Рассыпаясь, разваливаясь, за него руками цепляюсь. Разжать не могу, боюсь. Тяну на себя, толкаюсь грудью в его грудь. Еще сильнее. Еще ближе. Чтобы не оторвали. Чтобы не разорвать. Одним целым вдруг стали, и страшно, безумно страшно целое это потерять. Будто оба тогда исчезнем. Рассыпемся.

И только взгляд его — дикий, безумный.

Когда замирает, выплескиваясь в меня. Глаза прожигает. Впивается руками в лицо.

Больше всех слов. Больше всего на свете.

— Даша…

Мы лежим вповалку. Прижимает меня спиной к своей груди. Так крепко, что ребра трещат, но мне еще ближе хочется. Так, чтобы никогда не отстраниться.

— Верь мне, — перекидывает на спину. Снова нависает огромным телом.

— Ничему не верь. Не страхам своим. Не тому, что увидишь или услышишь. Только тому, что здесь, — подносит мою руку к своей груди. Туда, где так отчаянно, так мощно колотится его сердце. — Этому верь, Даша. В себе и во мне. Что бы ни случилось. Что бы себе не надумала.

И я верю.

Ослепительно верю, целуя его плечо.

Верю, что там, внутри, я проросла так же, как и он в меня. Туда, в самое сердце. Верю так, что глазам больно.

— Ты и правда мой дар, — ловит мою руку. К щеке своей прикладывает. Нежно целует ладонь, пробегаясь по ней губами. — В жизни не думал, что такое возможно. Но ты есть, — проводит пальцами по лицу. — Есть. Настоящая. Такая настоящая. Спасибо, что есть.

И снова — тихими ласками. По глазам. По векам.

Прижимает, и мы оба проваливаемся в что-то запредельное. Туда, где не нужны слова. Где просто удары двух сердец сливаются в одно.

Влад.

Я лежал рядом с ней и чувствовал, как раскалываюсь на части.

Раскалываюсь в хлам.

Блядь.

И целым становлюсь только с ней вместе. Уже не отодрать. Не отделить.

Когда несся к ней, когда о другом, кроме нее думать не мог, решил — предел.

Ни хера. Предел, какими глазами она на меня смотрела. Как в душу, насквозь проникала. Что говорила. И я не ушами, не словами, я внутри знал — все правда. Будто иглами огромными каждый вздох ее в меня втыкался. Насквозь. Внутрь.

Понял, что все готов разметать. Все вышвырнуть к чертям.

Потому что и она мне нужна. Как воздух. Именно она, — с теплом этим своим, с глазами невозможными. Слушать, как дышит во сне — и ни хера больше не нужно.

Как с первого взгляда, с единого жеста в меня проникла. Только не понимал еще тогда, как глубоко. А ведь с самого начала сердце дернулось. И все готов был под удар подставить. И таки поставил.

Только теперь понял, насколько неживым все было. Только теперь, блядь, дышать по-настоящему начал.

— Девочка моя. Мой безумный дар, — шепчу в волосы, притягивая к себе еще крепче.

Спит.

Отрубилась моя девочка. Но мне не важно.

Кажется, будто все равно меня слышит. Не словами. Душой.

— Эта война закончится. Все заканчивается. Мы будет так счастливы, как тебе и не снилось.

Я, блядь, сделаю для этого все. Все, чего бы мне ни стоило.

Лежу рядом с ней, оглушенный.

Никогда такого не чувствовал. Никогда не знал. И сердце, блядь, на ниточках будто висит. К ней срывается.

Посреди войны я нашел свой оазис. Свой остров, где, блядь, впервые стал счастлив. И мне нужно, чтобы она была. Была всегда.

Осторожно поднимаюсь, стараясь не тревожить ее сон.

Не привык говорить, не привык рассказывать ни о чем. Да и не нужно. Ей тревог прибавлять — последнее дело. Тем более, в дела наши, мужские, посвящать.

Женщина, она как солнце, от всего этого подальше должна быть.

Тем более, она. Ее ограждать от всего надо.

Целую в волосы золотые, разметавшиеся. Как в последний раз вдыхаю. Не запах, ее саму.

Оставляю рядом на тумбочке простенький телефон.

Я верю. Я глазам ее верю. Лишнего не скажет и звонить не станет куда не стоит. Да и куда ей звонить?

