Выведенная из задумчивости звуками ее низкого мелодичного голоса, Фанни вздрогнула и покраснела.

— Разве это возможно? — произнесла она. — Извини, я немного задумалась. О, Серена, ты была ко мне так добра!

— Боже милосердный! — Ненакрашенные брови Серены взлетели вверх, а в ее сияющих зеленых глазах появилась легкая насмешка. — Бедненькая! Эти воспоминания навели тебя на печальные мысли. Или все дело в моем кузене Хартли? Ну, тогда тебя можно понять.

— Я так перед тобой виновата — ведь я разрушила все твои надежды на то, что он не станет наследником.

— Чепуха! Никаких надежд у меня не было, уверяю! Я благодарна тебе за то, что ты не подарила мне сводного брата, который годился бы мне в сыновья. В каком дурацком положении я бы оказалась! Подумать страшно!

— Ты слишком великодушна! — Фанни, всхлипнув, закрыла лицо платком с черной каймой. — А твой отец! Он никогда не упрекал меня, но я знала: ему была неприятна даже мысль о том, что Хартли станет его наследником.

— Фанни, дорогая, не плачь, умоляю! В любой момент сюда могут заявиться мои дяди, твой отец и мистер Перротт, не говоря уже о Хартли. Конечно, было бы нежелательно, чтобы он стал папиным наследником, но в конце концов это не так уж и важно. Если тебе известно о каких-то его недостатках, что ж, ты знаешь больше, чем я.

— Твой отец сказал, что относился бы к Хартли более благосклонно, если бы у того был хоть какой-то недостаток, — меланхолично ответила Фанни.

Эти слова рассмешили Серену.

— Верно подмечено! Хартли добродетелен и смертельно скучен. Уверена, в роде Карлоу таких еще не было. Но ведь отец многие годы знал об этом, и, если бы данное обстоятельство его серьезно беспокоило, он бы женился снова задолго до того, как ты окончила школу. И ты большая дурочка, если считаешь, что он женился на тебе, только чтобы получить наследника… О Боже, когда же кончится эта попойка? Кареты вернулись с кладбища уже час назад!

— Серена! Это не попойка, — возразила Фанни. — Как ты можешь так говорить?

— Обычай устраивать пирушку над останками усопшего у любого разумного человека может вызвать одно лишь отвращение.

— Но ведь там подают только холодные закуски! — воскликнула вдова.

Дверь открылась, и появился дворецкий, сообщивший, что поминки закончились, экипажи поданы и мистер Перротт — поверенный покойного милорда — желает засвидетельствовать миледи свое почтение и просит узнать, удобно ли ей сейчас принять его. Обратившись к Серене, он словоохотливо добавил, что народу на похоронах собралось очень много и некоторым не особо знатным людям даже не удалось попасть внутрь церкви. Судя по всему, этот факт доставлял ему явное удовольствие. Фанни заверила дворецкого, что она готова принять мистера Перротта, и тот удалился.

Минуты тянулись одна за другой.

— Не понимаю, почему всему этому придают такое значение? — робко спросила Фанни. — Конечно, завещание нужно огласить. Но как бы мне хотелось, чтобы это закончилось поскорее!

— А по-моему, это грандиозный спектакль. Такая шумиха! Такие глупые формальности! А между тем для них нет никаких особых поводов. Единственные люди, которым хотелось бы прочесть завещание, — это те, кому отец оставил небольшие суммы. Но как раз они-то и не приглашены. В завещании не может быть никаких сюрпризов ни для тебя, ни для меня, ни для моего кузена.

— Ну конечно, это все моя глупость и страх рассердить отца! Из его слов я поняла, что они с мамой хотят, чтобы я вернулась к ним домой, в Хартленд. Он говорил так, словно это уже решено. Но я ничего не ответила, потому что не было времени. А может, потому, что не хватило духа возразить ему, — добавила Фанни с грустной улыбкой.

— А сама бы ты чего хотела?

— Если мой долг — вернуться домой, я вернусь, — нерешительно проговорила вдова.

— Это не ответ! В Хартленде твои желания ничего не будут значить. Здесь же все совсем наоборот.

— Да, конечно. — Глаза Фанни наполнились слезами. — Именно поэтому я спрашиваю себя: может быть, моя убежденность в том, что в первую очередь я обязана исполнить свой долг по отношению к тебе, а не к моему отцу, объясняется лишь моим эгоизмом и своеволием?

