— Уже лучше. Но все еще плохо. Нельзя нажимать на спуск дрожащим от страха пальцем, это сбивает прицел.
Демон медленно выпрямился во весь рост. Пуля вырвала кусок мяса из его лица размером с кулак, образовав обрамленную осколками зубов истекающую сукровицей дыру, в глубине которой виднелись тонкие пещеристые переборки каких-то хрящей и влажно пульсирующая, похожая на сырую коровью кишку, гортань. Демон поднял руку и запустил палец в отверстие, с глухим ворчанием ощупывая его края.
— Дьявол, это больнее, чем я думал… — он с хрустом попыталось выпрямить несколько расколотых зубов, выпирающих из раны, точно намереваясь восстановить их прежнее положение в пасти, — Ничего. Не стоит переживать. В самом скором времени вам придется испытать такую боль, по сравнению с которой эта…
Лэйд поднял револьвер, ощущая себя запутавшимся в тяжелом липком кошмаре.
Скрэээ-э-эк. Скрээ-э-эк. Скрэ-э-э-ээээк.
Палец трижды выжал спусковую скобу, словно отказываясь верить в ошибку. Барабан равнодушно прокручивался вокруг своей оси, не порождая спасительного грохота, не выбрасывая из ствола ослепительного огненного цветка.
— Архаичное оружие, — демон усмехнулось, обнажив перекошенную челюсть и сплюнув на пол несколько костяных осколков, — Как и вы сами.
Лэйд выронил бесполезный уже револьвер, рука злым нетерпеливым хорьком метнулась во внутренний карман пиджака, нащупывая амулеты. Тонкие жестяные лепестки, исписанные едва видимой вязью охранных символов. Костяные чешуйки с выгравированными на них рунами. Стальные иглы, спаянные в жутковатой формы шипастые обереги.
Что-то должно сработать. Что-то должно пригодиться. Надо лишь…
Чудовищный удар опрокинул его с ног, обрушив на завешенную мертвыми телами стену. Лэйд не успел даже заметить прикосновения мертвецов, по распоротым животам которых скользили его пальцы, силясь найти зацепку, чтоб восстановить равновесие. В голове точно разорвался пороховой заряд, вышибив из нее мысли, оставив только утробное дребезжание — точно кто-то тряс в легкой жестяной бочке груду стальных гаек. Удивительно, собственное тело вдруг показалось ему легким, только ужасно непослушным, липнущим к стене, как оборванная бумажная этикетка. Надо повернуться, чтобы не встретить второй удар лицом, выгнуться, выиграть шагом спасительный фут расстояния и…
Кажется, он пропустил этот, второй, удар. Тело мотнулось в другую сторону, силясь устоять на ногах, но ноги вдруг превратились в пару скрипучих старых подпорок, едва удерживающих его вес. Чертовски впечатляющая скорость для такой махины, и кулаки — как наковальни… Он выстоит. Ему приходилось сталкиваться с самыми отвратительными тварями, рожденными Левиафаном, среди них были чертовски сильные и быстрые отродья, превосходившие его во всем — в выносливости, в скорости реакции, в живучести. Но он, Лэйд Лайвстоун, все еще стоит на ногах, пусть и подгибающихся, а это значит…
Пальцы все еще пытались нащупать спасительный амулет, хоть Лэйд и понимал, что даже если им суждено что-то нащупать, это ничего не изменит. Эта алая тварь слишком сильна для него. Невероятно, неестественно сильна. И дьявольски прозорлива. Так есть ли смысл затягивать чрезмерно мучения, не проще ли…
Лэйд шагнул ему навстречу. Мир перед глазами плыл, серые и сине-зеленые пятна наслаивались друг на друга. Боль огненной трещиной расколола правый бок и заставила его скособочиться, но он все еще стоял на ногах. Никто не скажет, что Лэйд Лайвстоун перед смертью встал перед своим убийцей на колени. Лавочники — народ упрямый, это известно всем в Хукахука…
— Ну ты, кровавый выкидыш дешевой шлюхи… — прохрипел он, выталкивая слова сквозь крепко стиснутые зубы, — Иди сюда и посмотрим, сколько дерьма выбьет из тебя старый Чабб, пока не устанет…
Он так и не почувствовал третьего удара. Но удар этот, должно быть, все-таки был, потому что последнее, что суждено было ощутить в жизни Лэйду Лайвстоуну, лавочнику из Хукахука, это благословенную темноту, распростершую над ним кожистые крылья летучей мыши и милосердно погасившей все сущее.
Лэйд никогда не ощущал в себе особенной тяги к спиртному, несмотря на то, что столоваясь в «Глупой Утке» имел привычку поглощать по меньшей мере четыре пинты светлого индийского за день, а вечер часто завершал бутылкой шерри, не говоря уже о крепчайшем фруктовом пунше, без которого не обходилось ни одно заседание Хейвудского Треста. В то же время он редко позволял себе злоупотреблять выпивкой или, по крайней мере, поглощать спиртное сверх той нормы, что считалась позволительной для человека его положения в Хукахука. Это в большей части было связано с инстинктом самосохранения, чем с душеспасительными проповедями сэра Джозефа Ливси[206], которые он находил такими же пресными и отталкивающими, как патентованные морские галеты. Даже трезвому разуму подчас непросто сопротивляться фокусам Нового Бангора, пьяный же и вовсе рискует сойти с ума, утратив четкость восприятия и заблудившись в Его зловещих миражах.
Тем не менее, блюдя образ, время от времени он позволял себе перебрать лишнего — жители Хукахука могли бы поверить в то, что по ночам на Хейвуд-стрит хозяйничает Ламбтонский червь[207], чем в лавочника, который отказывается от дармовой выпивки. Иной раз подобные пирушки, щедро спрыснутые spiritus vini[208], приводили его в затруднительные ситуации.
Так, как-то раз они со Скаром Торвардсоном ради эксперимента крепко нагрузились коктейлем, смешанным по рецепту из странного стихотворения «Плантаторский пунш», вычитанному ими от скуки в журнале «Фан» и состоящем из темного рома, сахарного сиропа, ангостуры и лимонного сока. Пойло оказалось воистину дьявольским и, хоть Лэйд мог поклясться, что в его состав не входило ни единой унции воды из Леты[209], на следующий день ему так и не удалось восстановить в памяти, чему они со Скаром посвятили последние сутки. Судя по всему, той ночью в Хукахука творилась какая-то странная ворожба, призраки которой тревожили Лэйда еще с полгода после этого. Так, во всех домах по Хейвуд-стрит северо-восточные углы комнат покрылись синеватым мхом, весь сахар на кухнях растаял, превратившись в карамель, столовые приборы оказались погнуты и перекручены самым странным образом, а мистер Эмфри Стоунджер, владелец хозяйственной лавки на углу, клялся, что его пес, милейший сеттер по кличке Паффс, тем вечером менторским тоном прочел ему вводную лекцию по экономическому национализму.
Бывали и более тревожные случаи. В другой раз скряга Маккензи выставил в счет старого долга бутыль контрабандного голландского женевера[210] на можжевельнике — и они так словно гульнули, что он очнулся лишь спустя два дня с головой, гудевшей как церковный колокол. Мало того, многочисленные обстоятельства свидетельствовали о том, что на его долю выпало немало приключений, которые его память по каким-то причинам не удосужилась сохранить. Так, манжеты его изорванной сорочки были покрыты причудливейшей рунической вязью, написанной, без сомнения, его собственной рукой и представлявшей собой гремучую эклектическую смесь из охранных кабалистических и, теософских формул, на прогулочной трости явственной отпечатались следы зубов, которые определенно не принадлежали ни человеку, ни собаке, а на носовом платке остались пятна засохшей крови — при том, что ни одной раны или пореза на его теле не сохранилось. Чем он занимался той ночью? В какое дьявольское приключение оказался втянут? Насколько близок был к смерти? Этого Лэйд знать не хотел, но с тех пор старался проявлять осторожность по части выпивке — осторожность, которая, как и все существующие в мире правила, нет-нет, но иногда нарушалась.
