— Ну, разумеется. Эксцентричный лорд Спенборо, так ведь его прозвали?

— Думаешь, его сердило, когда он это слышал? — спросила Фанни, испугавшись, что обидела Серену.

— Наоборот. Ему это нравилось. Любой, кому придет в голову заявить, что я так же эксцентрична, как мой отец, может сделать это — я не возражаю. Так же, как и моего отца, меня не волнует светская молва. Эти пресные, банальные провинциалы приклеивают ярлык любому, кому нет дела до их скучных наставлений. Поверь мне, дорогая Фанни, я делаю то, что делаю, только потому, что хочу этого, а не для того, чтобы угождать мнению света.

— Я знаю.

— Да ты-то знаешь, а вот Гектор, похоже, нет! — выпалила Серена. — Его лицо, тон, которым он разговаривал, и его последние слова… Это невыносимо! Клянусь, мне удивительно не везет на поклонников. Сначала Ротерхэм…

— Серена! — вскричала Фанни, покраснев. — Как ты можешь говорить о Ротерхэме и майоре Киркби в одном тоне?

— Ну, по крайней мере, Ротерхэм никогда не поучал меня по поводу всяких условностей, — раздраженно ответила девушка. — Ему тоже плевать на внешние приличия.

— Это его не красит. Я знаю: когда ты выходишь из себя, то можешь увлечься и говорить необдуманно. Однако сравнивать их двоих — это немыслимо, разве нет? Один — высокомерный, с ужасным характером, тиран, с такими резкими манерами, что они граничат с невежливостью; а другой — добрый, заботящийся о твоем благополучии, так глубоко тебя любящий… Прости меня, Серена, но твои слова потрясли меня.

— Я тебя понимаю. Их действительно нельзя сравнивать. Ты знаешь, какого я мнения о Ротерхэме. Но надо отдать этому дьяволу должное и признать наличие у него хотя бы одной добродетели. Боюсь, правда, что ты не считаешь это добродетелью. Но не будем спорить на сей счет. Мой злосчастный экипаж ждет меня. И если мы не хотим поссориться, нам сейчас нужно расстаться, моя дорогая.

Серена ушла, все еще полыхая гневом. Это обстоятельство побудило ее слугу, находившегося на особом положении, заметить, что в таком состоянии ей не следовало бы править даже своими знаменитыми рысаками.

— Придержи-ка язык, Фоббинг! — гневно оборвала она его.

Но тот не обратил на это внимания, так же как в свое время не обращал внимания на вспышки ярости семилетней девчонки. Он разразился сердитым монологом, порицая и ее упрямство, и несносный нрав, припомнил множество позорных, на его взгляд, случаев, описывая в самых красочных тонах, что он сказал когда-то его светлости и что его светлость сказал ему в ответ, и обрисовал себя как совершенно забитого и запуганного раба. Последнее рассмешило бы Серену, прислушайся та хоть на секунду к ворчанию старика.

Она была отходчивой, и к тому времени, когда она выяснила качества нанятых лошадей, гнев ее испарился, уступив место раскаянию. Правота слов Фанни дошла до Серены. Она снова увидела лицо майора, расстроенное и в то же время обиженное, вспомнила его давнюю преданность ей и непроизвольно воскликнула:

— Ох, какая же я дрянь!

— Этого я никогда не говорил и не буду, — откликнулся старый слуга, пораженный ее словами. — А вот что я скажу — и обратите внимание, его светлость тоже всегда это вам твердил, — управлять парой горячих лошадей в то время, когда вас охватил один из ваших приступов…

— Ты все еще ругаешь меня? — прервала она Фоббинга. — Ну, если этих одров ты считаешь горячими лошадьми, тогда они мне просто не нужны.

— Нет, миледи. Для вас не было бы большой разницы, будь они спокойными лошадьми или норовистыми скакунами, — отозвался слуга сурово.

— Ошибаешься, разница была бы, и очень большая, — вздохнула Серена. — А вот интересно, у кого теперь мои рысаки?

— К чему сейчас эти приступы ностальгии? — пробурчал старик. — Да если бы вы правили даже парой загнанных кляч, то все равно затмили бы на дороге любую леди, поверьте мне. Подумайте лучше о том, чтобы повернуть назад, если не хотите опоздать, — из этих лошадок, миледи, вы вряд ли выжмете шестнадцать миль в час.