— Если тебе станет легче от сознания, что ты выполняешь свой долг, то могу заверить, что целиком завишу от тебя, мамуля! — сказала Серена чопорным тоном, однако в глазах ее плясали веселые искорки. — Что со мной станет, если ты не возьмешь меня под свою опеку? Предупреждаю, что я не буду жить ни с тетей Терезой, ни с тетей Сьюзен. Мне даже не стоит заводить свой дом, если какая-нибудь уважаемая дама не составит мне компанию. А это означает, что ко мне будет приставлена Флоренс! Семейства Карлоу и Доррингтонов единодушно решат, что этим несчастным созданием можно пожертвовать.

Фанни улыбнулась, но проговорила вполне серьезно:

— Я не могу взять тебя под опеку, но вот твоей компаньонкой буду с удовольствием. Хоть я и глупа, тем не менее мне кажется, это устроит тебя больше, чем необходимость жить с леди Терезой или даже леди Доррингтон. И если, милая Серена, моя идея нравится тебе, значит, без сомнения, понравилась бы и твоему отцу — ведь тебя он любил больше всех на свете…

— Нет, Фанни! — Серена протянула к ней руку.

— …И это не удивительно — ведь ты так на него похожа. Поэтому я уже приняла решение. Я только надеюсь, что отец не прикажет мне возвращаться домой — страшно боюсь его ослушаться!

— Не прикажет — он-то, в отличие от тебя, должен понимать, что ты теперь не мисс Клейпол, а леди Спенборо. Более того… — Серена запнулась, однако, встретив вопрошающий взгляд Фанни, продолжила с откровенной прямотой: — Извини, но я убеждена, что ни он, ни леди Клейпол не будут настаивать на твоем возвращении. С таким многочисленным семейством и твоей все еще незамужней старшей сестрой — о нет, это было бы для них не слишком удобно.

— Ну конечно. — Озабоченность исчезла с лица вдовы. — Я уверена, Агнессе в особенности не понравился бы мой приезд.

Им пришлось прервать разговор — двери снова распахнулись, и несколько мужчин в траурных костюмах вошли в комнату.

Процессию возглавлял самый старший по возрасту и, несомненно, самый импозантный из них. Лорд Доррингтон, носивший корсет, из-за которого его несколько раз принимали за герцога Йоркского, был братом первой жены лорда Спенборо. Так как он был чрезвычайно высокого мнения о себе и обожал вмешиваться в чужие дела, на сегодняшнем сборище он присвоил себе роль распорядителя. Тяжело ступая, лорд Доррингтон вошел в комнату. Его корсет при этом слегка поскрипывал, а массивный подбородок колыхался над узлом галстука. Он поклонился вдове, произнес сиплым голосом несколько слов соболезнования и тут же принялся усаживать всех по разным углам.

— Я бы хотел, чтобы наш милейший мистер Перротт сел за стол. Серена, дорогая, думаю, тебе и леди Спенборо будет удобно на диване. Спенборо, присаживайтесь там. Вы, мой дорогой Иглшэм, вместе с сэром Уильямом будете сидеть здесь. А Ротерхэма я бы пригласил сесть в это высокое кресло.

Так как этой речи внимал только мистер Иглшэм, его единственного она и привела в раздражение. Из-за того, что старшинство было уже установлено, он вошел в библиотеку вслед за лордом Доррингтоном. В отличие от дородного лорда, Иглшэм был худощав, с замученным выражением лица, что было — как острили его недоброжелатели — вполне естественно для супруга леди Карлоу. Женатый на сестре покойного, он считал, что имеет большее, нежели лорд Доррингтон, право на руководство ходом событий, но не знал, как взять власть в свои руки. Поэтому был вынужден довольствоваться тем, что направился к креслу, стоявшему в противоположном углу от того, на которое ему указал Доррингтон, бормоча при этом нелестные слова в адрес претенциозных хлыщей, которые лезут куда не следует. Удовольствие от этих высказываний испытывал лишь он сам, потому что все остальные просто не могли их расслышать.

Главное действующее лицо появилось в комнате последним. Маркиз Ротерхэм пропустил поверенного вперед со словами: «Проходите, старина, проходите!» — и вошел в библиотеку вслед за ним.