На следующий день неизвестный вымогатель позвонил вновь и пригрозил всеми возможными карами. Заломил бешеную цену. С таким откровенным нахальством Григорян еще не сталкивался. Вспылил, нагрубил. Неизвестный посоветовал готовиться к худшим временам. Ночью по окнам дома два раза лупанули из обреза. Никто не пострадал. В милицию, понятное дело, Григорян звонить не стал, а вытащил из тайника промасленный, работающий как часы «браунинг». Он любил оружие. Но таскать его боялся из-за пресловутой статьи 218 Уголовного кодекса. Но если жизни угрожает опасность, тут уж не до церемоний… Ничего, еще поборемся! Когда имеешь такого телохранителя, как Нуретдинов, можно ничего не опасаться… У него звериный нюх на опасность. Именно Нуретдинов спас его во время разборки с казанками. Теперь двое парней Нуретдинова сторожили дом, обложившись охотничьими ружьями. Григорян был уверен, что от бандитов отобьется. Не в первый раз…

— Чего ему надо? — раздраженно произнес Григорян, когда сотрудник ГАИ на углу Желябова и Коммунистической махнул жезлом.

— Деньги хочет… Деньги все хотят, — рассудительно произнес Нуретдинов, нажимая на педаль тормоза. Машина прижалась к обочине.

— Пожалуйста, ваши права…

Гаишник положил на капот пятирублевку, вложенную в права, и холодно произнес:

— Выйдите из машины и откройте багажник.

— Зачем, э? — развел руками Нуретдинов. — Мы что, на бандитов похожи?

— Досматриваем белые «волги». Приказ, — развел руками сотрудник ГАИ.

Нуретдинов нехотя вылез…

— Тихо! Уголовный розыск!

Нестеров, неудобно чувствовавший себя в форме сотрудника ГАИ, ударил Нуретдинова по голени носком ботинка и с кряканьем заломил ему руку за спину. К «волге» подлетели оперативники и вытащили из салона Григоряна. Внештатная группа захвата работала, конечно, не так споро и четко, как спецназ. Но в 1987 году отряды спецназа были только в Москве и еще в паре городов. Обычно операции проводили более-менее тихо. До стрельбы доходило редко. Пьяный участковый вполне мог заявиться на воровскую «малину» и притащить пятерых ворюг за шкирман в отделение.

— Зачем толкаться? — заворчал Нуретдинов, когда его поставили лицом к машине, положив руки на крышу. — Сказали бы — сам вышел.

Под сиденьем Нуретдинова был обнаружен пистолет Макарова с патроном в патроннике. Под плащом, справа от сиденья, на котором сидел Григорян, лежал «браунинг».

— Вах, откуда это? — развел руками Григорян.

— У вас хотелось бы узнать, — произнес я.

— Первый раз вижу. Честное слово. Может, кто-то забыл?

— Интересно кто! Надо бы найти человека, вернуть ему ценную вещь.

Григорян залепетал что-то неубедительное. Нуретдинов набычился и молчал. Сейчас он очень походил на пойманного у разоренного аула басмача. Ему бы шашку, обрез, коня — он бы устроил нам, показал, кто настоящий аскер. А так, беспомощный и бессильный, стоит, сжав могучие кулаки и бросая на нас молнии из раскосых глаз… Не твои времена на дворе, аскер, тебе бы родиться на семьдесят лет пораньше да прибивать к воротам уши гяуров…

— Ричи, это же милиция. Какой позор! — были первые слова толстой носатой армянки, одетой в черное. Это была жена Григоряна.

Григорян жил в двухэтажном старом доме недалеко от центра города. Мы прибыли туда с постановлением об обыске. Дом сторожили два бугая восточной национальности. Наглеть и сопротивляться милиции было не принято. Они угомонились на диванчике в углу, на их тупых физиономиях ничего нельзя было прочесть. О том, что они не зря едят хлеб, говорили заряженные двуствольные ружья. Телохранители были готовы к обороне. Они производили впечатление людей серьезных, невеселых и жестких.

