— Санди, — сказал Ладя. — Ты меня слышишь?

— Я тебя даже вижу, — сказала Санди и опустила руки. И вдруг пуговицы на ее летнем пальто засветились огоньками, четыре маленьких звездочки.

Ладька растерянно уставился на эти звездочки.

— Не пугайся, — сказала Санди. — Лампочки, а батарейки в карманах. Теперь я должна открывать тебе мои секреты, и ты будешь знать их один во всем мире.

Мимо прошли девушки, с удивлением взглянули на пуговицы Санди. Долго оглядывались. Напротив на тротуаре застыла девочка в белых пластиковых сапожках и в красной кепочке из вельвета и смотрела. Около нее остановилось несколько прохожих.

— Завтра во всем городе будут гореть пуговицы, — сказал Ладя, взял Санди под руку, и они пошли.

— Ты должен его найти, — вдруг сказала Санди.

— Андрея?

— Вы все.

— Почему ты об этом заговорила?

— Я об этом думала.

— Я тоже, — сказал Ладя. — Не могу забыть, каким видел его в пельменной. На Тверском бульваре, недалеко от нашей школы.

— Может быть, он уже твой друг детства, а не просто одноклассник?

— Может быть, — сказал Ладя.

— Ты знал ту девочку?

— Видел.

— Говорят, она была очень красивая.

— Это правда.

— А что случилось, что она так вот… неожиданно… — Санди не договорила.

— Больное сердце, Кира Викторовна сказала.

— А что такое в музыке кон брио? Ты мне говорил.

— Ярко, как пламя. Почему ты спросила?

— Подумала об этой девочке.

— Кон сэнтимэнто — нежно. Пэзантэ — как будто идешь с грузом.

— С каким грузом?

— В музыке.

— Скажи что-нибудь еще.

— Что сказать?

— Что хочешь. Но теперь без музыки.

— Издеваешься?

— Мужчина никогда прежде сам не брал девушку под руку. — Санди выпустила его руку и отошла в сторону. — После того как мужчина предлагал девушке свою руку, она делала небольшой шаг к нему, поворачивалась левым боком и накладывала пальцы левой руки на обшлаг его мундира. — Санди все это проделала.

— Издеваешься, да? — Ладя сказал это с интонацией актрисы Мироновой.

— Парное упражнение. И я радуюсь, а не издеваюсь, — жизни, людям, тебе и мне! Кон сэнтимэнто.

— А что такое радость? — спросил Ладя. — Ты знаешь?

— Знаю.

— Нет, вообще.

— И вообще и в частности. У меня внутри начинают бегать и лопаться пузырьки, как в открытой бутылке нарзана. И я все могу, все получается смешно.

— А сейчас?

— Что?

— Где пузырьки?

— Ах, тебе мало за сегодняшний день! — Санди вдруг сняла свою шапку, связанную из мохера, и приставила ее к подбородку, как бороду. Вырвала из шапки несколько шерстинок и прицепила над губой, как тонкие усы.

Ладька даже икнул с испугу: это не была сейчас Санди, его невеста, это было семнадцатое столетие — «Мужская осанка и походка». Ладька смеялся, икал и опять смеялся. Санди церемонно раскланялась и сказала:

— Мы принимаем по четфергам. Моя дочь будет рада вас видеть. Между прочим, с носовым платком следует обращаться в двадцатом столетии совершенно так же, как и во всех предыдущих столетиях.

Когда Ладька перестал смеяться, Санди не было. В переулке было пусто, горели фонари и шуршали листья. А Ладька держал в руках носовой платок, который он вынул из кармана, и так и не знал, как с ним обращаться.

Ладе открыла двери тетя Лиза. Она еще не спала, смотрела передачу по телевидению.

— Кинопанорама, — сказала тетя Лиза. — Ужин собрала тебе. Варенье еще имеется, стоит в буфете.

Ладька поглядел на себя в зеркало. Дождался, когда тетя Лиза уселась к телевизору смотреть «Кинопанораму», взял с полочки ее старую шерстяную шапку. Приставил к подбородку. Не смешно. Ничего не смешно, когда нет Санди. Ладя положил шапку. А ведь был в России известный итальянский скрипач Мира шутом. При царице Анне Иоанновне. Его шутовской титул гласил: «Претендент на самоедское королевство, олений вице-губернатор, тотчаский комендант Гохланда, экспектант зодиакального козерога, русский первый дурак… известный скрипач и славный трус ордена св. Бенедикта».

Санди это специально откуда-то выписала для Лади. Даже сделала рисунок Мира — толстый человек, необычайно кучерявый, держит смычок, а к концу смычка привязан бубенчик.