Хрен знает, куда нас с этой мутью занести успеет. Сейчас на прием вроде отправляемся, но кто сказал, что и на нем не откроется пальба? Времена такие.

А так. Хоть голос ее в последний раз смогу услышать. Вдохнуть, если что случится.

— Спи, маленькая, — шепчу, гладя шелковую кожу. Она вся будто мной пропиталась. Вся моя. — Все будет хорошо….

И сам себе слово даю.

Война должна закончится.

Я не позволю, чтобы как у Назара вышло. Если есть хотя бы малейший шанс.

Где бы мы ни были, чем бы ни занимались, а выглядеть должны так, как будто у нас вся сила.

Все это понимаем, когда втроем заявляемся на очередной прием.

Все знают, что наметился раскол. В каждых глазах читается неизбежность и неизвестность. Все напряжены донельзя и каждый тщательно следит за тем, что происходит.

При этом выглядя так безупречно, как будто теперь — наши золотые времена.

— Влад, — не успеваю подойти к очередному гостю, как меня перехватывает Санников.

Подхватывает под локоть и утаскивает в одну из свободных комнат.

И, как бы мне ни нужна была сейчас его поддержка и то партнерство, которое намечалось прежде, а глаза сами наливаются кровью, стоит только вспомнить, как он к Даше моей прикасался. И кулак сам сжимается.

— Остынь, твою мать, — Стас все видит и, видимо, понимает, — так на меня сработала пустая комната. — Это я, если разобраться, рожу тебе начистить в ответ должен.

— Это была моя женщина, — бросаю в ответ сквозь стиснутые зубы.

— Ну, кто ж знал? — криво усмехается, не верит. — У тебя, Север, таких твоих… — присвистывает. — до хера и намного даже больше. Вон, еще одна. Твоя. Войти хочет.

Оборачиваюсь, разглядывая свою очередную красавицу. Новенькая. Огненная. Во всем огненная Рокси. Во всем огонь — и в волосах и в страстном теле. Сам пробовал, когда брал к себе. Дым из ушей шел, такая умелая.

Отрицательно качаю головой. Приходится повторить, — не уходит, топчется у двери, пока я решительно не закрываю ее перед самым лицом Рокси.

Потом. Хоть она мне тоже сегодня нужна.

— Зачем отогнал? — кривится Санников. — Я бы взял ее. В качестве примирения. Или все-таки лучше ту? Та такой невинной выглядела, прямо кровь закипает. На странный десерт меня что-то вдруг потянуло. Пресытился, видно, твоими умелицами раскрепощенными.

— Стас! — блядь. Снова срываюсь. Где мое хваленое спокойствие и здравый смысл, когда речь заходит о Даше?

Сам не замечаю, как хватаю его за грудки. Встряхиваю.

— Это. Была. Моя. Женщина. Моя! По-настоящему!

— Я понял, — выставляет вперед руки. — Да понял, твою мать, Влад! Перестань слетать с катушек!

Отпускаю, тяжело дыша. Блядь, не думал, что когда-то одержимым таким стать могу. Совсем голову на хрен теряю.

— Ты реально? У тебя? И все вдруг с кем-то серьезно?

Смотрит на меня, как будто, блядь, слона на балу увидел.

— Ты об этом, что ли, хотел поговорить? — мрачно бурчу сквозь зубы. — О личной жизни? Сейчас? Стас, держись от нее подальше. Если хоть раз еще притронешься…

— Я тебя услышал, — застегивает пуговицы, что я случайно чуть не выдрал. — Услышал, Влад. Но, блядь… Чтобы ты — и так вляпался! Чем тебя только зацепило? Вообще не понимаю, что такого уметь девчонка должна, чтобы тебя и зацепить?

— Сердце у нее быть должно, — вздыхаю, отбрасывая волосы со лба. — А ты про другие органы только и думаешь.

— Угу, — хрипло соглашается, отпивая из стакана на подносе. — Ты меня очень поразил, Влад. Да.

— Так что там?

Стас не в раскладе. Никак. Никаким местом. И не стоит его посвящать в то, что у нас твориться. Но и совсем в стороне, конечно же, не может быть. Многое видит. Еще больше знает.

— По строительству, Влад, — Стас уже переключается. Становится, как всегда, привычно деловым и холодным. — Со стороны Грека мою инфу взломать пытались. Я нашел, отправил ему кучу левой информации. Можем его сейчас свалить и его кусок себе забрать.

Выдыхаю сквозь сжатые зубы.