Вся эта карусель длилась до девяносто первого года. Я видел, что Румянцев изо всех сил пытается сдержать наступление черных железных времен, не давая поднять голову всякой мрази и обеспечивая' область хотя бы самым необходимым. Магазины у нас не совсем опустели. Область более или менее прилично снабжалась продовольствием, сдавались в эксплуатацию новые жилые дома. Одному Богу известно, чего это стоило Румянцеву и людям, составлявшим его команду, в которую входил и я. Но, конечно, изменить никто ничего не мог. Когда вокруг землетрясения и здания рушатся, как карточные домики, трудно уцелеть. В город проникла ржа. Воронье рвало свои куски. Наглели новоиспеченные банды. Земля уходила из-под ног. С каждым днем становилось все хуже и хуже и таяли последние надежды на то, что когда-нибудь все изменится к лучшему.

19 августа 1991 года Румянцев первым послал приветствие и одобрение действий ГКЧП, за что уже 23 августа был выдворен из собственного кабинета. Московские страсти докатились и до нашего Города. В столице обезумевшие толпы в десятки тысяч глоток ревели: «Смерть членам ГКЧП!» Матерые партийные боссы клялись в верности гражданским свободам и утверждали, что с детства были диссидентами, ненавидели Сталина и Брежнева, а на высшие должности в партийном аппарате просочились лишь с одной великой целью — взорвать систему к чертовой бабушке изнутри. Преподаватели марксизма-ленинизма лихорадочно поедали в темных углах свои кандидатские и докторские диссертации и рвались на собрания демократической общественности учить народ общечеловеческим ценностям, проклинать маразматическое лжеучение, по которому сгноили в ГУЛАГе то ли пятьдесят, то ли сто миллионов россиян. Культурным прибалтам шли поздравительные телеграммы в связи с обретением ими независимости от кровавой империи. В благодарность тамошние демократы, в промежутках между собраниями ветеранов войск СС, обсуждали, как бы побыстрее разделаться с русскими оккупантами, стоит ли для них строить лагеря или сами с голоду сдохнут, а заодно арестовывали прислужников проклятого режима. Попозже Москва сдаст тамошним демократам людей, которые до последнего часа выполняли свой долг и пытались сдержать наползание коричневой тени…

Маргиналы праздновали свой час. Припадочные «узники психушек» и отлученные от церкви попы-расстриги приглашали народ отловить затаившихся коммунистов и врезать им так, чтоб больше неповадно было. Была объявлена полная амнистия лицам, осужденным за государственные преступления, а среди них и тихие интеллигентные шпионы, ставшие вдруг борцами с партийным тоталитаризмом, и террористы, и убийцы, и прочие «сторонники преобразования общества».

В нашем граде народ оказался посмирнее, только на митингах было выдвинуто предложение разгромить обком и повесить Румянцева за ноги на городской площади. Пусть не до смерти, но чтобы все видели позор партократа. Памятник Ленину скинули с пьедестала. Затем по примеру Москвы пошли кадровые перестановки. Начальником милиции назначили кандидата географических наук — глупого, крикливого и бородатого. Через три месяца, когда он выдвинул предложение вооружать демократические отряды добровольцев оружием со складов УВД, дабы в штыки встретить повторную попытку коммунистов вернуть старый порядок, в Москве чухнулись, что имеют дело с сумасшедшим, и выкинули его взашей. Настигла карающая рука демократии и Евдокимова. На его место посадили бывшего следователя районной прокуратуры, выкинутого со службы за дурость, но сделавшего карьеру в местном филиале «Демроссии». Он продержался в кресле подольше — целых полгода. За это время из-под его чуткого руководства сбежала треть сотрудников, была полностью завалена работа по уголовным делам, тюрьмы постепенно начали пустеть, а преступники — перебираться из камер на улицы. Под конец новый прокурор тоже принялся подворовывать, был изгнан, и возвратился Евдокимов.

Не досаженный мной педик и журналист Курятин призывал с экрана отсечь голову гидре, вычислить подписчиков газет «Правда», «Советская Россия» и «День» и поставить их на учет, лишить избирательного и других гражданских прав, чтобы не мешали строить демократию. А так как я подписывался на все три эти газеты, то заслуживал по меньшей мере гражданской казни.

