Надо еще снять с плеча сумку; в ней учебники, она тяжело давит на плечо. Тем более, сумка на левом плече.

Рита была в магазине, зашла подобрать пуговицы к платью. Платье она недавно придумала — из полотна, с накладными карманами на юбке, карманы на заклепочках. Заклепочки ей поставил часовой мастер. Теперь нужны были пуговицы.

Рита едва смогла подойти к стулу и ухватиться за него. Только что этот стул вынесла уборщица, и ведро, и палку с губкой на конце, прищелкнутой металлической рамкой. Собиралась протирать витрину в магазине.

Рита стояла, держалась за стул. Не сейчас! Не теперь! И никогда!.. Я еще не любила по-настоящему… Жить, только жить! Надо спокойно и глубоко дышать, глаза прикрыты, все силы на помощь себе, своему дыханию, своей воле…

Сумку Рита почти уронила на пол. Это последнее движение, которое она помнила, и звук последний, который она слышала: мягкий удар сумки об пол.

Больше она ничего не услышала и ничего не почувствовала. Она умерла.

Этого никто не мог сразу сказать Андрею, когда он вернулся из Югославии. Никто. Даже его мать, которая понимала, что теперь Андрей будет принадлежать только ей, и надолго, и может быть, совсем надолго. Но сказать о Рите она не могла.

На аэродроме Андрей ждал Риту. Он не понимал, почему ее нет. Медаль «Орфей» принадлежит Рите. Он выиграл медаль для нее, и он хотел ей первой положить ее на ладонь. «Мастер, ты, кажется, победил?» — скажет она, и поднимет голову, и посмотрит на него. «Я чемпион Европы, — скажет он. — В наилегчайшем весе». Но на аэродроме Риты не было. Все кого-то встречали и кого-то провожали, но ее не было. Она его и не проводила и не встретила.

Андрей с матерью приехал домой с аэродрома уже к вечеру. Когда вошли в квартиру, мать взглянула на Петра Петровича: она как будто хотела задержать его, а Петр Петрович стремился поскорее уйти с ее глаз, исчезнуть. Он был сегодня подвыпившим — это мать Андрея купила ему водки. Женщина, которая бывала у Петра Петровича, ушла теперь от него. Ей, очевидно, все это надоело, и Петр Петрович остался один со своими воспоминаниями о Смоленске, о маленькой девочке, которая вместо «аллё» в телефон говорила: «Это не „аллё“, а это Катя». И еще она всегда спрашивала: «Каво эта кошка?», когда встречала на улице кошку. А потом Петр Петрович видел, как его жена и маленькая Катя где-то совсем тоже одни. Иногда ему казалось, что это поле, иногда — лес, иногда это был город, совсем незнакомый, весь черного цвета. В нем не горело ни одно окно, и Петр Петрович тогда зажигал в квартире свет. Повсюду. Мать Андрея сердилась, кричала на него, но он ходил и зажигал.

Сегодня он зажег свет повсюду, сел на кухне, подпер голову своими коротенькими руками. К нему подошла мать Андрея, сказала:

— Вы мне обещали. Вам это проще. Вам это даже все равно.

Андрей был в комнате. Он не хотел никого видеть, потому что ничего не понимал. Андрей привез в себе радость, силу, победу. Он привез в своей сумке маршальский жезл! И привез его Рите!.. Почему никого нет? Мать заглядывает ему в глаза и будто сама ждет чего-то от него.

А теперь опять крик в квартире. Опять все, как всегда. Не было Югославии, не было победы. Ничего не было! В конце концов, прекратят они этот крик?

Андрей вошел на кухню. Мать и Петр Петрович стояли в противоположных концах кухни. Оба сразу замолчали, когда появился Андрей. Потом мать сказала:

— Вы обещали мне, — и быстро вышла из кухни.

Петр Петрович опустил плечи, его коротенькие руки повисли безвольно, покорно. Он убрал их за спину, потом снова вытащил из-за спины. И они снова повисли.

— Я сегодня выпил, — сказал Петр Петрович.

— Я вижу, — сказал Андрей и повернулся, чтобы уйти.

— Погоди.

Андрей задержался и посмотрел на Петра Петровича с недоумением:

— Я должен позвонить по телефону.

В глазах Петра Петровича, ставших совершенно трезвыми, был испуг.