Обстановка в доме очень походила на обстановку в жилищах многих торгашей, которых мне довелось видеть на своем веку. Григорян был явно в курсе московских веяний, прилагал немало сил и средств, чтобы быть не хуже других. По коридору было трудно пройти, не наткнувшись на бронзовый с хрустальными висюльками канделябр. В комнатах их было не меньше. Поговаривают, что мода на канделябры пошла сверху. Квартира самого Леонида Ильича Брежнева была якобы переполнена ими, и сначала цэковские работники, а потом и торгаши подхватили этот дизайнерский почин…

На кухне в банке из-под крупы мы нашли горсть драгоценностей с бриллиантами. И тут Григорян не отставал от своих собратьев. Кстати, мода на бриллианты тоже пришла от августейшей фамилии. Коллекционирование «брюликов» было любимой забавой Галины Брежневой. В начале восьмидесятых торгаши давились в очередях за бриллиантами и золотом, как в революцию голодные граждане за хлебом.

В столовой висело два пейзажа. Один явно принадлежал кисти Айвазовского. Это тоже считалось признаком хорошего тона. Денежный человек просто обязан был иметь картину Айвазовского. Московские евреи ростовщики и элитные адвокаты увлекались еще полотнами «малых голландцев», но это удовольствие было для избранных и стоило гораздо дороже.

Еще одно увлечение торговых работников — фарфор и хрусталь. Страсть к ним пронизывает всю эту среду сверху донизу. У солидного деляги фарфора должно быть много, и он должен быть дорогим, пусть безвкусным. В доме мы насчитали восемнадцать сервизов «Мадонна» — вещь почему-то особо ценимая григоряновскими коллегами. Чуть ли не в каждой комнате были переполненные горка или сервант. В столовой висели сразу две хрустальные люстры.

И, конечно, видеотехника. В середине восьмидесятых мерилом благосостояния, даже большим, чем личный автомобиль, считался фирменный видеомагнитофон. Видеотехника стоила бешеных денег. Какой-нибудь дрянной тайваньский видик тянул на три тысячи рублей (половина «жигуля» или целый «запорожец»), телевизор «Сони» весил уже под пять тысяч. Позже этот электронный хлам обесценится и станет доступен в принципе большинству населения. Тогда же вещи эти воспринимались как роскошь и излишество, позволительные только богатым и беззаботным людям. Видеомагнитофон в доме сигналил — тут живет или спекулянт-хапуга, или загранработник. В доме Григоряна имелось два видеомагнитофона, цветной телевизор «Горизонт» и два японских телевизора. Музыкальный центр «Пионер» тоже не относился к числу дешевых вещей.

— Хорошо живете, — оценил я обстановку после первого, беглого обшаривания дома. — Даже завидно. Научите, как так устроиться.

— Э, все на трудовые деньги, товарищ следователь, — покачал головой Григорян.

— Я понимаю.

— Армянин — человек мира. У меня родственники за рубежом. Дядя во Франции. Присылает всякие мелочи.

— Любит вас, наверное, дядя. Он у вас, видно, Рокфеллер.

— Армянин армянину помогать должен.

— Зов крови.

— Он мне что-то пришлет. Я — ему. Кстати, «волгу» он мне оттуда через «Березку» перевел.

— Конечно. Ты — мне, я — тебе. Он вам — «волгу» со своих миллионов. Вы ему — пару бутылок коньяка «Ахтамар» со своих ста двадцати рублей зарплаты.

— Молодой, не понимаешь, что такое родной племянник для армянина.

Григорян безрадостно взирал, как члены опергруппы передвигают мебель, простукивают стены, ворошат белье.

— Все прочитали? — спросил я, показывая на книжный шкаф, сияющий золотом старинных книг и новейшим дефицитом. Булгаков, Камю, Марсель Пруст, альбомы по искусству. Люблю книги. В те времена я никак не мог достать многое из того, чем был набит резной, красного дерева книжный шкаф в доме старшего продавца.

— Читаю, да. Дети вырастут — читать будут. «Торговать они у тебя будут, — подумал я. — И внуки будут торговать и жульничать. И правнуки».

Часа четыре мы осматривали дом — шкаф за шкафом, полка за полкой. И не нашли ничего интересного.

— Что вы все-таки ищете? — спросил Григорян. — Нет у меня ни оружия, ни наркотиков. Вы же пришли в приличный дом. К солидному человеку. Понапрасну теряете время. Что, вам больше делать нечего?

— Есть чего, — махнул я рукой. — Но копаться в чужом белье — самое интересное занятие.

— Все смеетесь. А зачем?

— Потому что весело, — зло произнес я. Мне все осточертело. Ненавижу обыскивать восьмикомнатные дома, забитые мебелью и вещами. Особенно если не знаешь, что искать.