Может, и Регина знала того, через кого ее похитили? Она с этой богемой шоу-бизнеской прям как рыба в воде была. О песнях своих все мечтала. Чтобы певицей стать. Или актрисой. Вечно с ними зависала. Научиться чему-то доброму и вечному в этом гадюшнике пыталась.

— Проверь все дома, Василий. Кто к кому и когда приходил.

Отпускаю его коротким кивком.

Понимая, что снова так и стою у той самой глухой стены. В очередном тупике. Ни хрена его проверка не даст. Ни хрена.

Но привет неспроста передавали. А, значит, стеночка становится поближе.

Допиваю залпом из бутылки остатки, швыряя через весь кабинет в корзину.

И даже не дергаюсь, когда раздается трель звонка моего личного номера.

— Что ж ты, Север, совсем хватку потерял? — голос металлический, искаженный. Интонации — не узнать. Нет их. — Не оставил себе даже шанса что-то выпытать у моего привета… А ведь так старался. Так меня искал. И что? Сам всех и уничтожил? Неужели нервным стал? Так я тебя расстроил, да?

И хохот. Странно. Не психопат же должен быть. Психопат так бы не подобрался и схему такую бы не выстроил.

Но в наших делах все без эмоций всю жизнь решается. Эмоции, чувства — они все на хрен губят, на хрен палят. Тут спокойнее стали быть нужно.

— Дай мне Регину, — закуриваю, глядя в окно.

Мои люди рыщут по округе до сих пор, но я уже знаю, что нету смысла.

— Не ты устанавливаешь правила, Север. Не ты раздаешь приказы. Непривычно, да? Когда тебя самого за яйца держат? Смотрю, ты к этой роли еще не привык. Распоряжаться чем-то еще пытаешься. Привыкай, Север. Я теперь команды отдаю. Ты подчиняешься.

— Регину мне дай, — цежу, пропуская сквозь уши весь этот бред.

— Так и быть — и снова хохот. Словно железом ржавым по стеклу. — Сделаю тебе такое огромное одолжение.

— Влад…

Тихий голос. Ослабленный. Совсем будто издалека.

Сжимаю трубку так, что кажется, сейчас раскрошится.

— Ты как, малышка, — ни каплей в голосе себя не выдаю.

— Со мной обращаются хорошо, — тихо всхлипывает. — Но… Я так хочу домой! Влад! Когда ты меня заберешь?

— Тебе ничего не кололи? Не подмешивали? Не трогали? — поневоле начинаю рычать. — Регина!

Будто за воздух руками цепляюсь. И за голос ее. Такой тихий и слабый, каким никогда не слышал.

— Нет. Все хорошо. Правда. Кормят и держат тут. Тут тепло. Влад! Я домой хочу. Забери меня!

— Хватит, — ее голос обрывается, возвращая снова искаженный металл. — Я по правилам иду, Север. Девку твою не трогаю. Сам слышал. Наркотой не накачиваю, кормлю, отморозкам не отдаю на забаву. Пальцем ее не тронули. Жива. И жива будет, если ты разумно поступать станешь.

— Счет тебе за постой, что ли, оплатить теперь? — блядь, и снова чуть не срываюсь. Невозможно быть стальным, когда твоим опасность угрожает. Невозможно, как бы ни хотел. — Я у тебя для сестры гостиницу не заказывал.

— Не заказывал, а я вот поднапрягся, — и опять хохочет. — И счет, конечно, очень жду, чтобы ты оплатил.

— Чего ты хочешь? — сжимаю руки в кулак.

В жизни переговоров таких не вел. Силой привык. Хитростью. Но тут напролом никак.

— Документы хочу, Влад. По алмазным добычам Лютого и Морока. Он же наверняка их не в сейфе у себя в Лондоне оставил. С собой привез. Такое всегда при себе держат. И на их заводы по яхтам. Для начала.

Снова закуриваю, сжимая пальцами переносицу.

Вот, почему тишина была так долго.

Он Лютого выманивал. Чтобы сюда приехал с документами.

— Что молчишь, Север? Тяжело своих предавать? Тяжелооо, понимаю тебя. Только тут расклад такой, — или работаешь на меня и сестру свою сбережешь, а после с ней, живой-здоровой, со мной рядом встанешь, когда я место Грача займу, или выбирай, кто тебе больше свой. Лютый с Мороком или сестренка твоя. И еще одна девочка. Слааадкая такая по виду. Смотри, а то и ее не убережешь, а, Влад?