— Тебе это… не надо звонить, — сказал Петр Петрович.

Андрей продолжал с недоумением смотреть на соседа.

— Совсем. И ждать, как и мне, не надо. — Петр Петрович отвернулся и потом сказал все остальное, уже не глядя на Андрея.

Андрей вышел из кухни. Потом он вышел из квартиры. Потом он вышел из дому.

Мать стояла в ярком окне и смотрела, как он шел по улице. Звонил телефон, но она не брала трубку. Она вдруг поняла, что сын уходит от нее. Он знал, что она стоит в окне, но даже не оглянулся.

Андрей вспомнил — слепые музыканты… И Андрей услышал их скрипки. В детстве ему казалось, что он навсегда избавился от этих музыкантов, но они находят его опять и опять.

Андрей сдавил ладонями голову, так что от боли заломило в висках. Закрыл глаза. И стоял так. Один. Они играли теперь Рите, а он совершал победную концертную поездку. Когда он был уже золотым «Орфеем», Риты уже не было. И он не знал об этом.

Андрей опустил руки, и руки повисли безвольно и покорно. Он стоял сейчас так, как перед ним только что стоял Петр Петрович. Он стоял один в темном городе. Город был ему незнаком, черного цвета, и не горело ни одно окно.

Ждать не надо. Совсем.

Рассвело, и сделалась ненужной лампочка, которую мать оставила гореть в люстре.

Мать думала о сыне: Андрей и прежде не бывал с ней откровенным, но она чувствовала, он все-таки рядом, он ее сын, она могла оказывать на него даже влияние, могла вмешиваться в его дела. Так было, пока все не случилось с Ритой. Но кто в этом виноват, что так случилось? Кто? И зачем искать виновных?

Свет лампочки побледнел и растворился в наступившем утре.

Мать лежала тихо, без движений. Думала теперь о себе, и все беспощаднее. Андрей ушел не вчера, он давно ушел, она только не заметила или не хотела замечать, обманывала себя. Надеялась, он будет с ней, потому что ее сын, в чем-то ее собственность.

Мать наконец встала, надела халат, комнатные туфли, выключила лампочку в люстре. Подошла к окну.

Она любила стоять у окна. Привычка. Андрей тоже любил стоять у окна, она замечала это за ним. В сущности, он похож на нее: он не может добиваться всего, чего хочет, и сам мешает себе в этом, так же как и она мешала себе в собственной жизни. Отец Андрея не любил ее, но она все-таки вышла за него замуж. Лучше ей от этого не стало, и никому не стало лучше. Наверное, по этой причине она и сын одиноки: не получилось у нее в жизни, не получается и у сына. По сути, она добивалась для сына того же, чего добивалась когда-то для себя: Андрея не любили, а она хотела, чтобы любили.

Днем позвонила аккомпаниатор Тамара Леонтьевна, спросила, почему Андрей не является на занятия к профессору. Мать ответила, что она не знает. Вскоре снова раздался звонок из деканата: почему Андрей не посещает лекции? Мать ответила, что она не знает, но что вообще ее сын плохо себя чувствует.

Через три дня позвонила Кира Викторовна, и только ей мать рассказала, что Андрей ушел из дому. Кира Викторовна самый близкий им человек, и мать ей верит. О смерти Риты Кира Викторовна уже знала.

Кира Викторовна пересказала разговор Ладе Брагину, который стоял рядом с ней.

— Я поеду в Консерваторию, — сказала Кира Викторовна. — Вы не волнуйтесь.

Мать повесила трубку. Она не волновалась. Она понимала, что ей все равно никто не сможет помочь, если бы даже и захотел: сына ей не вернут. Теперь она даже не хотела, чтобы он был музыкантом, она хотела, чтобы он был просто ее сыном.

Кира Викторовна поехала в деканат и на кафедру к профессору Мигдалу. Ладя поехал к «гроссам» на завод. Может быть, они знают что-нибудь об Андрее? Вчера они тоже ничего не знали. Иванчик и Сережа приходили в студенческий клуб общежития на Малой Грузинской. Они искали Андрея.

Говорить о том, что недавно случилось, никто не мог. Все было еще слишком близким и поэтому как бы неправдоподобным. И нельзя было об этом говорить сейчас — ни у кого не хватало смелости.