— Да, надо возвращаться, — согласилась она. Фоббинг умолк, и Серена теперь могла предаться своим не очень приятным размышлениям. К тому времени, когда они вернулись в Лаура-Плейс, девушка довела себя до состояния сильнейшего раскаяния, которое требовало немедленного выражения. Даже не остановившись, чтобы снять шляпку или пальто для верховой езды, она бросилась в гостиную позади столовой, стащила перчатки и швырнула их через плечо дворецкому.

— Немедленно пришлите ко мне Томаса, я хочу отправить письмо в Ленсдаун-Кресент.

Она запечатывала пылкое и второпях написанное письмо с извинениями, когда кто-то постучал во входную дверь. Через какое-то время послышался голос майора Киркби, говорившего слуге:

— Не нужно объявлять о моем приходе.

Серена вскочила с места. Гектор вошел в комнату бледный и возбужденный, закрыл за собой дверь и сдавленным голосом, выдававшим обуревавшие его чувства, произнес ее имя.

— Гектор, а я как раз писала письмо тебе!

Он побледнел еще больше:

— Писала мне? Серена, умоляю, выслушай меня!

Девушка двинулась к нему, в раскаянии повторяя:

— Я вела себя отвратительно и гнусно. Пожалуйста, прости меня.

— Простить тебя? Я должен простить тебя? Серена, дорогая, это я пришел просить тебя о прощении. Я был настолько самонадеян, что обсуждал твои поступки.

— Нет-нет, это я обошлась с тобой просто чудовищно! Тебе не нужно просить у меня прощения. Если хочешь, чтобы я не ездила в своем фаэтоне в Бате, я не буду. Вот! Теперь я прощена?

Однако оказалось, что это его совсем не устраивало. Раскаяние Гектора, вызванное тем, что он посмел возражать своей богине, утихло, только когда она обещала ему поступать всегда так, как ей заблагорассудится. Серена попыталась шуткой вывести майора из состояния преувеличенного самоуничижения, но не смогла вызвать у него ответной улыбки. Размолвка закончилась тем, что Гектор начал страстно целовать руки Серены и обещал на следующий же день поехать с ней кататься в фаэтоне.

Помирившийся со своей богиней майор не удовлетворился тем, что снова возвел ее на установленный им же самим пьедестал, — восторженная натура Гектора желала быть убежденной в том, что она и не покидала этого пьедестала.

Для него было невыносимо расстаться со своими романтическими представлениями, и потому, как только гнев майора утих — а случилось это очень быстро, — он принялся доказывать самому себе, что не она, а он был виноват в случившемся. Женщина его мечты просто не могла ошибаться. То, что показалось ему упрямством, на самом деле было целеустремленностью; пренебрежение Серены к условностям проистекало от возвышенности ума; легкомыслие, поражавшее его раньше, было всего лишь светской маской, скрывавшей глубину мысли. Даже нетерпимость и злость, которую майор пару раз замечал в глазах Серены, можно было простить — ведь ни то ни другое не являлось ее недостатком. Первое просто было признаком нервного расстройства, вызванного смертью отца; второе спровоцировал он сам своим недопустимым вмешательством.

Конечно, не все различия между мечтой и реальностью могли найти объяснение. Характеру майора Киркби было присуще чувство ответственности; превосходный полковой офицер, отличный командир, он всегда заботился о своих солдатах и помогал младшим офицерам, искавшим у него совета, как преодолеть трудности, возникающие у молодых джентльменов сразу после окончания учебы. У него в крови было желание выслушать и защитить, и майор был просто обескуражен, обнаружив, что та, которую он жаждал оберегать, опекать и защищать, не проявила никакого желания опереться на него и излить ему все свои горести. Серена не только не искала чьей-либо опеки, но и была склонна навязывать свою волю окружающим. Как и Гектор, Серена привыкла командовать и, еще в раннем детстве оставшись без матери, приобрела огромную независимость.

Эта независимость в сочетании с глубоко укоренившейся в Серене сдержанностью делала для нее неприемлемой саму мысль о возможности излить свои печали другому человеку. А чтобы скрыть свои чувства, она вела себя крайне легкомысленно; любая попытка проявления к ней сочувствия заставляла девушку сжиматься и укрываться за щитом добродушной насмешки. Она даже гордилась тем, что может самостоятельно позаботиться о себе и не нуждается в чьей-либо защите. И когда кто-то предлагал ей свои услуги, чаще всего в ответ он слышал: «Благодарю вас! Вы чрезвычайно добры ко мне, однако я предпочитаю заниматься такими делами сама».