— Куда тебе документы? Место и время? — затягиваюсь на максимум, с шумом выдыхая едкий дым.

— Не так просто, Север. Не так быстро. Ты их возьми вначале. Так, чтобы дружки твои не узнали. Потом скажу, что да как. Думаешь, я так просто поведусь на любую липу? Я буду знать, если ты им скажешь. И если документы подложные будут, тоже узнаю. Тогда без шейки нежной тебе сестру твою вернут. Без позвоночника. Без лица, потому что от него живого места еще при жизни не останется. И видео смотреть ты будешь, как ее на толпу пускают. Как обрабатывают с утра до ночи. Хочешь такие картинки смотреть, а, Север? Они по ночам тебе, пока не сдохнешь, сниться потом будут. И не одной девочки. Не одной. У тебя вторая есть. Тоже на удавку эту бабью попался, а, Север? Самые сильные попадаются, на глаза невинные, нежные. На мягкость эту бабью… Только, блядь, вот никогда не думал, что тебя, Севера, именно бабы способны сгубить!

— Давай без лирики, — цежу сквозь сжатые зубы. — Ты вроде говорил, не беспредельщик. А через девчонку продавить пытаешься.

— Аааа, Север! Слабым себя почувствовал? Знаю. На хрен послать меня хочешь. Все знаю. Как тебе в глаза хочется мне сейчас ножичком своим вколоться. Провернуть до самого мозга, да? Только ты у меня на цепи, не я у тебя. На той цепи, что даже ты не прошибешь.

— Хрен знает, кто ты, сука. Но я найду. Ты понимать должен, время твое — минута. И ты на свете белом не один. Никто не один. Я ведь найду. И потроха выкручу. Если хоть пальцем сестру заденешь. Ты даже не представляешь, какие картинки я после устрою. Не во сне. Наяву их видеть и проживать будешь. Я же тебе быстро сдохнуть после не дам.

— Знаю, Север. Знаю. Но что-то пока ты меня не нашел? Такой могучий. Придет время, встретимся. Тогда решишь, убивать меня будешь или со мной рядом встанешь. И, Север. Кончай по схронам шариться. Все равно ни хера не найдешь. А на войну нарываешься. Уже нарвался. Ты мне еще живой нужен. Я всю империю с тобой к рукам приберу. А там решишь, когда дружки твои уже в земле гнить будут, с кем тебе по дороге. Или сестренкой и красавицей своей все-таки пожертвуешь? Гордо останешься на стороне друзей? Решай. И имей в виду. Я рядом. Я, считай, каждое слово твое слышу. Брякнешь что-нибудь о документах пока своим, — от сестры части получать начнешь. Все. Наслаждайся последними днями, в которых тебе кажется, что у тебя есть выбор. Отбой. Я наберу, когда документы будут у тебя.

Стакан сам лопается в руке, когда вплескиваю в него из новой отвороченой бутылки.

Херачу кулаком по столу, впечатываясь кожей в осколки, — и не перешибает.

Сбрасываю штаны, отправляюсь под ледяной душ, а жар, что в крови бурлит — ни хрена не проходит. Выжигает на хрен. Все легкие выжигает.

Я действовать привык.

Прогибать и смотреть врагу в глаза.

Идти всю жизнь нахрапом и заливаться хохотом в ответ на все угрозы. На пули, которые в тебя летят. На рваные раны, которые в животе твоем оставляют.

Всему в глаза привык смотреть. Первым вызов бросать и брать свое.

Всю жизнь.

И теперь, блядь, — будто марионеткой на ниточках долбанных себя ощущаю.

Пыльным мешком, который и может только валяться в углу и ждать, пока что-то случиться.

А я все шаги на десять вперед привык рассчитывать.

Сам схемы строить.

Действовать, блядь!

Ледяные струи только больше жара, больше ярости подливают. Будто котел переполняет. Еще немного и взорвет.

— Лютый, — набираю сразу же, как выходу из душа. — Хватит, отсиделись уже, пока я под подозрением был и полную власть принять не мог. Действовать пора. Уже.

Дан Лютый сжал зубы и, как бы ему не хотелось держаться всю собственную дальнейшую жизнь в стороне от всего того дерьма, с которого мы начинали, все-таки начал действовать.

Правильно и жестко. Так, как поступил бы сразу я или любой другой на нашем месте, если бы меня не подставили с этим ножевым Грача. Если бы не тень подозрения, которую на меня кинули, вполне сознательно, все так бы и было с самого начала.