Оказывается, до сих пор помню его голос, низкий, с лёгкой хрипотцой. Я тотчас снова напряглась, борясь с искушением оглянуться.

А вот Иван, да и второй парень моментально вытянулись в струнку. От мерзких ухмылок и следа не осталось.

– Извините, – выдавил он, затравленно глядя мне за спину.

Я стремительно вылетела на улицу, помчалась прочь от дома, чувствуя на себе пристальный взгляд. Если бы мы так далеко не уехали за город, даже нет, не так, если б я хотя бы знала, где нахожусь, то лучше вызвала бы такси или поймала попутку. Но нас стеной окружал непроглядный лес, так что я наступила на горло своей гордости и села в их машину.

Только мы выехали на трассу, и меня прорвало. Горло перехватило спазмом. Горючие слёзы, застилая глаза, струились по щекам. Я не успевала утирать их ладонями, то и дело шмыгая носом. Закусила нижнюю губу, чтобы сдерживать всхлипы. И плакала я вовсе не от страха – страх поблек, я его почти не чувствовала больше.

Я лила слёзы по своей юности, по глупой мечте, по светлому образу, который, видимо, сама себе придумала. Пусть я стыдилась той ночи, тая её от всех, но если уж быть до конца честной, то вспоминала о ней с щемящей грустью и упоением. С грустью – поскольку жалела о том, что у нас не сложилось, хотя могло, очень даже могло. Я это чувствовала! И винила себя столько раз за то, что малодушно сбежала. А с упоением – потому что ни до, ни после я больше ничего подобного не испытывала. Такого шквала эмоций, такой испепеляющей страсти, такого затмевающего разум острого наслаждения.

А как я страдала тогда, семь лет назад, как тосковала по Олегу, сколько бессонных ночей провела и сколько, опять же, выплакала слёз. Он мне казался идеальным: сильным, смелым, исключительным. Потом, конечно, всё улеглось и, не то, чтобы подзабылось, но тоска ушла, острота и яркость воспоминаний стёрлись. Однако его светлый образ всё равно жил во мне, как прекрасная и несбывшаяся мечта о женском счастье.

И вот теперь оказалось, этот сильный, смелый, исключительный мальчик стал правой рукой олигарха и, по сути, преступника. И это по нему я лила слёзы, о нём грезила. Светлый образ разбился на тысячи осколков, изрезав моё глупое сердце...

Водитель всю дорогу молчал, но когда высаживал меня у подъезда, обронил:

– Ты молодая совсем, хорошенькая. Может, поэтому они ещё с тобой пока церемонятся, не трогают. Но мой тебе совет: не вставай у них на пути. Они и не таких перемалывали.

Сотовый надрывался, но я не могла заставить себя ответить. Сначала настойчиво звонил мужчина, у которого я хотела снять квартиру. В итоге написал эсэмэску: «Идиотка!».

Потом поочередно названивали мои студенты. Я едва нашла в себе сил, чтобы набить коротенькое сообщение Паше Грачёву. Соврала, что со мной всё в порядке, но страшно занята. Просто иначе мой неугомонный Паша прибежал бы удостовериться, а я никого не хотела сейчас видеть. А уж обсуждать дела – так тем более. Я вообще не могла представить, как им всё это скажу.

Внезапно на меня такая апатия навалилась, что даже думать ни о чём не хотелось.

Мне нужно было время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что Олег и Миллер – одно лицо, что Олег – враг… если к такому вообще возможно привыкнуть. Потому что стоило лишь его вспомнить, как меня вновь душили рыдания.

Весь день я пролежала пластом в кровати как больная. Хотя я такой себя и чувствовала – больной, физически и морально, раздавленной и истерзанной. А ещё ненавидела себя за слабость. Потому что в глубине души не хотелось противостояния с ним. Потому что то и дело ловила себя на мысли, что пытаюсь Олега оправдать: его что-то вынудило пойти работать на Шубина, по своему желанию он бы ни за что…

И тут же трезвый рассудок подсказывал: не из тех он, кого можно заставить делать что-то против воли. Да и не похоже, чтобы он там был по принуждению. Они, сволочи эти, ему подчиняются. Они его боятся. Даже они его боятся! Так что ж он за человек такой?!

