Тянется. Сама тянется. Медленно расстегивает пуговицы на рубашке.

Так же плавно, не торопясь, сбрасываю ее свитер.

Ощупывая, лаская друг друга так пряно, так тягуче медленно, — захлебываясь и будто впервые тело другое увидев.

— Окна, — тихо шепчет, запрокидывая грудь, когда сжимаю губы на ее соске.

— Не бойся. Односторонние. Мы видим все, а нас — нет. Ты в безопасности, Даша. В безопасности.

Как хрустальную, поднимаю вверх. Усаживаю на подоконник.

Развожу плавно стройные ноги в стороны. С самых пяток поцелуями, — и на губах вкус ее кожи клеймом, жарким пятном выжигается.

— Влад, — не вижу, чувствую, как глаза изумленно и томно распахиваются, когда прикусываю чуть внутреннюю сторону бедра.

— Отдайся мне. Откройся. Отдайся полностью, Даааша, — накрываю губами пульсирующую горошинку. Втягиваю, нежно поглаживая языком.

Млею от того, какими волнами начинает изгибаться все ее тело. От внутренней дрожи, что в ней просыпается, сам рычать начинаю.

Сладкая. Какая же ты моя сладкая.

Ведет от вкуса, будто совсем пьяного или одержимого ведет.

Почти не прикасался, а она бьется уже под моими губами, мечется по подоконнику, волосы разметав, шепчет имя мое, — хрипло, сумасшедше.

Сладкая, будто нектар.

Вкус ее на языке ощущать — это сумасшедшее блаженство.

Ловлю последние судороги, чувствуя, что и сам сейчас взорвусь на максимум.

Резко разворачиваю к окну.

— Вот так Даша. Мы целый мир, — шепчу, распахивая ее руки. Распластывая из по стеклу, по звездам этим, что не иначе, сами нас соединили. — Весь мир. И он — под нами.

Резко врезаюсь в еще дрожащую плоть.

Задыхаюсь от ее стона, от собственного.

С ума схожу, — не секс это, не страсть. Я с ней сливаюсь. И так мучительно, так невозможно отказаться, отделиться.

Вбиваюсь, как изголодавшийся.

— Кричи, Даааша, — толкаюсь, и самого разрывает.

На части.

Кусаю выпирающие позвонки, и тут же губами трусь. Хаотично, бешенно.

— Кричи. Не сдерживайся. Всю себя в меня выплесни. Всю себя мне отдай, Дааааша.

И у самого — суставы на хрен от бешеного этого слияния выкручивает.

Врываюсь в нее, в податливое тело, будто для меня созданное.

Со спины удары ее сердца толчками чувствую. Будто в меня влетает. И снова простреливает. Насквозь.

Судорожно врезаюсь, ударяю прямо внутрь, в дрожащую плоть.

И мало. Еще глубже, еще сильнее хочется. Не надышаться. Не напиться.

Дергается навстречу бедрами, так же лихорадочно, так же безумно.

А мне рук мало, чтобы еще в себя впечатать. Еще крепче обхватить.

Накрываю ладонями сияющие в звездном свете белые груди. Сжимаю красные острые соски. Пробегаюсь подушечками пальцев по самым вершинкам — мучительно долго. Мучительно нежно.

И кричит.

Кричит, судорогами вся исходит.

Обхватывая руками эти звезды.

— Влаааааад! — и мне кажется, по всему небу, крик ее и судороги.

Будто прорезает само небо.

Дергается, я, блядь, каждой веной ее чувствую внутри.

И только еще сильнее захлестывает.

Сползает вниз, съезжает по стеклу руками, а я остановиться не могу, не в силах.

Подхватываю крепкие бедра. Прижимаю горящий разбухший клитор.

На бешеной скорости. На нереальной. Насквозь собой все естество ее заполнить хочу. Не хочу, — по ломоты в челюстях необходимо. Чтобы уже не разорвать. Чтобы накрепко. Как крепче не бывает.

Пока оба не срывается на крик.

Валюсь на окно, заваливая ее к самому стеклу на подоконник.

Себя не чувствую, весь в нее, в крик собственный превращаюсь.

Жадно вдыхаю этот сумасшедший воздух. Наш.

Жадно прижимаюсь к ее мокрой шее.

Чувствуя на бедрах ее сладкий сок.

Затапливая собой, собственным семенем.