Ладя прошел к себе в комнату. Есть ему не хотелось. Он зажег настольную лампу. На стене засветились клинки мечей, щит, большая кольчуга. Брат нашел все это в Казанском Поволжье, где он копает сейчас, «древнюю Русь». Мечи он травит специальным составом, и тогда на них проступает клеймо мастера или княжеские знаки. Так считает брат. Он водил Ладю в Третьяковскую галерею, чтобы Ладя внимательно посмотрел древнюю икону Дмитрия Солунского. Святой держит на коленях полуобнаженный меч, и, если присмотреться повнимательнее, на клинке можно различить стертые временем римскую двойку и два соединенных концами полумесяца. Знаки сходны с меткой на спинке трона Дмитрия Солунского на той же иконе. Брат доказывал, что это знаки князя Всеволода Большое Гнездо. Это же доказывал и один академик.

Ладька любил эти клинки. Походы, битвы, великие князья; варяги, печенеги, татары, поляне, древляне. И кто там еще.

Скоро приедет брат и сдаст все в музей.

Ладька ударил по щиту, и он зазвенел глухо и тревожно, будто в него попала стрела.

Когда Ладька сдавал вступительный экзамен по специальности, играл перед приемной комиссией и профессором Мигдалом, Андрея в Консерватории не было: он готовился в дорогу в Югославию. Был конкурсантом международного конкурса, Ладя был абитуриентом. Всего лишь. Дистанция. Если чисто формально. А творчески? Что Ладя показал Мигдалу? Как он ему тогда играл и всей комиссии? Он только видел, как Валентин Янович прикрыл ладонью левое ухо. Валентин Янович не смотрел на Ладю, а Ладя смотрел на него, и не потому, что самые важные слова в комиссии принадлежали Валентину Яновичу — знаменитому профессору, а просто Ладя был взволнован, что его слушает именно скрипач, а не профессор. Ладька не думал о том, как бы не заболтать пассаж, или что вдруг смычок потеряет устойчивость, или неясными будут акценты; он не показывал себя, а рассказывал о себе.

Последнее время Ладька играл без подушечки и мостика, скрипку держал на плече естественно. Смычок натягивал незначительно, чтобы ощущать вес руки. Таким ненатянутым, слабым смычком играл Сарасате. Но Ладька не думал в тот день: ослаблен ли у него смычок, как у Сарасате, или, наоборот, натянут, как у Крейслера. Он рассказывал на скрипке о себе, все, что с ним было, — свое детство и все, что было потом, — хотя играл он Моцарта, отрывок из концерта Хачатуряна и Равеля «Цыганку».

Скрипка лежала просто на плече, и Ладя чувствовал дыхание верхней и нижней дек, дыхание смычка и свою с ним слитность. Ладя целиком принадлежал своей интуиции, слухом направлял каждый звук и все движения. Он стремился воссоздать, а не удачно разместить готовые музыкальные детали; он не хотел, чтобы смелость уступила место погоне за безопасностью. Он не хотел безопасности, он хотел в тот момент музыки для себя и для этого скрипача, который слушал его, прикрыв левое ухо, и едва заметно шевелил тяжелой головой.

Когда Ладька кончил играть, в аудитории была тишина, никто не сделал никакого движения. Профессор так и продолжал держать закрытым левое ухо.

Ладька вышел.

На следующий день Кира Викторовна под секретом сказала Ладе, какую запись сделал в протоколе лично Валентин Янович: «Исключительная индивидуальная приспособленность к инструменту».

— А еще, — добавила Кира Викторовна, — в разговоре со мной он сказал, что постарается привязать тебя к струнам навсегда! Понял, мой милый?

Ладька следил, что писала консерваторская газета об Андрее, о его выступлениях в Югославии, думал, каким Андрей вернется с конкурса, что в нем изменится. Ладя слишком хорошо знал Андрея, слишком хорошо знал его давнюю мечту, которая теперь исполнилась, и так блестяще. У Андрея настоящая «культура звука». Об этом писала газета, перепечатывая выдержки из югославских газет. Он «интерпретатор и полностью совпадает с духовными устремлениями композитора». А потом было написано даже так, что «только на основе необыкновенной, изумительной сосредоточенности можно добиться предельного овладения всеми участвующими в игре на скрипке мышцами и нервами и приобрести техническую уверенность, которая затем почти уже не нуждается в шлифовке». О большем и не помечтаешь. Андрей, конечно, вернется совсем другим. Каждый бы на его месте как-то изменился, это не зависит от человека, с этим, очевидно, нельзя справиться. Ладька бы тоже не справился — он так думал, он готовился встретиться с новым Андреем. Они будут учиться у одного и того же профессора, им опять предстоит быть вместе.