И откуда-то взялась глупая женская обида: он мог меня найти, он меня и нашёл, чтобы попытаться запугать. Нашёл легко и просто, узнал обо мне всё до последней мелочи… И встретился со мной, только когда я стала доставлять им неудобство. Но ведь мог найти и раньше, раз это ему так легко, мог, но не стал, не захотел. Выходит, та ночь, которая для меня так много значила, для него была простой интрижкой, о которой спустя время и не вспомнишь.

Нет, он меня помнил, я это видела и чувствовала. Но что это меняло? Ничего.

«Она не баба», – вспомнилось мне. Это же он сказал в ту ночь. А ещё говорил, что никогда меня не обидит.

Я снова разревелась, в который раз за этот жуткий, нескончаемый день. Ах, если б слёзы приносили хоть какое-то облегчение. Но нет, сердце так болело, так кровоточило…

Искать другую квартиру, где бы «перекантоваться», как сказали мои мальчики, я не стала. Поняла вдруг – всё равно найдут, как ни прячься, как ни убегай.

На ночь я выпила львиную дозу успокоительного, иначе бы просто не уснула, но всё равно сон был тяжёлым, мучительным. И наутро я встала совершенно разбитой.

Апатия никуда не делась. Я слонялась по дому из угла в угол, не зная, чем себя занять и при этом не желая ничем заниматься. Студентов своих – Павлик снова позвонил после обеда – я категорически отшила. Нет, я не думала всё забросить и сдаться, но пока была просто не в состоянии. Ноутбука тоже не хватало. Вряд ли мне его вернут, значит, придётся покупать новый, как-то выкраивать…

К вечеру, когда стемнело, стало совсем невыносимо. За окном протяжно завывал ветер. Сквозило изо всех щелей – хозяйка квартиры отказывалась наотрез поменять допотопные окна на пластиковые.  Зимой я тут, наверное, околею. И тут же кольнула неприятная мысль: если ещё доживу. Как там грозил Шубин? Всё что угодно со мной может случиться... А такие пустыми угрозами не разбрасываются.

Ненавижу ноябрь – ещё не зима, но уже и не осень, а чёрт-те что. Я заварила в огромной кружке чай и, поразмыслив, плеснула туда же коньяк – коллеги дарили, вот и пригодился. Может, станет чуть полегче на душе, а нет – так хоть согреюсь.

Не успела я допить свой коньячный чай, как внезапно погас свет во всей квартире, и я оказалась в кромешной темноте. Сшибая все углы, добралась до окна. Оказалось, света нет во всей округе. Электричество у нас регулярно отключали, я уже и свечами запаслась на такие случаи, но сегодня это было как нельзя не вовремя.

Ругаясь на коммунальщиков, непогоду и закон подлости, я принялась искать в потёмках коробку со свечами.

Зажгла сразу несколько, и стало даже как-то уютнее, чем с обычным светом. Пока чайник ещё горячий, сделала себе вторую порцию чая с коньяком, открыла коробочку Рафаэлло – тоже подарок, только от моих студентов, и для полной картины включила на сотовом приятную музыку.

Едва я немного расслабилась, допив вторую кружку чая, как в дверь постучали. Сердце от испуга ёкнуло и заколотилось. Кто это? Так поздно!

А вдруг это опять они? Что делать? Что, чёрт возьми, делать?!

Стук повторился. Настойчивый и твёрдый, будто незваный гость точно знал, что я дома. Хотя музыка же!

Я покосилась на телефон, но сейчас выключать уже бессмысленно. Может, соседи? Но внутри меня, словно в предчувствии, всё напряглось до предела.

Очень тихо, на цыпочках, я подошла к двери и, не дыша, посмотрела в глазок, не сообразив сразу, что в подъезде и вовсе темень беспроглядная. Я никого не видела, но необъясним образом чувствовала чужое присутствие.

– Маша, это я, – услышала я голос, и сердце подскочило к самому горлу.

Олег!

Я замерла, не зная, что делать. Зачем он пришёл?

Нет, я совсем не готова к встрече с ним. Я ещё не приучила себя к мысли, что того Олега нет, а есть Миллер. Холодный, бездушный, циничный, если верить разуму. Но, господи, как же хочется увидеть его снова!

Олег молчал, но не уходил. И я молчала. Но я бы не смогла сейчас и звука издать – горло словно тисками перехватило.