К вершинам власти в области начали карабкаться люди, которых мы по каким-либо причинам не успели привлечь к уголовной ответственности или проходившие ранее по другим ведомствам. Поднялся оглушительный вой о терроре правоохранительных органов, которые в области, эдаком коммунистическом заповеднике, учинили невиданные репрессии против наиболее предприимчивых, строящих новое общество людей. «Строителей» потихоньку начали выпускать из тюрем, и они засучив рукава брались за дело. Естественно, встал вопрос о тех негодяях, которые мешали победной поступи рыночных отношений и жили старыми понятиями, то есть неотмененными статьями УК, как-то: спекуляция, хищение народного добра. Кто главный палач перестройки, кто вел все дела по птенцам рынка? Конечно же, Терентий Завгородин. Ату его. По популярности в нашей области я неожиданно приблизился к Алле Пугачевой. Не было передачи, где бы меня не лягнули. Готовили на заклание. И кое-кто потирал руки в ожидании моего позорного изгнания из правоохранительных органов.

Не знаю почему, но из органов меня не вышибли. Перевели следователем в район. Через год Евдокимов снова перетащил меня в область старшим следователем. А потом я стабилизировался на уровне старшего следователя по особо важным делам. Работал по инерции, потому что привык пахать с утра до вечера, расследовать уголовные дела, а больше в жизни ничего не умел. Запал былой растерял. Зато зарядился иронией и цинизмом. Из моего кабинета я со злым интересом и отстраненностью наблюдал за происходящим и размышлял над тем, чем же все кончится.

Как-то, будучи в командировке в Москве, я позвонил Румянцеву, работавшему заместителем председателя совета директоров крупнейшей в России агропромышленной ассоциации. Он пригласил меня к себе в офис. Принял в кабинете, по площади раза в три большем его обкомовского логова и обставленном со скромной суперсовременной роскошью.

Он разлил по стопкам дорогой и, главное, натуральный французский коньяк, который довольно быстро развязал языки. По-моему, Румянцев пребывал в таком же душевном состоянии, что и я. Он долго ругал и ЦК, и ГКЧП. Больше всего доставалось его бывшим начальникам — Горбачеву и Яковлеву.

— Плешиво-пятнистый специально партию развалил, я в этом уверен, — опрокинув стопку и морщась от коньяка, твердил Румянцев. — Теперь, когда издалека смотришь, все в единую картину выстраивается. Понял, что долго ему Генеральным не пробыть, будет съеден старой гвардией. Какая тут перспектива? До последних дней жить под бдительной охраной на подмосковной даче? Его это не устраивало. Он же гражданин Земли, космополит, ему тут скучно. И власть, гигантская власть уходила из рук. Видимо, тогда и просчитал вариант, как бы отодвинуть Политбюро от власти, а попозже и саму партию, но остаться руководителем страны. В крайнем случае — почетная пенсия, уважение мирового сообщества… Постепенно и Союз раскачивали. Тут уж больше других наш главный идеолог Яковлев постарался… Знаешь, мне Крючков лично говорил, что у госбезопасности были достаточные основания полагать, что член Политбюро Яковлев был завербован во время работы в Канаде. Докладывали об этом Горбачеву, тот слегка обалдел, а потом вопрос как-то затерли.

— Ничего себе, — присвистнул я.

— За что купил — за то продаю. Я Крючкову верю, он слов на ветер никогда не бросал. Помнишь, какой шабаш начался с пакетом Риббентропа — Молотова. Потихоньку мы начали признаваться, что Россия является оккупантом, огнем, мечом и хитростью захватывала суверенные государства. Все было ложью… Потом пошла комедия с заключением нового союзного договора… Думаю, Горбачев под конец и сам неприятно удивился тому, до чего дошло. Я его видел несколько раз в девяностом и девяносто первом — это был подавленный, растерявшийся человек. Но пути назад уже не было. Последний шанс — ввести чрезвычайное положение, чтобы сохранить страну, — он не использовал, а когда его использовали другие, из-за неудачи всех бывших друзей продал… В самом путче столько скользких, непонятных деталей… Да ладно, дела прошлые. ГКЧП оказался ни на что не способным.