Стояла Санди, стоял Ладя, а между ними был Арчи со скрипкой.

Ладя взял скрипку.

— Спасибо, Арчибальд. Вы удивительная личность.

Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.

Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!

Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.

— Нельзя жить там? — Ладя показал на ветряк. — Он не работает, конечно.

— Работает.

— Дон Кихот.

— Я его люблю, — сказала Ганка. — Мой дед был мельником.

— Я не мельник! Я ворон!.. — запел Ладя.

Ганка засмеялась.

— Напугаешь тетку Феодору.

Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне «Время вишен»: когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.

В отдалении плелись старики.

— Всемирные следопыты.

— Ты новый человек, им интересно.

Тетка Феодора обрадовалась постояльцу.

— Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.

Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. «Паровозный дым, а в нем искры», — подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.

В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.

— Скрипочку можно и в прохладу положить, — сказала тетка Феодора, — чтоб не у печи.

Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.

— Твой парубок? — вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.

— Что вы говорите? — вспыхнула вся до корней волос Ганка.

Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.

Ладя глянул в окно и увидел стариков. Они с любопытством смотрели в хату. Добились все-таки своего, подумал Ладя, узнали, для чего я приехал. Ганка тоже, конечно, увидела стариков, нахмурилась. Выбежала во двор. Старики мгновенно исчезли.

«С Ганкой, как за каменной стеной», — подумал Ладя.

— Извиняйте, что не так сказала, — улыбнулась тетка Феодора, но Ладя понимал, что она умышленно так сказала. Хитрая эта тетка Феодора. — Вы, может, сослуживец Ганки? Учитель?

— Циркач, — ответил Ладя.

— Дывись. В цирке, значит, номер имеете?

— Швунтовая гимнастика на доппель-трапе. Могу и кор-де-волан на кор-де-парели. И с этой… з небезпекою для життя.[7]

— Значит, квит, — сказала тетка Феодора. — Смишки за смишки.[8]

Вернулась Ганка. Сказала:

— Он скрипач, и он…

— Успокойся, — остановила ее тетка Феодора. — Мы тут пошутковали маленько. Нехай твой швунтовый циркач помоется с дороги. Чугун в печке стоит с горячей водой. А я чего надо простирну ему.

Да, тетку Феодору напугаешь чем-нибудь. Как же! Тарас Бульба, а не тетя! Или кто там еще, какой атаман или гетман…

В хату проник Яким Опанасович. Незаметно, боком. Крякнул для порядка, чтобы начать соответствующий серьезный разговор, но тут появилась тетка Феодора, и ему пришлось снова крякнуть, чтобы тетка Феодора оценила серьезность его намерений. Но тетка Феодора не оценила серьезности намерений, а просто сказала:

— Не разводи копоть цигаркой. Гэть на двор.

В сенцах Яким Опанасович успел ввернуть мучивший его вопрос:

— О це що за стрикулист припожаловал в село?

Чтоб за тысячу километров от Москвы от какого-то селянина и вдруг услышать такое!.. Ну знаете ли! Тут даже Ладька едва не выбежал и не закричал: «Гэть!»

Появилась Ганка, и Яким Опанасович окончательно был изгнан.

— Я этого деда прямо видеть не могу! — сказала Ганка. — Всюду под окнами торчит.

— А чей это дед? — спросил Ладя.

— Да ничей. Колхозный.

— Химерна людина, — сказала тетка Феодора.

— Слушай, — вдруг сказала Ганка, — чего же это я его прогнала… Ты у него будешь заниматься.

Ганка выскочила из хаты в погоню за химерной людиной. Ладя остался стоять, он ничего не понимал — чем он должен заниматься?

— Ты ей подчиняйся, — сказала тетка. Она, видимо, обратила внимание на выражение Ладиного лица. — Не то все равно она тебя заставит. И квит.

— Чего заставит?

— А вот на этом заниматься. — Тетка кивнула на скрипку. — Ганя мне уже сказала.

«Да тут целая Запорожская Сечь!» — подумал Ладя. Надо бы самому поскорее гэть со двора!

И Ладя потянулся к скрипке. Вошла запыхавшаяся Ганка. И через минуту уже тащила его к Якиму Опанасовичу, который стоял на улице и поджидал их.

Яким Опанасович служил сторожем при кукурузном амбаре. Это было длинное деревянное помещение, до половины засыпанное початками. Ладя никогда в своей жизни не видел столько кукурузы сразу. Рядом был пристроен тамбурчик. В нем были стол, стул, лавка и репродуктор на гвоздике. Тамбурчик — это для сторожа. Ладя решил, что Ганка определила ему заниматься в этом тамбурчике. Но Ганка показала на амбар.

— Нигде нет такой тишины и изолированности.

Ладя занимался в ванной комнате (это дома иногда), в лифте между этажами (это в Управлении археологии, куда он ходил получать посылку от брата и где застрял в лифте), в кабинете директора школы, в цирке, но в амбаре, среди кукурузы, еще никогда не занимался. Говорят, Ростропович занимался в аэропорту во время нелетной погоды. Но аэропорт все-таки не амбар.

От кукурузы все было пронзительно желтым. Какой-то кукурузный реактор.

— Тебе нравится? — спросила Ганка.

— Подходяще, — кивнул Ладя. Он думал уже о том, как бы ему сбежать из села.

Но Ганка знала Ладю, она сказала:

— Яким Опанасович будет сторожить кукурузу и тебя тоже.

— А меня зачем? — И Ладя сделал удивленное лицо.

— Я знаю зачем.

— Может, у него и ружье имеется?

— Имеется и ружье, — бодро ответил Яким Опанасович. — Но я его содержу в хате, чтоб кто не украл здеся.

— В какую же смену нам заступать?

— Сегодня и заступишь.

— Пусть из дому ружье принесет.

— А ты что до ружья такой любопытный? — подозрительно спросил Яким Опанасович.

— Потому что при мне вещь дорогая. Скрипка.

Яким Опанасович подумал, как растолковать слова Лади: как шутку или как серьезные? Качнул головой:

— Стрикулист.

И тут Ладя окончательно понял, что в селе Бобринцы он навсегда останется стрикулистом.

На следующее утро Ганка забежала к тетке, чтобы проверить, отправился ли Ладя к Якиму Опанасовичу. Тетка Феодора была во дворе, развешивала на кольях глечики для просушки, нежно их похлопывала.

— Ладя ушел?

— Ни. У печи дияльность проявляет.

— Чем он занят?

— Вин обучается. Потребовал рогач и говорит, буду обучаться яечню жарить.

Ганка ворвалась в хату. Ладя стоял с рогачом на вытянутой руке и смотрел в печь.

В печке горел хворост. Ладя держал над хворостом на рогаче сковороду. Когда Ладя ее вытащил, в сковороде было полно обгоревших веточек.

— Дай сюда. — Ганка взяла рогач, установила руку на локоть и осторожно вытянула рогач в глубь печи: сковорода была точно над пламенем, как над костром.