Под общий крик и оглушительные удары сердца.

— Даша… — обхватываю так крепко, как могу. Сжимаю в охапку.

Ноги на широком подоконнике забрасываю на ее. Бедра к себе прижимаю. Каждую клеточку, — в себя. Впитать.

Если есть миг на свете настоящей жизни, то так бы и умер. Потому что сейчас — именно он.

Даша.

Как завороженная у окна смотрела.

Будто в реальность другую вылетела.

Как будто паришь над землей и отсюда вся жизнь совсем иной, абсолютно другой кажется.

Замерла.

Вся внутри.

А вместе со мной и будто время все замерло.

И мыли все отступают, уходят на дальний план. Все страхи, все тревоги, — все будто пылинка, пустое и не со мной.

Только звездами этими будто вся жизнь переполнена.

И сердце переполнено целиком. До края. Им. Им одним.

Распирает даже.

Как будто здесь, на высоте, среди звезд вот этих, — самое главное видишь, самое важное чувствуешь. А все остальное — бумажки, мишура, как обертки конфет под ногами. Они пролетают мимо и их больше никогда не вспомнишь.

Одно только остается. Главное. Внутри разрастается.

И там — он. Влад. С глазами этими его сумасшедшими. С губами, вкус которых будто внутрь проник.

Все слова, все, как мы встретились, — неважно.

Даже тревога ушла, отступила.

Еще дверь не раскрылась, а я уже знала, чувствовала — сейчас войдет. Запредельное что-то. Абсолютно нереальное. Так не бывает.

Но внутри будто разлилось тепло, и сердце дернулось. И сразу, уже знаю — Влад где-то рядом.

Будто души наши просто чувствуют друг друга.

Замерла, когда вошел.

Ощущение нереальное. Снова и снова.

Как будто наполнили меня чем-то удивительным, волшебным, настоящим — в один момент.

Прикоснулся, — и я будто рассыпаюсь на тысячи осколков. Будто растворяюсь и сама вот этим светом звезд становлюсь. Вместе с ним. Соединяясь в чем-то невозможном.

Не надо слов.

И каждое его касание — самое важное.

Это больше, чем все слова на свете.

Это магия, в которой мы сливаемся в одно.

И так мучительно, до боли это важно, что на кончиках пальцах это ощущаешь.

Они немеют. Они горят. И только одна потребность, — задохнуться в нем. Переполнившись по максимуму. До самого края.

Что можно сказать? Спросить, как дела? Сказать о том, что чувствуешь внутри?

Каждое прикосновение говорит здесь больше.

Так пронзительно, так ярко, что не нужно никаких слов. Только дышать. Только скользить руками по коже. Душу всю вкладывая. Вкладывая саму себя, все чувства свои прямо в него перегоняя.

И ощущать, как его отклик, как свет этот звездный, входит прямо в меня. Он душой будто входит.

Жадно. Жадно и нежно. Отдаваться и захлебываться им.

Будто знакомясь поначалу. Будто стараясь не нарушить, не потревожить что-то тихое, такое важное, что зарождается сейчас и может разрушиться в любой момент.

Пока не срывает. Пока не чувствую, как разлетаюсь на осколки. Пока это что-то, связывающее нас без слов не становится огромным. Оглушительным. Одуряюще мощным.

В пламени внутри. В сумасшедшем блеске его глаз.

Раздирая нас обоих на части. И срывая все заслоны, все оболочки. Болезненной потребностью вбиваться, стать одним, раствориться и вобрать. Его. Его насквозь.

— Кричи, Даааша.

И я кричала.

Кричала, срывая горло.

Будто разрываясь вся.

Когда ласкал языком мой изнемогающий клитор. Когда вбивался бедрами с оглушительными хлопками. Жадно, как изголодавшийся зверь.

Я кричала, ощущая внутри тот самый голод. Ту самую потребность заполниться им до предела.

Кричала, обламывая о стекло ногти, когда вонзался все яростнее, все сильнее.

Судорогами исходя от этой ненасытности.

От его крика, сливающегося с моим.

Пока не повалилась, все еще дергаясь, все еще дрожа всем телом, прямо на подоконник.

Чувствуя себя совсем измотанной. Вывороченной. Выжатой и переполненной им насквозь. Будто и не осталось больше меня самой. Будто теперь есть только мы, — как один организм, как одно целое. Кажется, я даже мысли его сумела бы услышать.