не найдётся хозяина, — улыбаясь ответил извозчик. Он был очень худ и мал ростом.

— А лошади?

— И лошади тоже мои.

— Ты где их взял?

— Нашёл на улице.

— Скажешь тоже! Разве лошади и фаэтоны валяются на улице?

— А разве нет? Если не веришь, спроси у отца. Он тебе подтвердит, что этот фаэтон потеряли, а я его нашёл.

«Наверно, он говорит правду, если велит спросить у отца, — подумал Халдун, — ведь отца все называют «бей-эфенди». Ещё бы — ведь он носит накрахмаленный воротничок. И всё, всё знает. Ему-то никто не соврёт. А если соврёт, он сразу в тюрьму отправит…»

— А я смогу найти фаэтон, как ты?

— Когда подрастёшь, сможешь.

Больше Халдун ни о чём не спрашивал. Стоит только подрасти, его мечта осуществится. Но когда же всё-таки это будет? Можно было бы спросить у отца, но ему лучше не задавать такие вопросы. А то ещё скажет: «Ну и глуп же ты, Халдун!»

Он подошёл к подъезду казино.

— Где ты был? — спросил Мазхар.

— Я хотел посмотреть, что делается на улице.

— Ну и что ты видел?

Халдуну не хотелось рассказывать. Он боялся, что отец скажет: «И не стыдно тебе якшаться с извозчиком? Ведь ты же сын знатного господина!»

— Может, там обезьянки танцевали?

Халдун нахмурился. «Зачем отец надо мной смеётся? Если бы были обезьяны, я бы сказал».

Не получив ответа, Мазхар повторил вопрос:

— Ну как, видел обезьянок?

— Нет.

Мазхар вздохнул. Голова болела всё сильней. Так бывало всегда, когда на смену недавнему возбуждению приходило какое-то смутное беспокойство. Он знал, что вскоре боль станет нестерпимой, и поэтому сказал: