— Прикрой меня! — бросил Степан, взбегая по ступеням, застеленным ковровой дорожкой.

Преследуемая парочка остановилась, и Вакарчук бесшумно метнулся за тяжелую штору, что занавешивала арку.

— …Этот Уортхолл подозрительно быстро сколотил первый миллиард, — с учтивой озабоченностью проговорил моложавый.

Степан облизал пересохшие губы, напрягая слух, но Рокфеллер ответил с заметным нетерпением:

— Деду было куда труднее, да и не волнуют меня все эти нувориши, Марк! Ричард выходил на связь?

— Да, сэр! — мигом перестроился Марк. — Он связался с нами из Сан-Паулу. Сообщил, что этот Аидже… колдун или кто он там… готов участвовать в акции.

— Вот об этом и надо было сразу доложить! — забрюзжал «внук патриарха».

— Да, сэр, — смиренно вытолкнул моложавый.

— О`кей, о`кей… — мягко зарокотал Рокфеллер, благодушествуя. — Это хорошие новости, Марк, очень хорошие… И отличный повод вкусить «Шато Марго» урожая шестьдесят первого года!

— О, сэр, но ваше здоровье…

— Вот за него и выпьем!

Хозяин с гостем удалились, и Степан неслышными скачками ринулся вниз, застав Чака за странным занятием — индеец заботливо усаживал вялого крепыша в костюмчике на антикварный диван работы Жоржа Жакоба.

— Очень настырный охранник, — бесстрастно пояснил Призрак Медведя.

— Что с ним?

— Сомлел.

— Уходим! Смешаемся с туристами! Они сейчас в японском или итальянском саду…

Русский с индейцем выскользнули, а «сомлевший» страж застонал, болезненно морща лицо. Осмотрелся, не разумея, что с ним, и вскочил, пошатываясь.

В кармане у него зашипела рация.

— Джон! — воззвала «воки-токи». — Ты где?

— В малой приемной, — поспешно откликнулся охранник.

— Спустись, проверь галерею! И предупреди экскурсантов, чтоб не фотали!

— Да, сэр! Иду, сэр!

Хмурясь и недоуменно качая головой, Джон спустился на цокольный этаж. Через приподнятое окно долетал восторженный говор — туристы бродили по садовым террасам, восхищаясь и воздыхая…

[1] «Жирные коты» — прозвище финансовых воротил.

Глава 9.

Пятница, 2 декабря. Утро

Москва, улица Строителей

К ночи похолодало, Москву заложила ватная тишина.

Часа в два меня потянуло компотику испить. Захожу на кухню, а за окном будто развиднелось — лунный свет сливается с плавным мельтешением снегопада. Хлопья валят густо, наискосок, глуша все звуки, переписывая набело улицы и дворы.

Я прижался к подоконнику, чтобы тепло батареи ласкало ноги и живот. А вот от стекол несло холодом. Опадающий снег завораживал, как огонь — шатался, вихрился лениво. Порой гонимая ветром стая снежинок бросалась на окно, тихо шеберстя и бессильно осыпаясь.

Так и не отведав холодненького черешневого настою, я убрел в спальню. Часа четыре в запасе у меня точно есть…

Кровать не скрипела, но Рита тихонько вскрикивала, всё чаще, всё тоньше, пока не изогнулась, трепеща и ахая, тискаясь из крайних сил…

И вот нас снова двое — лежим рядышком, унимая дыхание, а за окном стынет чернота, сеется редким снежком. Я перекатил голову по подушке, услаждая взор чудным виденьем — Ритины груди вздымались и опадали, тычась сосками в предрассветную тьму.

«Изнемогла… — пришла на ум полузабытая строка. — Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…»

— Я громко кричала? — забормотала девушка.

— Не-а.

— А то еще Наташка услышит…

— Не услышит, тут стены толстые.

— Встаем? — страдальческим голосом вытолкнула Рита.

— Да полежи еще с полчасика.

— Нет, — вздохнула моя половинка, сожалея, — так еще хуже. — Повернувшись на бочок, она ловко увернулась от лап загребущих, и звонко шлепнула меня по голой заднице: — Подъём!

— А я тогда мыться не пойду! — мстительно сощурился я.

— Я вот тебе не пойду! — пригрозила Рита, накидывая вместо халатика мою белую рубашку, и подкатывая рукава. — Не дай бог, унюхаю… Спать будешь под мусоропроводом!

— До чего ж ты вредная… — вздохнул я, выворачивая и натягивая футболку — заношенная «ночнушка» обвисала на мне, будучи длиннее иных мини-платьев. — Ну, тогда я первый!

— Хитренький такой! — возмутилась девушка, застегивая тугие пуговки, но я уже вынесся в коридор, шлепая босиком.

Встрепанная со сна Наташа взглянула на меня диковато, словно кроманьонка, бредущая по пещере.

— Привет! — бросил я, и рванул в ванную.

— Догоню, хуже будет! — послышался милый голос из спальни.

— Ага, щаз-з!

Ну, если честно, захват ванной — это уже моя вредность. Не люблю душ по утрам. Ленюсь. Ладно, там, когда спать ложиться — Риткин носик страдать не должен. А сейчас-то зачем? Смысл? Чтобы «Ижик» насладился запахом чистого тела водителя?

— Логики — ноль целых, хрен десятых… — пробурчал я, пуская холодную. У-ух… Ледяные струи пробрали «до глубины души», как Ивернева выражается, еще одна верноподданная Мойдодыра.

А теперь горяченькой… Теплая вода ошпарила, как кипятком.

— Ми-иша! — захныкали под дверью. — Пусти-и! Я тоже хочу-у!

— Нельзя! — отрезал я, восхищаясь собственной твердостью и непреклонностью. — А то опять опоздаем!

— Ну, Ми-иш!

Зверски выпятив челюсть а ля Шварценеггер, я обтерся «полотенцем пушистым», и влез в футболку. За дверью стояла надутая Рита, изображая обиду.

«Для зачина» я нежно поцеловал лебединую шею, ощущая под губами биение жилочки, а затем задрал подол рубахи, и ущипнул за мягкое место. Радостно взвизгнув, девушка влетела в ванную.

— Как у вас хорошо… — вздохнула Наташа, отталкиваясь плечом от стены. — Светло, чисто… Я про атмосферу.

— Важней всего — погода в доме, — поднял я палец, смутно припоминая пару «Долина — Булдаков». — Яичницу будешь?

— Ага! С колбаской?

— А як же! — я открыл холодильник, доставая слагаемые завтрака, и соображая, когда же из меня выпарятся украинизмы.

— Миш, — неуверенно начала стажёрка, — мне как-то неловко вас объедать. Может…

— Не может! Чаще пленяй и ублажай мое чувство прекрасного, а уж мясопродукты я и сам куплю. Кстати, а ты почему не носишь тот батничек? Такое чудное декольте…

— Да ну тебя! — смутилась Наташа.

— Жадина ты, потому что, — горько попенял я, выкладывая на сковороду порубленные «Охотничьи колбаски». — Мне посмотреть не на что со вкусом, а ей жалко, видите ли!

Девушка стыдливо захихикала, вяло отмахиваясь, из-за чего полы халатика чуть-чуть разъехались, открывая манящую ложбинку. Я сразу заулыбался, довольный, как кот, налопавшийся сметаны. Накокал шесть яиц на скворчавшие колбаски, и уменьшил огонь. Тут главное — не упустить момент, когда белок более-менее готов, и не пережарить желток. Не упустил.

А тут и Рита явила себя, распаренную, облепленную рубашкой…

— Я быстро! — крикнула Наташа из ванной.

— Мы тоже! — ответил я, подхватывая мою ненаглядную на руки.

— Ты бессовестный… — Рита обняла меня за шею.

— Ага! — согласился я, перешагивая порог спальни.

— Ты непристоен…

— Еще как! — бережно уложив девушку, я содрал с себя «ночнушку». Рита вывернулась из рубашки сама.

— Ты хороший…

— От хорошей слышу…

Тот же день, позже

Москва, Ленинградский проспект

Рита всю дорогу была очень ласкова, даже на прощанье не ехидничала — чмокнула в губы, да и зашагала к своему МФИ. Полюбовавшись напоследок дефиле, я развернул машину и плавно набрал скорость.

— Завидую… — меланхолично выговорила Ивернева, вздыхая на заднем сиденье.

Я глянул в зеркальце и поймал синий взгляд. Первым желанием моим было ответить в шутливом тоне, обронить что-нибудь вроде «Завидовать дурно!», но надо же и меру знать.

— Наташ, поверь мне, — сказал серьезно, — всё не так легко и просто. Мы с Риткой долго не могли быть вместе. Всякое бывало — и ошибки, и обиды, и горести. А у тебя есть всё для счастья, даже больше, чем у других! Ты молода, здорова, умна, талантлива — и очень красива!